Жизнь моя, иль ты приснилась мне… Продолжение-13

В прошлом посте я стала рассказывать об испытаниях, выпавших на мою долю, и написала, что первой экстремальной точкой был арест отца и всё, что с этим связано. Второй экстремальной точкой была война и всё, что с ней связано. Война поразила всех и изменила жизнь, но в разной степени. Мы уехали в эвакуацию за десятки тысяч километров, в другую страну, даже в другую природно-климатическую зону, к людям, непохожим на тех, каких мы знали.

О нашей жизни в посёлке Приуральный и о работе в колхозе «На страже» я подробно писала в этом блоге, и не стану повторяться. Я только подведу некоторые итоги, сделаю выводы. Работа в колхозе была физически немыслимо тяжёлой, на пределе сил. Местные ребята с детства привыкли к тяжёлому физическому труду, у них сформировалась соответствующая мускулатура и опорно-двигательная система, приспособленная к большим физическим нагрузкам. Я же до войны ничего тяжелее ручки в руках не держала, и работа в колхозе была для меня очень тяжела. Я старалась изо всех сил, выкладывалась по полной, но всё же работала хуже, чем местные. Они не понимали особенностей моей ситуации и, вероятно, думали, что я ленюсь. Всё время в эвакуации я комплексовала от того, что работала хуже, чем другие.

Вот тяжёлый, непосильный физический труд и болезни при отсутствии медицинской помощи. Я там заболела малярией, заболела я в тот полевой сезон, что работала в казахском колхозе Жетекше. Почувствовала себя плохо, встать не могла, не понимала, что со мной. Приехал какой-то районный начальник, они в полевой сезон часто ездили по колхозам, увидел меня и сказал мне: «Здесь дуют ветра-суховеи, вы к такому не привыкли и просто от ветра можете заболеть». А ещё он сказал, что в таком состоянии я всё равно не работник, и мне лучше было бы уехать домой. На подгибающихся ногах я вышла на дорогу, к счастью, мимо проезжал какой-то мужик в тарантасе и подвёз меня до Приурального. Я шла к дому, первой меня увидела наша хозяйка Прасковья Ореховна и крикнула маме: «Наши идуть, наши идуть, еле ноги несуть». Я пришла и легла. Мама сказала: «Ты очень удачно пришла, сейчас галушки будут готовы». Мне показалось, что я заснула. Проснулась и спросила: «Ну, что, сварились галушки?». Спросила и не услышала своего голоса. Я говорила каким-то свистящим шёпотом. Меня никто не услышал, а я услышала, что мама говорит зашедшей к нам соседке: «Лина пришла из Жетекше и свалилась без сознания, третьи сутки в себя не приходит». Так началась малярия. Малярия – тяжёлая болезнь, приносит большие физические страдания, а у меня она была ещё в какой-то особо тяжёлой форме. Нашему фельдшеру Калинину (врача в посёлке, конечно, не было) лечить меня было особо нечем. Хинина у него не было, был акрихин, причём в ограниченном количестве. Акрихин ядовито-жёлтый, и я стала жёлтая, думала, что от акрихина, но вспомнила, что пираты южных морей называли малярию «жёлтым джеком». Помните, в «Острове сокровищ» Билли Бонс говорит: «Я был в таких странах, где жарко, как в кипящей смоле, где люди так и падали от жёлтого джека, а землетрясения качали сушу, как морскую волну…». И вот видите, почему-то жёлтым джеком, приписывали этой болезни какой-то цвет. Фельдшер Калинин сказал маме, что я не выживу. Так и сказал: «Пропала девка». Но он меня недооценил. Я выздоровела. Я потом многие годы состояла на учёте как малярик, была под наблюдением, а потом меня с учёта сняли, очевидно, сохранявшиеся симптомы малярии компенсировались.

Но самым страшным был голод. Голодали мы по-чёрному. Зимой 1943-44 года есть было совсем нечего. Мы варили полову и отруби и пытались это есть. Прасковья Ореховна сказала маме: «Дети пухнут с голоду». Мы с Феликсом действительно стали какие-то одутловатые, но я не понимала, что это от голода.

Весной в поле за 10 километров от посёлка и больше вывезли сеялки с зерном. Погодные условия сеять не позволяли, и сеялки оставили в поле. Местные жители по ночам ходили к сеялкам и воровали зерно. Наш сосед, эвакуированный парнишка Гилька, сказал мне, что нужно было бы и нам с ним ходить к этим сеялкам. Гилька жил с младшим братишкой, которому было 6 лет. Их мама умерла в Приуральном в первую зиму. Гилька обожал своего братишку, заменил ему родителей, считал себя ответственным за него. Он не мог допустить, чтобы его брат умирал от голода. Однажды ночью мы с Гилькой дождались, пока все уснут, и пошли к сеялкам. Из мешков мы сделали что-то вроде рюкзаков и взяли с собой миску, чтобы набирать зерно. Мы дошли до сеялок, стали набирать в мешки зерно и всё время взвешивали мешки на руках, хотели набрать как можно больше, но всё-таки столько, сколько сможем донести. Не без приключений, я об этом уже подробно рассказывала, мы дошли до посёлка. Начинался рассвет. Если бы мы не украли это зерно, мы бы умерли с голоду, а если бы нас поймали, нас судил бы трибунал по законам военного времени. Я пришла домой, мама и Феликс спали, они не заметили, что я уходила. Утром я сказала маме: «Мне досталось немного зерна, давай взвесим, сколько». В сенях у наших хозяев стояли большие весы, на которых можно мешки взвешивать. В моём мешке оказалось 24 килограмма. Я сейчас поверить не могу, что я несла этот вес больше десяти километров. Такое возможно только в экстремальном состоянии. Интересно, что мама не стала спрашивать меня, как это зерно мне досталось.

Я не хочу, чтобы вы думали, что с Приуральным и с колхозом у меня связаны только тяжёлые воспоминания. Это не так. Там я, горожанка, впервые столкнулась с Природой. Поначалу она меня даже немного испугала, но постепенно она вошла в меня, или я вошла в неё. И это изменило всё моё мировосприятие. А ещё там была Степь. Про степь я много рассказывала. Я много рассказывала и про степь весной, и про степь зимой, и был у меня пост «Таяние снега в западноказахстанской степи»: https://tareeva.livejournal.com/37104.html . Я очень бы хотела, чтобы вы этот пост сейчас прочли. Степь вообще меня преобразовала, переформировала, перевоспитала. Если бы в моей жизни не было степи, я была бы сейчас другим человеком.

Продолжение следует.