О больных соседях Восточной Европы и Прибалтики
Например, после исторического разгрома Третьего рейха советские оккупационные власти в Германии, Австрии и всей Восточной Европе обеспечивали бывшим нашим врагам и их попутчикам продукты, сырье, материалы, машины, механизмы и восстановление жилищного фонда, промышленности и сельского хозяйства в ущерб собственному народу. Массовый голод после войны был только в СССР, что не мешало откармливать оккупированных.
Американцы не голодали ради своей части освобожденной Европы и даже неплохо на ней зарабатывали, но и их догнали проблемы победителя. Солдаты и офицеры оккупационных сил моментально пристрастились к торговле на черном рынке. Формально она была запрещена, но на деле никто не обращал внимания на это «мелкое» нарушение. Кто-то менял банку тушенки из пайка на благосклонность освобожденной дамы, а кто-то продавал европейскому бизнесу эшелон армейского бензина. Но разлагались все. Зашкаливающая американская армейская коррупция, благодаря которой уже в 70-е годы Пентагон умудрялся покупать карандаши по 100 (тех еще) долларов штука, рождалась именно там, на черных рынках оккупированных Европы и Японии.
Затем возвращавшиеся на родину контингенты американских войск приложили руку к развитию политической коррупции. Она, конечно, была и раньше (США выросли на коррупционном фундаменте), но после приобретения «европейского опыта» американская коррупция быстро вышла из берегов, взяточники перестали соизмерять свою жадность с государственным интересом, и коррупция таки погубила эту страну на наших глазах. Таким образом, негативный эффект, испытанный от победы американцами, оказался более опасным и более долгоиграющим, чем тот, что пережил СССР.
Конечно, нынче голод нам не грозит. Но есть иные опасности. Самая малая из них исходит от Белоруссии. Сейчас много говорят об интеграции Москвы и Минска, причем большинство обсуждающих эту тему предполагает поглощение первой последнего. Действительно, для такого решения сложились благоприятные условия: Белоруссия полностью зависит от России в финансовом, экономическом и военно-политическом плане. Если Москва пожелает провести процедуру поглощения, то Минск сможет сопротивляться упорно и изобретательно, но недолго.
Между тем мне представляется гораздо более безопасным на данном этапе ограничиться созданием единых правил экономической игры, реформировать белорусскую экономику по образцу российской, открыть российскому бизнесу полноценный доступ к белорусским активам, но отложить политическую интеграцию на одно-полтора десятилетия.
Дело в том, что взаимоотношения белорусской власти и народа построены примерно по тому же принципу, что и в СССР конца хрущевского правления. Это не сталинский диктат и не брежневская расслабленность, а нечто среднее — то, что критики Никиты Сергеевича удачно назвали волюнтаризмом. Аппарат руководит страной, абсолютно не сообразуясь с интересами масс, даже не пытаясь о них что-нибудь узнать. Но при этом ответственность за свои решения власть не несет. Отдельные «стрелочники» могут быть публично наказаны за неизвестно чью ошибку, если таковая стала заметна, но власть в целом (как институт) сакральна и всегда во всем права.
Кроме того, есть еще проблема специфического понимания законности белорусскими силовиками и значительной частью государственного аппарата, да и общества тоже.
В случае ускоренной политической интеграции эти негативные черты белорусской системы могут поразить соответствующие российские структуры. Тем более что сторонников «простых решений» по принципу «бей, а потом думай», уверенных, что «добро должно быть с кулаками», в России тоже хватает. Ускоренная интеграция политических систем создаст таким настроениям точки опоры в бюрократическом и силовом аппаратах. Решить данную проблему, в принципе, можно, но не без потерь и трудностей. Да и гарантия благоприятного исхода отсутствует: как свидетельствуют практика и опыт, государственный аппарат и общество легко учатся плохому и с трудом переучиваются хорошему.
О сближении с Россией заговорили в Прибалтике. Это гораздо хуже, чем Белоруссия, поскольку значительная часть белорусского общества либо все еще искренне ностальгирует по единому государству, либо колеблется с выбором будущего. То есть с белорусами проще всего прийти к общему знаменателю относительно единого видения прекрасного нового мира.
Прибалтийский интерес к России — чисто меркантильный. Неслучайно особое стремление к восстановлению отношений проявляют Эстония и Латвия, которые в свое время их активнее всего рвали. Литва же занимает выжидательную позицию. Дело в том, что до начала ХХ века Эстония и Латвия никогда не были национальными государственными образованиями. У Литвы же был многовековой опыт Великого княжества литовского, а затем — Речи Посполитой. Правда, лимитрофная карликовость новой Литвы (возникшей после распада Российской империи) сыграла свою роль, и теперь литовское государство мало чем отличается от своих прибалтийских соседей, но какие-то навыки еще не до конца выветрились.
Прибалты отличаются абсолютной верностью хозяину до тех пор, пока хозяин силен и здоров, кобура на бедре, оружие заряжено, а плеть в руках. За таким хозяином они готовы признать право на первую ночь не только с невестой, но и с женихом. Однако как только хозяин оказывается проигравшим, они без рефлексии переходят к новому хозяину, не считая это предательством.
Так они спокойно обменяли ослабевший Ливонский орден (которому верно служили, платя налоги и выставляя ополчение в походы), на власть Ивана Грозного. Ибо в тот момент Грозный был силен, его войска всюду громили орден, а тот был не в состоянии оказать достойное сопротивление. Но как только Польша и Швеция решили принять участие в дележе орденского наследства и выступили против Грозного, а надорвавшиеся в многолетней войне русские армии начали терпеть поражения, прибалты так же радостно поменяли «русских оккупантов» на шведских и польских.
Прибалты радовались, когда позднее шведы вытеснили поляков и когда русские при Петре I вытеснили шведов. Они уютно чувствовали себя в России вплоть до краха империи в 1917 году. Но едва империя рухнула, они тут же признали своими хозяевами немцев. Через год немцы проиграли войну, и прибалты их с улюлюканьем травили, поскольку теперь их хозяевами были англичане. К средине тридцатых годов они вновь любили немцев в лице рейха и его фюрера, но как только выяснилось, что их передали в сферу влияния СССР, радостно проголосовали за вхождение в состав Союза.
В 1941 году они интернациональному братству рабочих изменили, поскольку немцы казались непобедимыми. Но к 1945 году в Прибалтике практически некого было наказывать за коллаборационизм, поскольку все опять «искренне любили» СССР и «сами не понимали», как могли поверить Гитлеру.
Они уже почти готовы полюбить Россию, восстанавливают навыки грустных бесед о вечном с русской интеллигенцией, которую они с «красивым европейским» акцентом вновь будут учить правильно свободу любить. Они опять рассчитывают научить доверчивых русских, что именно в Риге и Таллине ощущается «особая культурная атмосфера», которой никогда не будет в русских городах, что МГУ и рядом не валялся с университетом Тарту, что рижский и таллинский бальзамы — единственно достойные европейские напитки, а холодное и грязное балтийское побережье — лучший мировой курорт.
И так до следующей русской слабости. Если не строить в Прибалтике заводы, не переводить товаропотоки в их порты в ущерб российским, то ущербность нескольких тысяч или даже десятков тысяч богемных любителей «советской Европы» вполне можно пережить. Тем более что трех бывших производителей копченой кильки никто пока интегрировать не собирается. Слава богу, ЕС и НАТО их достаточно прочно оккупировали, так что в основном прибалты остаются их проблемой. Но стучать в дверь они скоро начнут громко.
То же самое можно сказать и о всей восточной Европе. Проблема этой лимитрофной зоны заключается в том, что живущие там славяне, венгры и румыны ощущают себя европейцами. А европейцы их таковыми не считают. Вот полностью онемеченные лужицкие сербы — европейцы. А не до конца онемеченные чехи — уже чужие. В общем, чтобы сохранять национальную идентичность, восточноевропейцам надо дружить с Россией, а они хотят в Европу и очень страдают, что, даже принимая в свои организации, западноевропейцы относят их ко второму сорту. Зато в те редкие исторические мгновения, когда они волею судеб оказываются в одной лодке с Россией, они даже лучше прибалтов умудряются доказывать русским, что являются по сравнению с ними человеческим материалом первого сорта. Именно поэтому они не испытывают ни благодарности, ни стыда от того, что когда дети воинов-освободителей Европы пухли от голода, СССР обеспечивал им сытный паек: второсортные обязаны заботиться о первосортных.
Почуяв ослабление Западной Европы и исчерпание ее ресурсов, которыми в последние три десятилетия знатно подкормились, восточноевропейцы вполне готовы признать за Россией «право» обеспечить им сытую жизнь. Заодно попугают французов и немцев переориентацией на Москву, чтобы были сговорчивее и не смели сокращать финансирование восточноевропейцев из бюджета ЕС.
Конечно, сейчас это может показаться смешным и нереалистичным. С чего это вдруг Россия будет тратиться на поддержание уровня жизни лимитрофов? Но когда они толпой явятся к воротам Кремля и начнут хором убеждать в своей приверженности панславистским идеям, они будут весьма убедительны, даже те, кто не славяне. И в России найдется много искренних «друзей Европы», которые начнут убеждать власть и общество, что надо «понять и простить», иначе, мол, «они уйдут к нашим врагам». В общем, все же много лет слышали про «ракеты под Харьковом».
Как именно следует поступить с этими самыми ракетами и самим соседом, описано Р.Ищенко ранее