Филиппов Петр Сергеевич.ч.2 " Голь на выдумки хитра..."
На рынках Ленинграда к международному женскому дню 8 марта было обилие тюльпанов, которые привозили из Латвии. Я подошел к латышке и стал расспрашивать ее о технологии выгонки цветов зимой. Она сначала вводила меня в курс дела, а потом говорит: «Мы с мужем все вам расскажем, но помогите нам. Гостиницы переполнены, нам негде ночевать. Пустите нас к себе». Так, волею случая, мы на долгие годы стали близкими друзьями с Гуной, ее мужем Андреем и сыном Андресом. От них я узнал, как выращивать луковицы тюльпанов летом и выгонять цветы зимой, как довезти их до рынка целыми и сохранить до дня продажи. Побывал у них в гостях в Латвии, познакомился с хозяйством.
У моего тестя был в садоводстве участок в 6 соток. На старых шпалах, наплевав на креозот и его раковые последствия, мы возвели садовый домик разрешенной площадью 25 кв. м. Почему из шпал? Другого материала в продаже не было. Секретарь обкома мог выписать себе кирпич или брус, для простых граждан это было исключено.
Свою первую выгонку тюльпанов устроили в самом домике. Она провалилась – расцвели лишь 4 цветка из нескольких сотен, не хватило света и тепла. Но энтузиазм не угас. На следующий год мы организовали нелегальный кооператив «Последняя надежда». В него вошли члены нашего дискуссионного кружка и еще Павел Россо. Договорились, что половину всех будущих доходов от продажи тюльпанов будем откладывать на грядущую революцию.
Построили теплицу, заглубив ее наполовину в землю, чтобы легче было обогревать. Пристроили к ней крохотную кочегарку, там установили керосиновую печку абхазского производства. В ней керосин стекал по капельке на блюдечко и сгорал. Для Абхазии достаточно. Но оказалось, что даже в наших северных широтах с помощью такого немудреного устройства можно согреть теплицу. И пошли у нас цвести зимой тюльпаны – тысячи цветов.
Тот, кто думает, что выгнать тюльпаны зимой легко, ошибается. Это тяжелая работа. Прежде всего, нужно вырастить хорошие луковицы летом. За год они из детки не вырастают, требуются года три. Крупные луковицы следует в конце июня аккуратно выкопать, просушить, обработать средством от грибков и прогреть до нужной температуры, имитируя жаркое южное лето. Затем посадить луковицы плотно друг к другу в ящики, присыпать торфом и убрать в холодное место. Мы выставляли ящики на лужайке перед садовым домиком, прикрыв еловыми ветками. Так тюльпаны проходили положенную обработку зимним холодом.
В конце января выкапывали ящики из под снега, заносили в теплицу, растапливали котел и запускали искусственную весну. Срезка начиналась с 1 марта и продолжалась 3 дня. Казалось бы, что тут трудного – срезать цветок? Проверено, что человек может срезать, не повредив другие цветы, не более 50 бутонов в час. А у нас их было по 5 тыс. Да еще надо цветы завернуть, поставить в картонные коробки, отнести в подвал. Где взять столько рук, причем аккуратных?
Когда мы начали эпопею с тюльпанами, я работал начальником вычислительного центра на Ленинградском заводе подъемно транспортного оборудования имени Кирова. Мы приезжали на дачу после работы, выпивали по чашке чая – и в теплицу. Срезать тюльпаны надо ночью, когда бутоны плотно закрыты. К 4 утра валимся с ног, а в 6 уже надо ехать на работу. И так всю неделю перед праздником 8 Марта. К концу срезки мы – ходячие трупы, а тут наступает самое ответственное – реализация, надо везти цветы на рынок!
Но овчинка стоила выделки, доход от продажи тюльпанов был несопоставим с государственной зарплатой. В бизнесе важно быть ближе к потребителям. Я оформил пропуск через родственников в Кронштадт. Накануне ездил туда на разведку с сумкой цветов и пообещал одному лейтенанту приехать снова. И вот на машине, заполненной доверху коробками с тюльпанами, мы переправились на остров на пароме, подъехали к рынку и увидели очередь из офицеров – человек 500. Вдоль нее ходили люди в повязках и следили, чтобы никто не «примазался». Оказалось, что это была очередь за нашими обещанными тюльпанами! Мы не успевали заворачивать букеты, просто выдавали каждому моряку по три цветочка и кусок целлофана, просили положить деньги в коробочку. Отходи, дай счастья другому! Через час мы распродали все тюльпаны и уехали под проклятья тех, кто вынужден был вернуться к женам без цветов.
При правильной организации дела за сезон можно было заработать на несколько «Жигулей». В конкуренции с латышами нам помогало то, что мы продавали свежие цветы, а они срезали тюльпаны заранее, копили в подвалах, везли 500 км. Их цветы стояли в вазе 2 дня. Мы же выставляли табличку «Гарантия 7 дней. Если опадут раньше, приходите – обменяем». Не вернулся никто, наши тюльпаны стояли более 10 дней!
Трудно было уговорить членов кооператива – научных работников – продавать цветы на рынке. Увещевал: «Стыд позор интеллигенту стоять за прилавком? А покупать девушке цветы в подарок не стыдно?».
Вдоль торговых рядов расхаживал капитан милиции и просил продавцов предъявить справку об уплате налогов с тюльпанов. Не имеешь – откупись… Я осмелился поинтересоваться, на основании какого нормативного акта он вправе требовать такую справку. Капитан меня «послал», предупредив, что больше не хочет меня здесь видеть.
Я сложил цветы в коробки и поехал в финансовое управление Ленинского района Ленинграда. Пробился через секретаря к начальнику, представился: «Инженер, владелец садового участка, вырастил тюльпаны. Готов оплатить налоги, но не знаю, на каком основании и сколько. Милиция отказывается мне это объяснить, но требует справку об уплате налогов. Прошу принять с меня сумму налога, подлежащего уплате». Начальник оторопело посмотрел на странного посетителя, попросил подождать в приемной и через полчаса собрал совещание по моему вопросу. Собравшиеся недоумевали, но встал пожилой сотрудник с пожелтевшей газетой в руках: «Вот постановление ЦК КПСС и правительства СССР десятилетней давности». Зачитал: «Сельскохозяйственная продукция, полученная на приусадебных и садовых участках, налогообложению не подлежит».
Ксерокопию постановления по тем временам я сделать не мог, но название записал. Когда подходил очередной вымогатель в погонах, я доставал бумажку и зачитывал: «Согласно постановлению ЦК КПСС от такого то числа, от налогов освобождены. Справок не требуется». Они уходили. А мы продавали тюльпаны и копили деньги на революцию.
При советской власти отношение сограждан к тем, кто выбивался из традиционной колеи, граничило с нетерпимостью. За узкие брюки дружинники могли и избить, что уж говорить о получении больших доходов с садового участка…
Когда перед садовым домиком я сделал лужайку, соседи недоумевали: «Как можно столько земли пустить под траву? Картошку сажать надо!». Стал выгонять зимой тюльпаны – тоже косились: «Миллионером стать хочешь?». А уж когда под высоковольтной линией, на «ничейной» земле мы разбили тюльпанные плантации – началась массовая их потрава. Всякий, кто шел мимо, обязательно срывал несколько цветочков, желая на халяву доставить себе и близким удовольствие, а мне нагадить.
Как с этим бороться? Не сидеть же сутками на грядках. Выход нашелся. Наполнил корзину мелкими луковицами тюльпанов и пошел по соседям. Обошел все дачи, советовал хозяевам украсить участок клумбой с тюльпанами. Горстями дарил луковицы. Объяснял, что землю надо удобрить мелом, чтобы почва была щелочная, а на зиму присыпать торфом. На следующий год все садоводство расцвело тюльпанами. И сошел на нет интерес рвать их на наших плантациях.
Разводя тюльпаны, мы старались совершенствовать технологию. В первый год за день упорного труда вдвоем с женой посадили 800 луковиц. Ужасно болела спина, все тело ныло. Земля есть, а сил увеличивать объемы нет. Лень и усталость – двигатели прогресса. Землю разрыхлили и сделали грядки узкими, сантиметров 70 шириной. Канавки для посадки детки стали копать не обычной, а алюминиевой лопатой для уборки снега по ширине грядки. Воткнув ее и покачав, делали канавку и рассыпали детку. Отступив, вновь втыкали в землю и делали следующую канавку. Предыдущая засыпалась автоматически. Производительность труда выросла в разы.
Пошли дальше. Из мотороллера «Вятка» сделали трактор. Он пахал, культивировал и даже сажал луковицы на заданную глубину. Это сейчас в магазинах можно купить бензиновый или электрический культиватор, а тогда было запрещено иметь в собственности любые средства производства, даже садовые мини тракторы. Они подлежали конфискации, как атрибуты предпринимательской деятельности. Я все таки дерзнул. Сбегались садоводы, восторгались, завидовали. Но чертежей никто не попросил.
Самой тяжелой была выкопка луковиц. Придумали передвижной вибростол – сани с вибратором и сеткой наверху. Землю с луковицами брали вилами и бросали на вибростол, земля просыпалась через ячейки, луковицы оставались на сетке. Это ускорило работу многократно. За один два дня мы собирали весь урожай.
В теплицах поставил ртутные лампы и автоматы. Солнце садится – лампы включаются. Сегодня в любом магазине такой автомат можно купить, тогда это была новинка и дефицит. В 2 часа ночи 8 марта по лесной дороге молодой человек вышел к нашему садоводству, увидел освещенную теплицу: «Ребята, к девушке иду, дайте букет!». «Что значит дайте? Становись рядом, будешь срезать. Срежешь 200 штук – получишь букет». В 4 часа утра он справился с заданием, получил букет и ушел довольный. На плантациях ввели севооборот. После сбора урожая луковиц сеяли траву – зеленое удобрение. Когда на следующий год землю перепахивали, трава перегнивала, гумуса в почве прибавлялось. Сажали голландскую картошку, исключительно плодовитую. А после нее – опять тюльпаны.
Теплицу использовали зимой и летом. Особым способом выращивали в ней помидоры. Большие полиэтиленовые мешки заполняли перегноем из компостной кучи, в прорези по бокам втыкали рассаду. В теплице было жарко, земля в мешках хорошо прогревалась. Вырастали настоящие помидорные заросли, сплошь увешанные крупными красными томатами. Услышав о таком чуде, к нам приходили жители из соседней деревни. Вот только никто из них не применил на своем участке технологию предприимчивых горожан.
Бизнес развивался, тюльпаны год от года становились все красивее (сорта «Форготтен дримс», «Апельдорн», «Большой театр»). Пришла мысль: а что если выгонять их не только к 8 марта, но и в январе? Я купил в Латвии 200 кг мелких деток лучших сортов, загрузил в четыре огромных чемодана и повез в Краснодарский край. Весна там наступает на полтора месяца раньше, чем в Ленинграде, значит, и тюльпаны зимой выгонять можно раньше. Вышел на станции Старомышастовская. Сложил чемоданы в канаву, прикрыл травой и пошел по станице, узнавать, кто здесь выращивает тюльпаны. Как правило, это были пожилые крестьянки. Для них продажа цветов на рынке – весомая прибавка к пенсии.
Только сорта у них были никудышные, а у меня были высокого класса. Я бесплатно раздал бабушкам по ведру деток под обещание посадить их на отдельных грядках и вернуть мне в июле следующего года ведро крупных луковиц. Так, с нашей помощью, станица Старомышастовская стала лидером Краснодарского края по производству голландских тюльпанов. Я приезжал туда, обходил дома и отбирал крупные луковицы, годные к выгонке. Товарно денежные отношения находились на высоте, продукция была высокого качества. Мы оказались единственными, кто предлагал тюльпаны к Новому году. Правда, доходов это приносило намного меньше, чем продажа цветов к 8 марта.
Отапливая теплицу керосином, мы опасались пожара. Могла произойти утечка топлива из бака, висящего на стене, и заполыхали бы стоящие рядом бочки с керосином. Поэтому решили перейти на безопасный уголь. Это требовало 3 раза за ночь проснуться и подбросить угольку. Дежурили по очереди. И порой просыпали, если будильнику не удавалось разбудить уставших идеалистов кооператоров. Если температура в теплице упала, то тюльпаны опускали головки и не выпрямлялись. Их ножки походили на лебединые шеи. Более того, пережив холодную ночь, они зацветали на день позже. Три дня проспим – и урожай получим к 11 марта, когда он никому уже не нужен.
Пару раз так и было. Один год мы прогорели вчистую. Срезку завершили после праздника. В тот год предложение превысило спрос, у продавцов осталось много нереализованных цветов. Раздавали друзьям цветы корзинами, остальное – на помойку. В другой год мы опять опоздали к празднику, но предложение оказалось меньше спроса. Тюльпаны на рынках закончились уже утром 8 марта. Следующие дни были выходными, и многие ехали в гости. Цветы оказались востребованы, а тюльпаны были только у нас.
Праздничный рынок был непредсказуем. Каждый год из Латвии прибывало множество машин с коробками цветов – один год больше, другой меньше. Цена стартовала с 2 рублей за цветок, к полудню 8 марта она либо резко повышалась, либо падала. Никто заранее не знал, будет выше спрос или предложение. Однажды мы оказались последними, у кого еще остались тюльпаны, всего одна коробка. Нас окружила толпа мужчин, которые протягивали деньги, кричали, толкались и готовы были нас разорвать. Мы, честно сказать, испугались и попытались уехать с рынка. Покупатели окружили машину, стали ее раскачивать, требуя цветов. Оказавшийся рядом милиционер в штатском шептал нам: «Трогайтесь, уезжайте скорее, я не смогу вас защитить». Я нажал на газ. Мы чудом спаслись от народного гнева.
К счастью, серьезных потрясений и катастроф нам удалось избежать. Мы выгоняли тюльпаны почти 15 лет. Скопились сбережения, которыми можно было помочь Перестройке. Когда настало ее время.
...Моя работа в спортшколе неожиданно закончилась. Руководство «Локомотива» закрыло горнолыжное отделение: мол, на склонах Всеволожска настоящих горнолыжников не вырастишь, да и слишком это затратно. Воспитанников приходится возить в горы за тридевять земель. Лучше развивать горнолыжный спорт в Кировске или на Кавказе. А мне без горных лыж в спортшколе делать было нечего. Я оказался без работы, правда, ненадолго.
Помог случай. В электричке разговорился с попутчиком о реальной экономике, использовании математических методов в управлении производством. В конце разговора он предложил мне работу на заводе подъемно транспортного оборудования имени Кирова. Договорились встретиться. Зная, что хорошего специалиста всегда пытаются переманить, а оставшийся без работы воспринимается как потенциальный бездельник, я, даже еще не оформившись, «взял быка за рога» – выяснил, какие у них проблемы. Оказалось, что хотят внедрить автоматизированную разработку технологических процессов в отделе главного металлурга, но не знают, как подступиться.
Эти техпроцессы были типовыми: отливки, ковка валов и иных деталей простой формы. Имелся набор стандартных программ для каждой группы. Настроить, привязать их к месту потребовало дня два. Пока мои документы проходили проверку в Первом отделе, я распечатал первые техпроцессы. Эффект был ожидаемый. Мне тут же пересмотрели условия найма, повысили оклад. А тут еще через месяц, пока я возился с отладкой программ и воевал с технологами по базам данных, уволился начальник заводского вычислительного центра.
Директор завода Карпухин, не допускавшим возражения тоном, предложил принять на себя его обязанности. Это было рискованно. Я проверил: разработки, которые несколько лет велись в вычислительном центре, шансов на успех не имели. А от начальника центра ждали результатов. После двух дней колебаний я согласился, но потребовал свободы действий
Понимал, что оптимизации в классическом смысле не получится – помешают личные интересы директора и министра. Но есть задачи, такие, как календарное планирование, обеспечение комплектности деталей на сборке – узкие места производства. Такие задачи обычно решаются с помощью эвристических алгоритмов. Просто машина считает быстрее. А мне это направление позволяло уйти от проблемы локального критерия оптимизации в плановом хозяйстве. Я доложил свои соображения директору и получил карт бланш.
За основу автоматизированной системы управления мы взяли американские разработки. Это сегодня наши программисты по своей квалификации вполне конкурентоспособны. А в те годы отставание было огромным, особенно в прикладных разработках. Да и вообще, зачем изобретать велосипед? Правда, не обошлось без конфликта с отраслевым московским институтом: ведь столько лет под их «общим» руководством клепали собственные весьма примитивные программы, денег потратили уйму, и вдруг все в корзину! Честно говоря, только там этим разработкам и было место. А наша американо советская автоматизированная система управления производством уже через год была внедрена и проработала много лет. Позже, читая об успехах Южной Кореи и Китая я понял, что мы поступили правильно: для «догоняющих» экономик наиболее дешевый и эффективный способ развития – копировать уже освоенные лучшие образцы.
В должности начальника вычислительного центра я столкнулся со специфической проблемой учета этнического происхождения или национальности по паспорту. Это во Франции или Англии граждане считаются французами или англичанами, независимо от цвета кожи, происхождения и веры. В СССР нас делили по предкам и записывали этнос родителей в паспорт, в графу национальность, чтобы точно знать, на кого можно положиться, а кому место на поселении в пустынях Казахстана.
Доля программистов с еврейскими корнями была достаточно заметной в их количестве, занятом в целом по стране, что настораживало тех, у кого бдительность входила в служебные обязанности. Директор завода оказывался под ударом, ведь каждый сотрудник, подавший заявление на отъезд в Израиль, не просто становился «предателем Родины», но и покушался на его карьеру. Когда он вызвал меня по этому поводу «на ковер» я прихватил программу КПСС и на каждый вопрос директора зачитывал цитату. Чем привел его в бешенство. Но работающая автоматизированная система управления была важнее моего упрямства, поэтому он отступил. Этим приемом мне удалось отстоять европейское понимание нации.
И все же, проработав в должности начальника вычислительного центра 3 года, я решил уйти. Мучил вопрос: что нам делать с нашей страной. Это было важнее. Нужно было продолжать библиотечные раскопки крупиц мирового опыта.
Я искал такое рабочее место, где можно было бы читать и писать в рабочее время. Да еще чтобы график позволял регулярно работать в библиотеке, а весной выгонять тюльпаны. Идеально подходила должность дежурного механика на автобазе – сутки на дежурстве, трое выходных. Для кого то выходных, а для меня рабочих. Но то была работа, творческая, интересная.
Дежурный механик обязан у каждой машины проверить перед рейсом люфт руля, исправность указателей поворотов и стоп сигнал, ближний и дальний свет, тормозной путь, подписать путевку. Если у автомобиля не сработают тормоза и он в кого нибудь врежется, то под суд пойдет механик, а не главный инженер автобазы и не директор. Это был своеобразный громоотвод. Но риск перевешивала возможность днем читать принесенную с собой книгу, а ночью даже поспать часов пять.
На автобазе поражали реалии социализма. Раз в три дня от нас выезжала цистерна, доверху залитая соляркой. Водителю предписывалось найти место за городом и тайком слить 15 тонн горючего. Он облюбовал речку Сестру недалеко от Репино. Подъезжал к крутому берегу, бросал шланг в воду и ждал, пока все топливо стечет. Рыбу ему не было жалко, раз начальство приказало, значит, надо. Зачем сливал? Ради премий. Ведь все основывалось на приписках, как и вся наша система. Скажем, отвезли на стройку кирпич с перегрузом за 2 рейса, а путевки выписали на 3, то есть третья путевка была липовой. Бумажка есть, а расхода солярки нет. Выход – спустить солярку в речку.
И так было повсеместно. Рылись огромные котлованы под фундаменты. Фундаментов нет, а котлованы есть. Зачем? Ради заработков. Это же выгодная работа – объемы выкопанного грунта проверить трудно. План по объему работ выполнен, смета на 10 % освоена, а дальше финансирование закончилось. Но это уже не наше дело. Главное – отчитаться и премию получить. Победить это зло всеобщего разбазаривания ресурсов на местах было невозможно. Если бы я стал выступать по поводу слива солярки, меня бы «перевоспитали» сами водители, на чьи заработки я замахнулся. А директор уволил бы покалеченного механика «по состоянию здоровья». В таких случаях надо бороться с первопричиной, а ею был социализм.
И на автобазах, и на заводах инженерно технический персонал привлекался к выполнению грязных работ.
У рабочего станочника зарплата была выше, чем у технолога или конструктора. В соответствии с официальной коммунистической идеологией рабочий был «представителем самого передового класса», хотя за плечами у него было только ремесленное училище. А инженеры, программисты – «гнилая интеллигенция». Когда предприятие не вытягивало план, инженерно технических работников загоняли в цехи, на работу в вечернюю и ночную смены – за отгулы, обещание карьерного роста, а то и под угрозой увольнения. Почему же при таком к ним отношении люди продолжали работать инженерами, конструкторами, технологами? Играли роль самоуважение, отношение друзей и родственников. Вкусив прелесть творчества, многие не хотели от него отказываться. Это ведь было так увлекательно искать новые или нестандартные решения!
Через полтора года я перешел на работу автомехаником в воинскую часть, фактически небольшую автобазу на Васильевском острове. Она должна была в случае мирового конфликта подготовить наш военно морской флот к ядерной войне. Абсурд? Ничего подобного. На автобазе стоял десяток грузовиков, оборудованных тентами. Для перевозки личного состава в кузове каждого были закреплены лавки. Недалеко от автобазы, на Большом проспекте Васильевского острова, находился подплав – нечто вроде военно морского ремесленного училища для моряков подводников. Ведь когда парня призывают на службу во флот, понятно, что ставить его к торпедному аппарату бессмысленно. Надо сначала заставить вызубрить, в какой последовательности по команде поворачивать ручки управления.
В качестве дополнительной нагрузки подплаву поручалось собрать офицеров Главного штаба ВМФ СССР, если поступит предупреждение об угрозе войны. Штаб находился на Дворцовой площади, где возвышается арка, известная всем по фильмам об октябрьском большевистском перевороте. Офицеры штаба жили в квартирах, разбросанных по всему городу. Когда приходил сигнал учебной тревоги, матросы водители автобазы должны были в течение 10 минут завести грузовики и подать их к проходной подплава. Поэтому они спали одетыми. Мне вменялось в обязанность будить их по тревоге и выпускать в рейс.
В подплаве тоже звенел тревожный звонок, из проходной горохом высыпались матросы. У каждого – бумажка с адресом квартиры офицера, которому он должен вручить приказ «немедленно любым способом прибыть в штаб». В кабине грузовика рядом с водителем сидел мичман с картой города. Машина мчалась по заданному маршруту, в нужных местах тормозила, очередной матрос спрыгивал с грузовика. Найти определенный дом в чужом городе ночью было сложно. Но рано или поздно матрос добирался до квартиры офицера, будил ее обитателей и передавал офицеру предписание явиться на войну. Исполнив миссию, матрос возвращался туда, где его высадили, в надежде дождаться грузовика. На обратном пути грузовик обычно собирал лишь треть гонцов. Остальные, задержавшись с поиском домов и квартир, вынуждены были пешком добираться до казармы.
Наивно было верить в то, что офицеры побегут ночью на Дворцовую площадь. Понимая, что это очередная учебная тревога, они не торопились. Осознавали формализм этих тревог и адмиралы, приезжавшие ночью проверять готовность к войне нашей автобазы. Поскольку командир нашей части спал дома, а на автобазе из начальства находился только дежурный механик, фактически его и проверяли. Получалось, что именно от него зависела оперативная готовность советского флота к войне. Когда такая проверка боеготовности выпала на мое дежурство, я не удержался от вопроса адмиралу: «В Ленинграде с 2 до 4 часов ночи мосты разведены, с Васильевского острова в другие районы не попасть. Вы нагрянули к нам с тревогой, когда мосты уже сведены. А если бы тревога была настоящей, скажем, в 3 часа ночи? – Не вашего ума дело, в 3 ночи война не начинается. Исполняйте свои обязанности».
...Швербот «Мёва» стал для наших парусных забав слишком мал. Мне посоветовали поискать лодку в рыбколхозах, списанную, но годную к восстановлению. Рассказали, что есть такая посудина в поселке Вознесенье на Онежском озере у истока реки Свирь. Поселок служил базой Северо западного речного пароходства. Поездом и автобусом я добрался до места. Рядом с пирсом рыбколхоза увидел две «доры» – деревянные сейнеры, длиной около 15 м каждая. Они были изъяты у немцев по репарации еще в 1945 году. Во время шторма «доры» разбило о причал, в бортах были пробоины ниже ватерлинии, они сели на грунт. Впрочем, важно, что кромки бортов выступали над поверхностью воды, это давало шанс поднять их со дна собственными силами. Я оплатил лодки в бухгалтерии колхоза – по 100 рублей за каждую (месячная зарплата инженера). Уговорил присоединиться ко мне, пожертвовав отпуском, своего институтского друга, Виктора Тихого.
И вот мы на месте, начинаем подъем. Я нырнул в холодную воду и на глубине заделал пробоины старыми матрасами. Ведрами мы вычерпали по 20 тонн воды из каждой «доры». Они всплыли. Обвязали каждую «дору» тросом вокруг корпуса и по бревнам, с помощью бульдозера, выкатили их на берег. Заделали обшивку корпуса свежими деревянными вставками, законопатили и обмазали варом. Посудины приобрели пристойный вид. Дело было за движками. Можно ли восстановить дизель после длительного пребывания в воде? Инженер механик ремонтной базы пароходства вынес приговор: «В дизеле главное – плунжерные пары в топливных насосах. Это очень тонкая вещь, они притираются попарно. Капля воды выводит пару из строя. После года купания этим дизелям дорога на свалку».
Мы расстроились, но не сдались. При вскрытии движков увидели, что коленвал и шестеренки редуктора покрыты слоем налипшего масла, вода их не тронула. Решили попробовать, залили солярку, дернули маховик – двигатель завелся. Вода не смогла вытеснить солярку из плунжерных пар, детали провели год в смазке, двигатель работал ровно. На второй «доре» двигатель решили не восстанавливать, разобраться с ним в Ленинграде, а пока взять ее на буксир. На все работы по «дорам» у нас ушло четыре недели.
Еще нас заинтересовал стальной катер, который когда то таскал паром на переправе через Свирь. Его списали, но корпус был в пристойном состоянии. Пошли договариваться с начальником переправы. По документам катер был утилизован, но отдать его нам он боялся. «На меня телегу напишут, будут неприятности. Надо, чтобы коллектив был не против. Купите телевизор и поставьте в раздевалку, пусть женщины развлекаются». Так в обмен на телевизор мы получили корпус катера и прицепили его лагом к «доре» инвалиду. Взяли обоих на буксир. И таким караваном двинулись вниз по Свири к Ладожскому озеру.
Спустились по течению на 20 км. Впереди Свирское водохранилище. А приборы показывали нулевое давление масла. Если ничего не предпринять, движок «доры» скоро выйдет из строя. Пришлось выбрасываться на берег. Всем караваном выползли на прибрежную песчаную отмель. Отпуск у Виктора закончился неделю назад, он переживал, что его уволят. И, когда мимо на моторке проплывал охотник, я уговорил довезти моего компаньона до Вознесенья. Там Виктор сел на самолет и на следующий день вышел на работу.
Я остался один с тремя лодками. Проходившие мимо суда поднимали волны, они выталкивали лодки на берег. Сам сдвинуть их в воду я уже не мог. Бросить все это добро на берегу Свири? Тогда ради чего месяц каторжных работ?
На мое счастье появился маленький буксир, чья команда обслуживала бакены фарватера. Они посоветовали мне прицепить свой караван к плотам, которые сплавлялись по реке к Ленинграду. Более того, сдернули буксиром лодки с отмели и отогнали их на плес водохранилища. Там я бросил якорь и стал ждать плот. Из еды у меня остался только кусок копченого сыра, хлеба не было. Прошло 3 дня. Мимо шли круизные красавцы теплоходы. Я махал им белым платком, они мне сигналили в ответ: «Расходимся правым бортом». Взять караван на буксир они не могли. Еды нет, до берега километр, вода ледяная, мне не проплыть это расстояние. Что делать, не знаю.
И вот, наконец, из за поворота реки показался буксир плотогон.
Одновременно от берега отчалила моторка и направилась ко мне. Она подошла на 10 минут раньше плотогона. Выяснилось, что два интеллигента из Ленинграда, посланные в колхоз по разнарядке райкома партии косить сено, ежедневно наблюдали, как я пляшу по палубе с белым платком, и решили, что что то не так. Выпросили у местных моторку и прибыли на помощь. Я был им благодарен, но плотогон был уже рядом. Прошу их не отплывать, подождать пока проведу переговоры с капитаном буксира.
Капитан согласился помочь, я завел на плот свои швартовы...
«Дору» с исправным дизелем я продал за 2 тыс. рублей – по тем временам большие деньги. Вторую «дору», лежащую на дне Свири, тоже продал – за 100 рублей. Ее приобрели и подняли со дна профессиональные водолазы. Сделали из нее прогулочное судно и катали по Финскому заливу свои семьи.
Катер реконструировали и облагородили. За бутылку водки купили списанный на металлолом микроавтобус. Отрезали от него верхнюю часть кузова со стеклами, приставили к корпусу катера и приварили. Получился плавучий микроавтобус. Его выкрасили белой эмалью. Внутри катер отделали деревом, смонтировали диваны, стол. Установили на катер двигатель от трактора «Беларусь». Чтобы обеспечить нужные обороты винта, пришлось вспомнить курс «Детали машин» и пересчитать передаточное отношение редуктора. Сделал чертеж, токари выточили новые шестерни, мы их сами установили. Расчет оказался верным. За месяц работы стали буржуями – владельцами «парохода». И этим очень гордились.
Катер был такой красивый, что в один прекрасный день к нам на «Волге» приехали незнакомый профессор и его сын, доцент. Они предложили поменять наш катер на свою машину. Она по советским временам была целым состоянием. Но мы гордо отказались. Не для того мы в этот катер вложили свои души.
...Удивляло разительное отличие ленинградских активистов от пассивных москвичей. Причину объяснили сами москвичи: «Вы в Ленинграде ограничены в возможности делать карьеру в министерствах и ведомствах. А в Москве таких учреждений – пруд пруди, и мало мальски толковый человек всегда может найти себе место. Встроившись в бюрократическую структуру, он должен вести себя тихо. Думать может что угодно, но говорить только то, что приветствует начальство. У человека срабатывают тормоза, появляется привычка скрывать свое мнение. Слушать он вас будет, а высовываться – нет».