Александр Ципко // «Независимая газета», 16 ноября 2020 года

Ценности свободы и российской государственности

Ностальгия по большевистской романтике убивает будущее страны.

Как известно, во время онлайн-встречи с руководством думских партий Путин не обнаружил в кабинете Геннадия Зюганова портретов ни Ленина, ни Маркса, ни Энгельса. И это не случайно. Ленин после распада СССР популярен только у нашей якобы либеральной интеллигенции. Так было в 1990-е, так обстоит дело и сейчас. С Зюгановым все ясно: идеология КПРФ — не марксизм, а национал-коммунизм, для которого святой — не интернационалист Ленин, а государственник Сталин. Национал-коммунизм — это соединение ценностей СССР с ценностями российской государственности. Если «веховцы», о которых речь дальше, пытались соединить европейские ценности с ценностями российской государственности, то для КПРФ Россия соединяет учение о социалистической экономике с традициями российской государственности.

Ничто так не подтверждает слова Людмилы Черной («Почему в России не верят в демократические выборы», «НГ» от 13.10.20) о том, что у нас «либералы-пропагандисты вовсе не либералы, а революционеры», как недавно опубликованная в «Новой газете» статья Владимира Пастухова «Революция отходит с Белорусского вокзала». Пастухов призывает покончить с иллюзиями по поводу бархатных революций и вернуться к тому, чему нас учили Маркс и Ленин: «Насилие — повивальная бабка истории». Людмила Черная пишет, что наши либералы «не признают ничего, кроме крови, баррикад и борьбы до полного уничтожения противника». И Пастухов призывает нас помнить «политический ассоциативный ряд для революций — разруха, война, кровь».

А Дмитрий Быков идет еще дальше по пути ленинизма и призывает нас строить послепутинскую Россию, опираясь на идеи «великого почина» Ленина. Дмитрий Быков считает, что в этой статье представлена наука о самоорганизации масс.

Вернемся к марксистским ценностям

Немного о личном. В 1980 году в моей книге «Социализм: жизнь общества и человека» Главлит пропустил откровенную критику марксистского учения о революциях. В этой книге я просто перефразировал основные идеи статьи Семена Франка «Этика нигилизма» из «Вех» и настаивал на том, что «наибольшую опасность для общества как социального организма представляют длительные гражданские войны. И дело здесь не только в том, что эти войны подтачивают биологические и экономические корни общества, дело еще в том, что насилие, жестокость даже во имя гуманных идеалов всегда несут в себе нечто разрушающее духовные устои человека. Как показал опыт, нет ничего страшнее, чем привычка, энергия убийств».

Отдел науки ЦК КПСС в очередной раз обвинил меня в антисоветизме и приказал изъять книгу из продажи. Но было уже поздно: 50 тыс. экземпляров были раскуплены за несколько дней, потому что мыслящая интеллигенция устала от марксизма-ленинизма, от этой якобы науки, которая призывает видеть в гражданских войнах, в гибели миллионов людей праздники человеческой истории.

Прошло 40 лет после истории с моей книгой, почти 30 лет после антикоммунистической революции 1991 года — в новой России отношение к романтике революции поменялось коренным образом. Теперь оппозиционная самодержавию Путина либеральная интеллигенция призывает нас вернуться к ценностям марксистского учения о революции. Пастухов призывает нас отказаться от прежнего интеллигентского отторжения крови, разрушений революции и понять, что революции не могут быть «веселыми приключениями».

Если для оппозиционной советской интеллигенции 1960-х — начала 1970-х «Вехи» были кладезем истин, то для некоторых нынешних интеллектуалов «Вехи» — позор. Так их оценивает один из наиболее ярких представителей либеральной интеллигенции Дмитрий Быков. У Быкова вызывают протест рассуждения веховцев о моральном уродстве революционеров, которые во имя своей мечты готовы убивать миллионы людей. Если для Ленина веховцы — прежде всего либерал-ренегаты, то для Быкова они — образчик реакционности и клерикализма. Больше всего в специальной лекции Быкова, посвященной «Вехам», досталось Михаилу Гершензону. Он видит нечто чудовищное в высказывании Гершензона, что царские штыки «защищают интеллигенцию от смерти», что как только рухнет «полицейский режим», интеллигенция, в том числе и революционная, погибнет.

Слушал я Быкова и поражался: ведь Гершензон оказался не реакционером, защищающим царское самодержавие, а гениальным провидцем: разве не погибла практически вся русская интеллигенция в огне Гражданской войны, спровоцированной Октябрем Ленина? Большевики уничтожили не только цвет русской нации, но и русское офицерство, православное духовенство, а Сталин довел дело до конца и уничтожил крепкого русского крестьянина. Но Быкова как романтика революции не волнует проблема жертв, проблема человеческой цены революционного преобразования жизни. Он не видит, что эти жертвы были напрасны, что от коммунистического эксперимента, против которого восстали авторы «Вех», абсолютно ничего не осталось. Не осталось не только колхозов и совхозов, но и советской идеологии, советского образа жизни. Все впустую!

В 1991 году мы начали с нуля, оказались в 1917 году, пытаясь вернуться во времена до революции Ленина. Очевидно, что интеллигентные люди, призывающие нас уважать идеалы ленинского Октября, в упор не видят чудовищные результаты воплощения в жизнь идеалов марксизма.

Нам сегодня пытаются навязать уважение к Ленину как человеку, который вопреки азбучным истинам марксизма совершил революцию и начал строить социализм в стране, где рабочий класс составлял не более 5–7% населения. Александр Энгельгардт, автор знаменитых «Писем из деревни», обращал внимание, что в 1893 году рабочих в России было всего лишь 1,5 млн при населении страны в 139 млн. Буржуазная революция воплощала в жизнь то, что зародилось и развивалось, — частную собственность. Марксисты, особенно Ленин, пытались воплотить в жизнь то, чего никогда не было, что существовало лишь в их сознании. Ведь не было в жизни, когда они призывали разрушать капитализм, рабочего, способного работать не на «ближних», а на «дальних», не было хотя бы в зачатке и каких-либо форм коллективного коммунистического труда. И самое главное, непонятно, на чем основывалась вера, что принудительный труд будет более эффективным, чем труд на себя.

Неужели интеллигентные люди, которые увлекаются романтикой социалистической революции, не видят, что идея «коммунистической самоорганизации масс» была воплощена в жизнь в Северной Корее?

Конечно, можно не любить, как Дмитрий Быков, авторов «Вех», но ведь невозможно оспорить все то, в чем они упрекали Ленина, что, с их точки зрения, несло в себе много не только уродливого, но и опасного для страны, для человечества. Неужели можно сегодня не видеть, что за ленинским фанатизмом стояло много уродливого и даже сатанинского?

Как писал Николай Бердяев, «Ленин еще не Гитлер, ленинизм не есть, конечно, фашизм, но сталинизм уже очень походит на фашизм». Ленин, говорил Бердяев, политик, «не верящий в человека, не признающий в нем никакого внутреннего начала». Будучи сначала врагом «угнетения, эксплуатации», он превратился в конце концов в революционера, одержимого революционным максимализмом. И самое главное, Ленину не был чужд откровенный обман. Во имя достижения своей цели — победы пролетарской революции — он самым беззастенчивым образом обманывал русского крестьянина в солдатской шинели: обещал ему мир. А отдал его в объятия кровавой Гражданской войны. Пообещал русскому крестьянину кусок помещичьей земли, пообещал сделать его хозяином на этой земле, а вместо этого через продразверстку лишил его результатов собственного труда. Во имя своей веры в победу коммунизма Ленин откровенно игнорировал правду жизни.

И самое удивительное, на что я не могу не обратить внимания: все-таки Ленин был бОльшим гуманистом, чем герой моего рассказа Дмитрий Быков. Ленин куда более аккуратно относился к своим врагам-веховцам, чем Быков, называющий их творчество позором. Мы не имеем права забывать, что был поздний Ленин, Ленин эпохи НЭПа, который признал утопизмом все то, чем восторгается сейчас Быков,— идеей превращения «праздника коммунистического труда» в норму жизни, в школу коммунистической организации масс.

Здесь я не могу не обратить внимания еще на одно качественное различие между отношением к Ленину советской и постсоветской интеллигенции. Если для нас, советских интеллигентов, авторитетом был поздний Ленин (с его помощью мы пытались выступить против тех, кто призывал в начале 1980-х снова вернуться к развернутому строительству коммунизма), то для Быкова моральной ценностью обладает Ленин-утопист. Все это говорит о том, что революционная романтика, жажда преобразования сегодняшней жизни не просто возрождается, но становится доминирующим трендом в ее настроениях.

Дмитрий Быков не учитывает, что идея самоорганизации масс снизу принадлежит не марксизму, а анархизму. Ленин на встречах в Кремле в 1918 году с батькой Нестором Махно объяснял ему, что существует качественное отличие между анархистской самоорганизацией масс и самоорганизацией в ходе строительства коммунизма. Анархизм противопоставляет самоорганизацию масс государству, опеке сверху. А, как говорил Ленин, для большевиков именно диктатура пролетариата, власть рабочего класса является предпосылкой к какой-либо самоорганизации.

На уровне задач эпохи

Мне могут сказать, что ничего оригинального в любви Быкова к Ленину нет. Качественное отличие российских реформаторов 1990-х от реформаторов в странах Восточной Европы в том, что команда Гайдара откровенно исповедовала марксизм. Более того, они косвенно оправдывали ужасы 1930-х, в том числе и ужасы коллективизации: Россия по-другому не могла решить задачи индустриализации. За фразой Егора Гайдара, что его дедушка Аркадий Гайдар «был на уровне задач своей эпохи», стояло позитивное отношение к марксизму, к Ленину и к ленинскому Октябрю. Существовала идущая еще от шестидесятников традиция сакрализации идеалов Ленина и ленинской гвардии путем противопоставления идеалиста Ленина технократу и догматику Сталину. Шестидесятники, как известно, видели причину террора конца 1930-х в том, что якобы Сталин извратил суть идеалов Ленина и ленинской гвардии. Традиция противопоставления Ленина Сталину сохранилась до сих пор.

К примеру, жена Григория Померанца поэтесса Зинаида Миркина несколько лет назад призывала во имя уважения к эпохе своей молодости отделить мотивы, идеалы, веру Ленина, верных ленинцев от «дел ленинской революции», которые, с ее точки зрения, «действительно страшны». В данном случае речь шла о характерном для русской интеллигенции поклонении идеальному, мечте. В этом есть что-то от религиозного сознания. Зинаида Миркина настаивала на том, что истинная вера ленинцев — это одно, а то, что «октябрьская революция была бедой для России», — это совсем другое. За романтизацией Ленина и верных ленинцев стояло убеждение, что они как люди в духовном отношении были несомненно выше, чем «великая посредственность Сталин».

Позиция Дмитрия Быкова привлекла меня тем, что он не просто говорит об идеализме и романтизме Ленина и ленинской гвардии, а о том, что их опыт революционного преобразования России имел позитивное историческое значение, этот опыт организации коммунистических субботников, когда люди работают не на ближних, а на дальних, открывает нам дорогу в будущее, в постпутинскую Россию.

На самом деле в мировоззрении Дмитрия Быкова ничего оригинального нет. Об этом я уже писал в статье «Либерал Дмитрий Быков на тропе ленинской борьбы с «Вехами» (см. «НГ» от 03.10.12). Все просто. Мировоззрение Быкова напоминает нам, что традиция русской революционной мысли, традиция Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Нечаева и, конечно, Ленина жива. Как писал Георгий Федотов, в революционном демократизме Николая Чернышевского лежат глубинные национальные корни ленинского большевизма: или вы с теми, кто против бесов, или вы с бесами. Или вы с теми, кто звал Русь к топору, или с теми, кто говорил, что насилие, убийство людей даже во имя справедливости является преступлением. Или вы с теми, кто убежден, что дело прочно, когда под ним струится кровь, или с теми, кто убежден, что на крови можно построить только очередной русский ад.

Принято считать, что за революционизмом Ленина стояла прежде всего жажда освобождения от оков самодержавия, жажда свободы. И эта жажда свободы, соединенная с традициями русского равнодушия к ценности человеческой жизни, позволяла Ленину, большевикам перейти через красную черту и призывать к революционному насилию, к оправданию плебейского терроризма, к убийству многих и многих людей во имя идеала будущего. Но надо помнить, что на самом деле свобода для Ленина — это прежде всего свобода от эксплуатации человека человеком, а не свобода, как считает Дмитрий Быков, самоорганизации народных масс. Но как только вы попытаетесь проникнуть в человеческие глубины ленинской жажды разрушения России, то увидите, что за всем этим стоит инстинктивное отторжение своей страны, всего русского, прежде всего России церквей и России мужика. Россия для Ленина была чужим миром. Он, как известно, был невысокого мнения об умственных способностях своего народа. И поэтому Ленину, естественно, не было жаль старой России, как, к примеру, его идейным врагам веховцам. Ленин считал, что России будущего, коммунистической России нечего взять из прошлого.

Как известно, его революционной душе прежде всего был чужд Федор Достоевский со своими «Бесами» и «Братьями Карамазовыми». Гениальная «Легенда о Великом инквизиторе» не существовала ни для Ленина, ни для большевиков. Лев Троцкий, когда в 1918 году переехал в Кремль, не нашел в его камнях, святынях ничего близкого своей душе. Как он писал в воспоминаниях «Моя жизнь», все, что было в Кремле, напоминало ему о вечной русской отсталости. Мы сегодня забыли, что Ленин и Троцкий рассматривали Россию только как плацдарм для будущего наступления социалистической революции в Европу, прежде всего в Германию.

Не жалко старую Россию

Теперь вы поймете, почему и Дмитрию Быкову, и нашим реформаторам 1990-х был близок Ленин. Помните, Булат Окуджава говорил, что ему «не жалко старой России»? Помните, интеллектуалы 1990-х, которые сочувствовали «Демократической России», говорили, что «новой России нечего взять из прошлого»? И самое главное: реформаторы 1990-х, нынешние либералы не любят Россию именно потому, что им не жаль Россию, которую разрушили большевики, они ничего не сумели сделать для очеловечивания страны, которая им досталась от советского прошлого. Оказывается, если ты не уважаешь докоммунистическое прошлое своей страны, ее традиции, ценности, то ты не в состоянии выйти из коммунизма и создать полноценное европейское общество, не в состоянии воплотить в жизнь либеральные ценности, которые якобы так важны для тебя. Невозможно, о чем, кстати, говорили и веховцы, разрушая до основания старое, создать нечто новое.

У той части наших либералов, которые, как Дмитрий Быков, романтизируют идеалы Ленина, нет ничего европейского, кроме марксистского учения о революции. Оказывается, не было у нас до сих пор политической силы, которая могла бы провести полноценную декоммунизацию и соединить ценности демократии и свободы с национальными ценностями. К примеру, у поляков все было просто, там даже интеллектуалы-атеисты, далекие от костела, понимали, что в основе реформ должно быть соединение «вольнощи и вартощи», то есть свободы и моральных ценностей. А у нас в посткоммунистической России так и не пришли к власти люди, которые хотели бы всерьез соединить ценности свободы с национальными ценностями, традициями российской государственности.

Старую Россию не было жалко нашим либералам и демократам, ибо им как атеистам было чуждо самое главное, что было в истории России. Была чужда не только Русская православная церковь, но и естественно связанная с православием русская культура. Отсюда и глубинное труднообъяснимое отторжение «Вех», русского идеализма начала ХХ века. Ведь на самом деле среди авторов «Вех» были и атеисты, и невоцерковленные люди: Михаил Гершензон, Александр Изгоев. Семен Франк крестился только в 1911 году. Но веховцы понимали то, чего не понимают наши демократы, — в основе европейского гуманизма и либерализма лежит христианское учение о моральном равенстве людей. Золотое правило Библии — не делай другому, чего не желаешь себе — лежит в основе европейского либерализма и гуманизма. Поэтому веховцы и настаивали на том, что невозможно очеловечить Россию, порывая с основными ценностями христианства, прежде всего христианским «Не убий!».

Трагедия состоит в том, что нашим якобы патриотам, которым дорога старая Россия, чужды ценности свободы и прав личности. Это крайность: без свободы, без признания ценности человеческой жизни все традиции мертвы. У наших либералов нет никакой программы очеловечивания все еще убогой и в материальном, и в духовном смысле русской жизни. Поэтому они призывают нас учиться у Ленина. А Россия наших нынешних крымнашевских патриотов, Россия, которая «не Запад», вообще отдает какой-то мертвечиной. Если, как учит нас патриарх Кирилл, нам чужды и европейский либерализм, и европейский рационализм, то непонятно, что нам остается от всей человеческой культуры.

Именно потому, что нет у нас ни одной политической силы, которая хотела бы соединить ценности европейского гуманизма с нашими национальными ценностями, мы оказались в нынешнем идеологическом тупике. Поэтому глубинному русскому народу ничего не остается, как повторять: «Все-таки при Сталине было лучше, ибо тогда нас все боялись».