Дмитрий Быков // «Вечерний клуб», 1 декабря 2000 года

Здоровенный амбал в чёрном кожане стоял, занимая собой половину комнаты, и мял в руках не кепку, как подумал, должно быть, каждый проницательный читатель, а мобильный телефон. На толстой морде обиженно голубели глазки.

— Я, блин, им звоню, звоню, никого. Приезжаю домой, там, блин, все на ушах, из шкафов половина на хрен повыброшена, всё на полу валяется. Галки нет, Витали нет, на кухне кастрюля с кашей — кастрюля кверх дном, каша по полу размазана, кровь везде…

— Много крови?— участливо спросила присевшая на журнальный столик миловидная брюнетка в джинсах и свитере.

— Да не,— удивлённо припомнил детина.— Так токо, каплями. Из кухни, потом в ванну, там весь пол мокрый, как если воду лили. Ну и в коридоре там по малости. А на площадке так нету, я б заметил.

— А почему вы, собственно, ко мне?— спросила женщина. Её, кстати, звали Арина Калинина, хотя на самом деле её звали иначе. Просто именем Калининой были подписаны сотни маленьких черных обложек с красными буковками,— книжки стали появляться на свет, когда преподаватель английского в техническом вузе Людмила Алексеевна Москаленко решила выживать как-нибудь по-другому. Дела пошли на лад, но за последнее время все чаще приходилось отбиваться от настойчивых просителей, потянувшихся к любимой писательнице с настоящими уголовными делами. Обычно ей удавалось всех отшивать, но этот посетитель имел слишком решительный вид.

— Почему ко мне?— повторила Калинина-Москаленко, в чьей голове совершалась лихорадочная работа: на что сослаться, чтобы всё-таки отделаться от гостя.— Почему не в милицию?

— Ага, в милицию,— кивнул кожаный.— Как же. Половина этой милиции у меня вот тута, и я все её расценки знаю,— он показал писательнице кулак.— А вторая половина сама дорого даст, чтобы я добровольно явился. Только не дождутся.

— А что, сами вас взять они не могут?— заинтересовалась Арина.

— Ленятся,— пожал плечами посетитель.— Или на рожон не хотят лезть. У меня ж тоже служба безопасности, все дела…

— Ну, и почему же ваша служба безопасности бесполезна в этом случае?

— А чем она может быть полезна? Они токо могут хавальники крошить. Если вы нам поможете, они, конечно, всех там сделают. Но найти они же не могут. Ими же командовать надо.

— И почему вы решили, что вам помогу именно я?— Москаленко закурила и прищурилась.

— А мне секретарша сказала,— просто ответил амбал.— Говорит, Калинина сейчас по преступности самая главная. Сечёт токо так.

«Хорошо ещё, что он это понял именно в таком смысле,— подумала Калинина.— Мог ведь решить, что я главная московская преступница. Стал бы бабу свою выбивать, и прощай, белый свет».

— Н-ну ладно,— наконец решилась писательница.— Давайте разбираться, хотя я вам с самого начала ничего не обещаю. Договорились?

— Да понятно,— пожал плечами посетитель.— Я тогда к Машковой пойду…

Машкову Калинина не любила.

Машкова вечно воровала у неё сюжеты. Если этот толстый пойдёт к ней, она сделает из этого трёхтомный роман и издаст сначала в твёрдой, а затей в мягкой обложке. Между тем если Калинина раскроет дело, это будет грандиозный пиар. Кто у нас там из детективщиков раскрывал преступления? Конан-Дойль, да и всё, собственно…

— Прежде всего,— Калинина спрыгнула со стола и пошла на кухню за кофейником,— как вас зовут? Вы садитесь… то есть присаживайтесь,— она вовремя вспомнила, что в этой среде слово «садитесь» не принято.

— Альбертом,— признался гость. Имя подходило ему, как корове седло — очень большой черно-белой корове очень инкрустированное седло.

— Что же, Альберт, у вас были какие-то ссоры… размолвки?

— У кого ж их не бывает. Приедешь домой,— она намолчится за день, ну и давай трепаться… про то, про сё… У меня дела серьёзные, я с серьёзными людьми вижусь, мне в уме считать надо, понимаешь?— Видимо, после представления Альберт всегда переходил на ты.— Я сижу, ем, а мне надо считать. Я думаю, я она трещит. Ну и скажешь ей раз, скажешь два, а потом…

— Что потом?— насторожилась Калинина. Она уже поняла, что он, конечно, сам угрохал жену. Непонятно было, что случилось с ребёнком, но это мы придумаем… это дело третье…

— А потом скажешь: Галенька, пожалуйста, не так громко! У меня голова болит!

— Вы что… так и говорили?

— Ну а как? Она у меня баба строгая… Хохлацкая кровь. Если заорёт, то это всех святых выноси.

— Хохлацкая,— повторила Калинина.— Это интересно, это важно… Что ж вы, то есть ты, сразу не сказал? Может быть, какие-то родственники… национальные дела?

— Да окстись, она с десяти лет в своей Полтаве не была!

— Полтава, Полтава… Родственники там есть?

— Давно в Москве все. Я тёще звонил, но тёща же — она же вот!— Альберт постучал по своей крепкой голове.— Она же вообще ничего не знает. А если у Галки кто есть… так она матери ни в жисть не скажет. Они с ней как кошка с собакой.

— Ну хорошо,— Калинина отхлебнула большой глоток кофе.— Дай-ка мне ещё раз посмотреть свой пейджер.

— На,— доверчиво согласился амбал.— Токо это… ты бы его брала осторожнее, что ли. А то мало ли, отпечатки…

— Чьи отпечатки?— насторожилась писательница.

— Да мои. А что, разве можно?

— Твои — можно,— успокоила его Калинина.

Сообщение — без всяких знаков препинания, крупными печатными буквами — выглядело так:

«ПРИЕХАЛА СКОРОЯ ОСТАНУСЬ С МАЛЫМ
НЕ ЗНАЮ НАСКОЛЬКО БОЮСЬ
ЗА НЕГО ПРИВЕЗТИ ЧЕГО НАДО
ПОТОМ СКАЖУ ЧТОБ НАС ЗАБРАТЬ ТОЖЕ
ТВОЯ ГАЛИНА ОТБИВНАЯ В ХОЛОДИЛЬНИКЕ»

— Ты в холодильнике смотрел?— деловито осведомилась писательница.

— В смысле?— не понял Альберт.

— «В смысле, в смысле»… Тут же написано: твоя Галина отбивная в холодильнике. Может, пока ты тут, она давно уже там… отбивная…

— Не,— дошло наконец до Альберта.— Точно нет. У нас маленький холодильник, а она у меня… это… немаленькая. Нам еду незачем хранить, мы из «Хонсю» обеды заказываем.

— Но, может, расчленили?— не желала Арина отказываться от своей версии.

— Да ладно,— Альберт махнул рукой.— Я это… я знаю, когда расчленяют. Я сам… это… ну я был при этом, в общем. Тогда вид в комнате совсем другой.

«Серьёзный человек,— уважительно подумала Калинина.— Если я даже ничем ему не помогу, терять связь все равно не следует. Он может знать множество полезных вещей».

— Личные враги есть?

— У неё?

— У тебя. Ты же должен «за него привезти». Значит, выкуп. Я правильно понимаю?

— Это-то ёжику понятно,— вздохнул Альберт.— Но почему суммы нет? Без суммы — это же не конкретно. И потом, почему каша?

— Какая каша?— вскинулась писательница.

— Ну, на полу-то. Гора каши, и ещё размазано.

Мысль детективщицы заработала стремительно и чётко. Не желая указывать суммы, похитители намекнули на неё количеством каши, а на пол вывалили её затем, чтобы хозяин наверняка обратил на неё внимание.— Едем к тебе, живо,— решительно сказала Арина.— Ты кашу не убирал?

— Не, всё как было…

— Отлично!

Квартира, на которую Калинина не заработала бы, даже сочиняй она ежегодно шесть романов вместо четырёх, носила следы беспорядочных сборов и поспешного, панического отъезда. Из шкафа в спальне (который один стоит столько, сколько платили Калининой за повесть с тремя извращёнными убийствами) торчали колготки, на диване валялись две юбки (из них, видимо, выбирали, но выбрали третью). Стало быть, похитители были люди цивилизованные и по крайней мере дали женщине одеться.

— Ты иди, соседей опроси,— распорядилась она.— Не видал ли кто чего, не слыхал ли…

— У нас не такие соседи, чтобы видать и слыхать,— пожал плечами Альберт.— У нас на лестничной площадке две квартиры всего, этаж последний, снизу Ванька живёт с новой женой, они щас на Багамах, а напротив — Толян. Он в Якутии сейчас, в мэры баллотируется. Город решил купить. Скучно, говорит,— всё недвижимость да недвижимость

— Ну, может, хоть жена дома?

— Жена якутам клизмы ставит, благотворительностью занимается в предвыборных рамках.

— Ну, может, теща? Домработница? Что они, просто так квартиру оставили?

— Не,— Альберт самодовольно усмехнулся.— Не просто так. На охране.

— Ну, пойди, во дворе поспрашивай… Может, из мальчишек кто видел, как машина подъезжала. Галина-то твоя, небось, сопротивлялась, нет? Сам же говорил — женщина крупная…

— Не,— покачал головой Альберт.— Если бы она сопротивлялась, они бы её не увезли. Точно говорю.

— Да ладно!

— Нет, нет,— Альберт сокрушённо потупился.— Я её знаю. Галя если не захочет, она никогда не поедет…

— Но ведь поехала же! Нету же её!

— Они её только обманом могли выманить. Или сказали, что со мной чего случилось. Или ребёнка поймали. Виталя — он знаешь какой? Он весь в меня. Бегает, бегает… Побежал играть во двор, они и поймали.

— Ну вот и иди, опрашивай! Давай, давай!— Калинина вытолкала хозяина квартиры и принялась осматривать помещение. Больше всего её интересовала каша.

Каша была пшённая с тыквой, цветом приятно-жёлтая, на ощупь отвратительно-холодная. Сверху валялась перевёрнутая кастрюля «Цептер». Из середины кашной кучки в сторону гостиной (кухня тут по журнальной моде отделялась от комнаты чисто символически) тянулась подсохшая полоса, словно кто-то опустил в кашу широкий шпатель и провёл полметра. Арина осмотрела кастрюлю и следов насилия на ней не нашла. Зато следы были на табуретке. Среди блестящей металлом мебели в стиле хай-тек затесалась одна кондовая деревянная табуретка, крашенная в белый цвет, и притом с облезлыми углами. Один из этих углов был испачкан кровью, к которой прилип тёмный волосок.

— Вот и орудие преступления,— подумала Арина, чувствуя неприятный комок в пищеводе.— Куда же они дели труп?

Взгляд её упал на холодильник. Вопреки данной ему рекомендации, холодильник вполне мог вместить не слишком большой труп: Арина бы туда точно вместилась. Комок в пищеводе плавно попрыгал туда-сюда, как весёлый зелёный шарик на одной телевизионной заставке.

Калинина рывком отворила холодильник. В нем было холодно, светло и пусто. Не было не только отбивной Гали, но и никакой другой отбивной. Была одинокая бутылка соуса «Табаско» и начатый пакет молока «Биомакс». «Твоя Галя отбивная»,— мрачно усмехнулась Арина и пошла в ванную. Там было просто мокро: испанская бежевая плитка была просто залита водой возле необъятной угловой ванны, словно кто-то мылся и вышел, не вытершись. Удобства, тоже по журнальной моде, были совместные, и в унитазе ничего не плавало (Арина потрудилась заглянуть даже туда, хотя и не отдавая себе отчёта, зачем это делает). Зелёный шарик сделал ещё один прыг-прыг, надеясь, что его пустят купаться, как это делается в заставке. Писательница мужественно проглотила его и для отвлечения подумала о постороннем: подавать на Машкову в суд или нет. Подлая Машкова вписала в последний роман так хорошо придуманную Ариной толстую книжную девочку, которая все понимает про жизнь. Сердясь на Машкову, Арина поплелась в детскую: Альберт, судя по его рассказу, туда не заглядывал — и кто знает, что там могло обнаружиться.

А обнаружился там всё тот же ужасающий разгром, что и в спальне. Детские вещи были вынуты из комода и расшвыряны по всей комнате, игрушки валялись, как трупы на поле боя. «Опять я про трупы»,— нервически подумала Арина. Трупов не было. Зато на детской кроватке валялся тот самый роман подлой Машковой. Арина не удержалась и заглянула в выходные данные. Там значился 1998 год,— значит, до книжной девочки Машкова додумалась самостоятельно и теперь сама могла подавать в суд на Арину. Калинина яростно шваркнула книжку об пол.

Внезапно раздалась трель телефона. Арина огляделась, но телефона нигде не было. Трели продолжались, потом стихли, и только тогда она сообразила, что звук доносился из-под детской кроватки. Заглянув под кроватку, Арина обнаружила крошечный мобильный телефон, настоящую двадцатидолларовую купюру, пластмассовый глаз от мягкой игрушки и три непарных детских носка.

Входная дверь с треском распахнулась, отчего Калинина, и так-то накрутившая себя до максимально творческого состояния (творческим называлось у неё состояние, в котором она пугалась собственных тапочек, внезапно попавшихся в темноте под босую ногу; она и творить-то садилась, насмотревшись экс-файлов, отчего сочиняла сцены, исполненные подлинного ужаса),— Калинина едва не рухнула в обморок. Но это просто вернулся Альберт.

— Короче,— сказал он,— я там охрану спрашивал. Значит, вот кто приезжают с пятнадцати до семнадцати…

— Почему с пятнадцати?— слабым голосом спросила Арина: она так испугалась, что ещё не пришла в себя.

— Звонил я ей в пятнадцать,— хмуро бросил Альберт.— Сказал, нехрен мне на пейджер всякую пургу слать, у меня с шефом совещание.

— Какую пургу?— сурово спросила Арина.

— Да такую.

— Я должна посмотреть,— настаивала она.

— Ну на, посмотри,— Альберт произвёл манипуляцию с пейджером и предъявил Арине следующий текст:

«Целую своево свинюлика в пятачок и жду для совмесных забав. Ты кушал? Твоя Галина».

Арина попыталась засмеяться, поскольку Альберт действительно напоминал свинюлика, но тут же осеклась и сделала вид, что кашляет. Следующие полчаса она то и дело представляла себе, какой Виталик должен был получиться от совместных забав свинюлика и его отбивной Гали, и тихо смеялась про себя, почти позабыв про подлую Машкову.

— В общем, ты завязывай кашлять,— угрожающе сказал Альберт, заподозрив в долгом нарочитом кашле что-то неладное.

— Кашель курильщика,— тут же отреагировала Арина и закурила. Систематически курить она начала тогда же, когда и писать романы: до того у неё не было денег. С сигаретой она нравилась себе больше: казалась умной, скептической, гордой и самодостаточной — почти как Маша Арбатова. Не столько сигарета, сколько связанный с ней образ придали ей куражу. Арина выпустила дым вверх, иронически прищурилась и спросила,— Слушай, а может, она просто обиделась и сбежала? А записку эту просто так, от балды написала?

— Не, она за просто так не уйдёт. С кем у неё ещё так будет. А потом она же знает, тут же все моё. Она если уйдёт, так в одних трусах.

— А что не уйдёт?

— Да ну-у! Она ж знает, я ей хрен чего дам. А на кассе сидеть она уже не пойдёт.

Воображение Арины разыгралось уже до такой степени, что она представила себе Галю, сидящую на кассе. Чтобы не засмеяться, она указала на окно, на котором болталась полусорванная занавеска.

— А это так и было?

— Да со вчера,— сказал Альберт.— Виталька же… ну такой он… весь в меня. Полез вчера по шторе, ну и оборвал на хрен. Хорошо ещё не упало, а то в тот раз прям по башке. Ну вылитый я, вобще.

Участившийся хрен уже начал утомлять Арину. Она протянула Альберту крошечный мобильник, спросив, чей он.

— Да Галин, чей,— раздосадованно сказал хозяин.— Я-то, блин, думаю, фиг ли она мне не звонит. Короче, приезжали сегодня с пятнадцати до семнадцати две ауди, белая и серебристая, номера записаны, зелёная девятка, номера нет, сильно грязный был, только вторая шестёрка, но он недолго стоял. Потом неотложка — её, считай, каждый день к бабке с шестого этажа вызывают. Потом рабочие дырку в асфальте заделывали, их на грузовике увезли. Потом чёрный вольвешник и маленькая какая-то, вроде «Оки», только иномарка, сиреневого цвета. Ну и чего ещё? А, ещё эти приезжали, ну служба… ну скажи… Толянову машину увезли — он вчера у подъезда в дерево впарковался. А больше никого не видели. А если б Галю кто увозил, они б точно увидели. Или хоть услышали.

— Все ясно,— сухо сказала Калинина, которой вдруг всё показалось и в самом деле ясно. Она прошагала на кухню. Возле телефона лежала раскрытая телефонная книжка, из неё торчало ухо тетрадного листка. Достав его, Арина прочитала уже знакомым косолапым почерком: «Рыба со шпенатом рыбу поверх лимон варить шпенат с маслом и орехами на рыбу потом в духовку ставить с мукой соус сливки до того как тушить белое вино на рыбу». Теперь ей всё сделалось так ясно, что даже скучно. Арина подошла к микроволновой печи и раскрыла её. Теперь всё сходилось.