Михаил Пирогов: «Сегодня я хочу петь на оперной сцене!»
Разговор с драматическим тенором из Бурятии Михаилом Пироговым состоялся уже после Международного конкурса теноров Фонда Елены Образцовой «Хосе Каррерас Гран-при», который прошел в Москве с 10 по 15 сентября 2018 года и в котором певец, один из явных фаворитов этого конкурса, принял участие. И пусть лауреатом он на сей раз не стал, этот конкурс принес ему две специальные премии – «За лучшее исполнение арии из оперы Верди» (от Фонда Елены Образцовой) и «За лучшее исполнение арии из репертуара Хосе Каррераса» (естественно – от самого Хосе Каррераса). Вручая бурятскому тенору свою награду, Хосе Каррерас пояснил, что она однозначно приравнивается к Гран-при!
К моменту этого разговора случилось и неожиданное – вызвавшее большой резонанс в музыкальных кругах – увольнение директора Бурятского театра оперы и балета имени Г.Ц. Цыдынжапова: от должности Аюну Владимировну Цыбикдоржиеву освободили без объяснения причин – так совпало – практически сразу же после конкурса в Москве.
Михаил Пирогов оставался ведущим солистом этого театра по начало сезона 2018/2019. Однако на момент беседы с ним стало известно, что, спев 29 сентября 2018 года в качестве штатного солиста свой последний спектакль (партию Пинкертона в «Мадам Баттерфляй» Пуччини), свой родной театр он покинул в знак протеста против решения об увольнении директора. При этом дверь за собой он оставил открытой, предполагая, что возможны его выступления по разовым контрактам. Вскоре после его ухода, собственно, так и случилось. Понятно, что быстро подготовить новые вводы на такие спектакли, как «Кармен» Бизе и «Бал-маскарад» Верди, для театра, конечно же, весьма затруднительно. И он в них пел, но уже как приглашенный солист.
Единственное, о чём на момент беседы с певцом было еще неизвестно, – о его переходе с декабря 2018 года в штат Красноярского театра оперы и балета имени Д.А. Хворостовского. В сложившейся для артиста ситуации продолжение этой весьма драматичной истории вносит известную долю оптимизма, ведь с этим театром он сотрудничает уже давно, и в Красноярске его хорошо знают и любят. Кстати, еще до вышеназванных событий, как выяснилось из беседы, сотрудничество с Красноярском на ближайшую перспективу певец наметил весьма основательное! Итак, 20 декабря 2018 года в спектакле «Князь Игорь», которым театр отмечал 40-летие своего основания, Михаил Пирогов впервые как штатный солист вышел в партии Владимира Игоревича. А на момент публикации этого интервью стало известно, что в скором времени исполнится и заветная мечта певца: на красноярской сцене 4 марта состоится его дебют в партии Германа в «Пиковой даме» Чайковского…
Предлагаемый читателю разговор с певцом, как водится, «начался с самого начала», то есть с корней и семейных истоков…
– Михаил, расскажите о ваших корнях, о семье, в которой родились, и почему решили стать певцом?
– Я родился в Бурятии в небольшом улусе Далахай Тункинского района, что в пятистах километрах от Улан-Удэ. А недалеко от Далахая (в семи километрах) расположен улус Тагархай, который еще меньше. В 90-е годы мой отец Алексей Михайлович Пирогов, который был родом из Одесской области, занимался там фермерством. Там я и вырос, там прошло мое детство, а мои бурятские корни идут от матери. Тункинский район известен множеством священных для нас мест, сакральных объектов, связанных с культурой Бурятии. Этот район расположен там, где берут начало Восточные Саяны, и, благодаря его живописной природе и климату, его довольно часто называют азиатской Швейцарией. Эти места настолько красивы, что называют их также и второй Шамбалой!
Петь мне хотелось всегда, с самого детства, но сказать, почему меня влекло к пению, сложно: это было что-то неосознанное, словно заложенное во мне еще до рождения. Но когда я уже учился в общеобразовательной школе и пробовал петь в художественной самодеятельности, выяснилось, что на тот момент у меня еще не было слуха. Слух развился чуть позже, и уже после школы никаких препятствий для профессионального обучения пению не осталось. Так я и выбрал свою стезю в жизни. Правда, еще до этого одно время я подумывал о профессии врача, но после школы всё-таки поехал поступать в музыкальный колледж в Улан-Удэ.
– И ваши родители не были связаны с музыкой вообще?
– Не были, но мои дяди по линии мамы были людьми очень инициативными и творческими, хотя воплотили себя в абсолютно разных сферах деятельности. Старший дядя Владимир Жапович Бадлуев – талантливый энергетик: он работал главным инженером на Гусиноозёрской ГРЭС, что была построена вблизи угольного разреза. Но от природы он обладал ярким певческим голосом и как-то раз вместе с Ансамблем танца «Лотос» даже выезжал в качестве вокалиста на гастроли во Францию. А другой мой дядя Дандар Жапович Бадлуев после окончания факультета режиссуры массовых зрелищ Восточно-Сибирского института культуры как раз и стал основателем в Улан-Удэ Ансамбля танца «Лотос». В 1992 году он был преобразован в Бурятский государственный театр танца «Бадма Сэсэг».
Сегодня Дандар Бадлуев – директор и художественный руководитель Бурятского государственного национального театра песни и танца «Байкал». В 2005 году в него вошли ансамбль песни и танца «Байкал», театр танца «Бадма Сэсэг» и Оркестр бурятских народных инструментов имени Чингиса Павлова. В 2017 году театр «Байкал» победил в первом сезоне телешоу «Танцуют все!» на канале «Россия-1». А я, когда уже учился в Улан-Удэнском музыкальном колледже имени Чайковского, с ансамблем «Байкал» не раз принимал участие в концертных программах, так что моя карьера академического певца с театра «Байкал», собственно, и началась.
Отец же рассказывал мне, что у его отца, то есть моего деда, был мощный, большой певческий голос – бас просто необъятной, как ему тогда казалось, силы! Мой дед работал штатным рыбаком на Черном море и вечерами после работы любил собираться с друзьями, чтобы попеть в свое удовольствие. И когда он пел, что называется, звенели стёкла! И бабушка дедушку частенько поругивала: «Михаил, ты вот сейчас снова как запоешь, а где мы новое стекло для лампы достанем?» Так что «прецеденты» были! А меня в честь деда как раз и назвали: отец мой – Алексей Михайлович, а я – Михаил Алексеевич…
– А ваши педагоги сразу определили, что у вас тенор?
– Нет, не сразу, но в колледже мне очень повезло с моим первым учителем Вячеславом Баяндаевичем Елбаевым, очень известным у нас педагогом по вокалу, который как раз и ставил мне голос с прицелом на тенора. Когда же я только поступил в колледж, с уверенностью сказать, какой у меня голос, не мог никто. И всё же, начиная с третьего курса, мой педагог стал развивать меня как тенора, хотя заведующий вокальным отделением Баир Гомбоевич Базаров говорил, что я бас-баритон, или же, скорее, драматический баритон. После окончания колледжа в Улан-Удэ я поехал поступать в Московскую консерваторию, дошел до третьего тура, но после него слетел, и причина была всё та же: я позиционировал себя как тенор, но для многих из членов приемной комиссии очевидным это не было, и мне тогда сказали, что я, вполне вероятно, не тенор… Затем я год учился на подготовительном отделении Новосибирской консерватории, но поступить в нее не смог, так как нужного количества баллов не набрал.
После второй неудачи с поступлением Вячеслав Баяндаевич пригласил меня к себе, и мы стали заниматься с ним для поступления уже в Санкт-Петербургскую консерваторию. С третьей попытки я поступил в консерваторию с высшим балом. Там всё и выяснилась. Хотя никто в консерватории уже не сомневался, что я тенор (причем – драматический), что это и есть мое естественное звучание, визит к фониатору подтвердил, что строение вокального аппарата соответствует у меня басовому. Подтвердилось лишь то, что и было заложено самóй природой, ведь у драматических теноров именно так всегда и бывает: их природа – либо басовая, либо баритональная! Так что мой педагог в колледже, ведя меня как тенора, оказался абсолютно прав, и за это я ему бесконечно признателен и благодарен!
– А кто стал вашим педагогом в Санкт-Петербургской консерватории?
– Юрий Михайлович Марусин, и должен сказать, что с педагогом мне и на сей раз крупно повезло! Он был предельно тактичен по отношению к моему голосу, к тому, что до этого сделал мой первый педагог в Улан-Удэ. Он не вмешивался в мой вокал как таковой, но, дав мне невероятно много, работал над стилистическими и выразительными аспектами музыки, над интонированием, над фразировкой, над множеством певческих приемов, над артистической образностью. Как опытный мастер он дал мне много практически ценных советов, очень важных в нашей профессии.
Весьма интенсивной и кропотливой была у нас с ним работа и над русской, и над итальянской, и над французской, и над немецкой музыкой, и за это я ему безмерно благодарен! Юрий Марусин – потрясающий лирико-драматический тенор, за плечами которого яркая карьера и огромная творческая жизнь. И то, что он мне о ней рассказывал, было поистине великой для меня школой, воспитанием меня как певца-тенора, и всеми его советами в своей профессиональной деятельности я пользуюсь до сих пор. Юрий Михайлович пел партии драматического амплуа, и мне еще удалось застать в Мариинском театре его Пинкертона в «Мадам Баттерфляй» Пуччини и Германа в «Пиковой даме» Чайковского. Но у него в классе были, кстати, не только тенорá: я, к примеру, учился вместе с баритонами Григорием Чернецовым из Якутии и Андреем Жилиховским из Молдовы. Сегодня первый из них – солист Академии молодых певцов Мариинского театра, а второй – солист Большого театра России.
Сам же я, в силу сложившихся обстоятельств, консерваторию не закончил. В то время у меня возникли серьезные проблемы со здоровьем, связанные с весьма специфическим петербургским климатом, который мне просто не подошел, и после четырех лет обучения в консерватории, увы, мне пришлось вернуться в Улан-Удэ. После выздоровления в 2010 году я устроился в Бурятский академический театр оперы и балета имени Цыдынжапова. Меня взяли, так как вместе с дипломом об окончания колледжа в Улан-Удэ я предъявил справку об окончании четырех курсов консерватории в Санкт-Петербурге, и к тому времени был уже лауреатом двух конкурсов. В 2008 году получил II премию на IX Международном конкурсе вокалистов имени Лхасарана Линховоина в Агинске, а в 2009-м взял Гран-при на III Международном конкурсе вокалистов имени Дугаржапа Дашиева в Улан-Удэ. Замечу, что Лхасаран Линховоин был нашим знаменитым басом, а Дугаржап Дашиев – знаменитым драматическим тенором, и что оба пели в Бурятском театре оперы и балета.
В результате я проработал в театре один год, и первой партией, которую я исполнил в 29 лет, стал Канио в «Паяцах» Леонкавалло, что, конечно же, было очень ответственно и рискованно. Все риски подобного шага я прекрасно понимал, но вызов судьбы был принят, и дебют в партии Канио прошел успешно, навсегда положив конец разговорам о том, что я не тенор…
– Воистину, важна не бумажка, а то, на что человек способен! А почему вы поначалу проработали в Улан-Удэ всего один год?
– Когда я уже там пел, тогдашний директор Саратовского театра оперы и балета Илья Федорович Кияненко пригласил меня принять участие в Конкурсе конкурсов вокалистов, который проходит в рамках Собиновского фестиваля. И когда в 2010 году я получил на нём III премию, поступило предложение стать солистом Саратовского театра оперы и балета. Я согласился, так как на тот момент жаждал практической работы: мне хотелось учить всё новые и новые партии, хотелось постоянно в них выходить на сцену. На то время Саратов давал в этом отношении репертуарных возможностей гораздо больше, чем Улан-Удэ, и я решил туда поехать.
Первой партией в Саратове стал Князь в «Русалке» Даргомыжского. Затем последовали Андрей Хованский в «Хованщине» Мусоргского, Пинкертон в «Мадам Баттерфляй» Пуччини, Владимир Игоревич в «Князе Игоре» Бородина… Я спел партию Риенци в одноименной опере Вагнера, и благодаря этой работе даже был номинирован за лучшую мужскую роль на премию фестиваля «Золотой Арлекин», который ежегодно проходит в Саратове. Должен сказать, я очень благодарен Юрию Леонидовичу Кочневу, художественному руководителю и главному дирижеру Саратовского театра оперы и балета, за то внимание, за ту профессиональную школу, которую я получил, работая под его руководством! И когда я ему сказал, что хотел бы вернуться в Улан-Удэ, он отнесся к этому с полным пониманием. Мы остались друзьями, и дружеские контакты с ним я стараюсь поддерживать до сих пор. За три года работы я спел девять ведущих партий, так что поставленная цель была достигнута, и когда Бурятский театр оперы и балета позвал меня назад, я решил вернуться. Но кто знает, а вдруг шанс спеть на саратовской сцене в будущем мне когда-нибудь еще и представится…
Меня сначала пригласили в Улан-Удэ выступить на Фестивале Лхасарана Лодоновича Линховоина, и его дочь Дарима Лхасарановна Линховоин, художественный руководитель этого театра, завела речь о том, а почему бы мне не вернуться в родные пенаты. Еще в 2011 году его директором стала Аюна Владимировна Цыбикдоржиева, замечательный человек, замечательный организатор: она всегда горячо поддерживала наше молодое поколение певцов. Это также стало одной из причин, что повлияла на мое решение вернуться, но ведущим солистом своего родного театра я оставался по начало сезона 2018/2019.
К моему глубокому сожалению, совершенно неожиданно 20 сентября 2018 года без объяснения причин Министерство культуры Бурятии расторгло контракт c Аюной Цыбикдоржиевой. То, что это произошло, и как, это было сделано, считаю совершенно неприемлемым, и поэтому в знак протеста я принял решение покинуть театр. На его сцену в Улан-Удэ я всегда выходил с огромным удовольствием, и я невероятно счастлив, что смог стать частью его новейшей истории. При этом я всегда принимал приглашения и от других театров. За прошедшие годы я много раз уезжал на какие-то свои проекты, но каждый раз возвращался сюда снова, и никаких проблем с руководством театра на сей счет вообще никогда не возникало! В качестве приглашенного солиста я давно уже плодотворно сотрудничаю с Красноярском театром оперы и балета, а в прошлом сезоне – в январе 2018 года – в партии Пинкертона в «Мадам Баттерфляй» я дебютировал в Мариинском театре. «Движение в пространстве» для певца очень важно, и это нормально: быть привязанным только к одной сцене и к одному театру невозможно – певцу постоянно нужны новые эмоции и новые ощущения.
– Вы упомянули о двух, даже о трех ваших первых конкурсах, на которых вы стали лауреатом. Но в сентябре 2018 года вы приняли участие в Международном конкурсе теноров Фонда Елены Образцовой «Хосе Каррерас Гран-при» в Москве. К сожалению, меня в эти дни в Москве не было, поэтому поделитесь, пожалуйста, впечтлениями о нём, но прежде давайте вспомним и другие конкурсы, в которых вы участвовали…
– Сразу скажу, что мне не довелось участвовать ни в Конкурсе имени Чайковского, ни в Конкурсе имени Глинки. Желание, конечно же, было огромное, но их даты никак не стыковались с моим расписанием, ведь практическая работа в театре для меня всегда была на первом месте. Самым первым в моей жизни конкурсом стал Конкурс патриотической песни в Улан-Удэ в 2003 году. На нём я получил диплом за лучший вокал, а в 2005 году на Международном конкурсе оперных певцов «Санкт-Петербург» – диплом за лучшее исполнение романса на стихи Пушкина. В 2011 году получил диплом Международного конкурса вокалистов имени Максима Михайлова в Чебоксарах. В 2012 году завоевал I премию на VI Международном конкурсе «Три века классического романса» в Санкт-Петербурге, а также III премию на V Всероссийском конкурсе вокалистов имени Надежды Обуховой в Липецке.
В 2015 году на III Международном конкурсе молодых оперных певцов имени Петра Словцова в Красноярске мне удалось завоевать Гран-при. Это была очень памятная победа, но вместе с тем она связана и с одним форс-мажором. На третьем туре по программе надо было исполнять оперные дуэты. И я заявил тогда дуэты из опер Пуччини – из «Тоски» и «Мадам Баттерфляй». Но так случилось, что на конкурсе была меццо-сопрано, которая должна была петь дуэт из «Кармен» Бизе, но партнера Хозе у нее не было. В моем репертуаре эта партия тогда еще не числилась, но Владислав Иванович Пьявко, который был сопредседателем жюри, попросил меня выучить заключительную сцену из «Кармен». Сделать это нужно было за два дня, и мне пришлось изрядно потрудиться. Я абсолютно не был уверен, что так быстро сумею всем овладеть, но, слава богу, всё прошло удачно. Это, конечно, был стресс, но ведь игра стоила свеч! Я тогда пел с Ксенией Ховановой, которая теперь перешла в репертуар сопрано, и в прошлом сезоне в Красноярске мы встретились с ней на премьере «Трубадура Верди»: я был Манрико, она – Леонорой.
После конкурса имени Словцова на Байкальском международном конкурсе вокалистов в Улан-Удэ в 2016 году я получил II премию, а в 2017-м снова в Улан-Удэ – Гран-при на Международном конкурсе оперных певцов имени Кима Базарсадаева (этот певец тоже был нашим знаменитым басом). В том же году я стал и лауреатом Конкурса вокалистов в рамках I Евразийских музыкальных игр в Астане, и после этого в конкурсах решил больше не участвовать. Но на сентябрь 2018 года в Москве был объявлен Международный конкурс теноров «Хосе Каррерас Гран-при», который по своей задумке явно обещал стать событием экстраординарным… И тогда я решил – надо ехать!
Международный конкурс теноров «Хосе Каррерас Гран-при» стал значимым событием в моей жизни. В первую очередь, он подарил редчайшую возможность личного знакомства с выдающимся, поистине легендарным тенором Хосе Каррерасом, поклонником которого я являюсь уже давно. Само участие в этом конкурсе было и волнующим, и ответственным, ведь председатель жюри Хосе Каррерас – оперная звезда мирового масштаба, певец, который владеет обширным репертуаром и досконально знает все тонкости тенорового исполнительства. Участие в этом конкурсе останется в моей памяти, несомненно, самым ярким воспоминанием в моей жизни.
Для меня сложность этого конкурса изначально заключалась в составлении репертуара, особенно – для третьего (финального) тура. Но в этом мне помогла Дарима Лхасарановна Линховоин. Она не только подготовила меня к конкурсу, но и стала на нём моим концертмейстером, моим старшим наставником. И я безмерно благодарен ей за ее профессиональную отдачу, за постоянную заботу и поддержку во время конкурса. При этом также хочу поблагодарить всех, кто приложил свои усилия к тому, чтобы я смог оказаться в Москве. Моя благодарность и организаторам конкурса, ведь возможность стать участником такого грандиозного и беспрецедентного для нашей страны события просто уникальна!
Получить из рук самогó Хосе Каррераса специальную премию «За лучшее исполнение арии из его репертуара» значит для меня невероятно много, ведь я расцениваю это как свидетельство того, что как тенор двигаюсь в правильном направлении (речь идет об арии Ричарда из оперы Верди «Бал-маскарад»). Конечно же, весьма приятно и неожиданно было получить и специальную премию «За лучшее исполнение арии из оперы Верди» от Фонда Елены Образцовой, и спецприз Дмитрия Бертмана, художественного руководителя театра «Геликон-Опера», в котором и проходил конкурс: этот приз – возможность выступить в одном из спектаклей театра. Участвовать в специализированном конкурсе теноров мне довелось впервые, и в профессии певца это был положительный во всех отношениях опыт.
– Действительно, такие конкурсы, как «Хосе Каррерас Гран-при», в жизни бывают, наверное, только раз… А теперь давайте снова перенесемся в Улан-Удэ. Когда вы вернулись туда из Саратова с девятью новыми партиями в репертуаре, как началось его дальнейшее расширение?
– В основном оно происходило за счет партий в итальянских операх. Из партий же французского репертуара у меня сейчас только Хозе в опере Бизе «Кармен», но она появилась чуть позже. После Саратова первой моей партией стал Каварадосси в «Тоске Пуччини», за ней как раз и был Хозе, а после него появился Густав III в «Бале-маскараде» Верди. Следует пояснить, что в Улан-Удэ поставили спектакль с первоначальным сюжетом, повествующим именно об убийстве шведского короля Густава III в оперном театре во время бала-маскарада.
Я также спел Манрико в «Трубадуре» Верди, но это было в концертном исполнении и случилось еще до постановки «Бала-маскарада». И в итоге, к предложению спеть осенью 2017 года партию Манрико на премьере новой постановки «Трубадура» в Красноярском театре оперы и балета музыкально я вполне уже был готов, тем более что в «Трубадуре» до этого мне довелось выступить в концертном исполнении и в Красноярске. Это произошло в марте 2017 года в рамках фестиваля «Парад звезд в Оперном», который был посвящен памяти Елены Образцовой. А в Улан-Удэ в марте 2018 года в концертном исполнении я спел также партию Синодала в «Демоне» Рубинштейна. Это было что-то сродни semi-stage версии, и поставил ее Юрий Лаптев. В музыкальном отношении Синодал оказался для меня очень удобен: это, несомненно, одна из тех партий русского репертуара, которую я хотел бы исполнить в полноформатном спектакле.
А на ближайшую перспективу у меня намечено довольно обширное сотрудничество с Красноярским театром оперы и балета (солистом Красноярского театра оперы и балета на момент интервью певец еще не был: в его труппу он был зачислен в декабре прошлого года; прим. мое – И. К.). В его репертуаре есть синтетическая постановка «Кармен», жанр которой определяется как опера-балет, и я должен вводиться в нее в партии Хозе. Среди других работ предстоят «Мадам Баттерфляй» Пуччини, продолжение выступлений в «Трубадуре» Верди, а также в «Тоске» Пуччини (в партии Каварадосси) и в «Иоланте» Чайковского (в партии Водемона). В последних двух партиях на красноярской сцене ранее я уже выступал в рамках фестиваля «Парад звезд в Оперном»: в «Тоске» – в 2016 году, когда фестиваль был посвящен памяти Галины Вишневской, а в «Иоланте» – в 2018-м, когда фестиваль был посвящен памяти Дмитрия Хворостовского.
– Какие партии сейчас хочется петь больше всего? Русские? Итальянские? К чему душа лежит больше всего?
– Честно говоря – ко всему! Во всяком случае – ко многому! Очень хочу спеть партию Германа в «Пиковой даме» (дебют в ней на сцене Красноярского театра оперы и балета как раз и запланирован на 4 марта нынешнего года; прим. мое – И. К.), просто мечтаю об этом! Хочется прочувствовать весь нерв этой партии, окунуться в нее с головой, хочется поработать с режиссером, чтобы найти собственный образ главного героя, внести в него что-то свое, особенное, сделать его, что называется, практически с нуля. А в отношении тех фрагментов из «Пиковой дамы» (сцен и арий), что я пел в концертах, могу сказать, что петь их мне было легко: эта музыка словно сама тебя подхватывала и несла на своих крыльях!
– Вы сказали, что ваш дебют в «Трубадуре» состоялся в Улан-Удэ в концертном исполнении, поэтому Манрико в постановке Красноярского театра оперы и балета стал вашим первым воплощением этой роли в спектакле. Каковы у вас впечатления от работы над этой постановкой?
– По весьма необычной задумке режиссера Марии Тихоновой, по неожиданному сценографическому оформлению постановка очень интересная! А какие потрясающие в ней костюмы, какой реалистичный реквизит! Она выглядит современно, но, по сути дела, это вполне классическая постановка: ее творческое переосмысление вразрез с традицией не идет! В начале работы над образом мне как актеру не всё в нём было понятно, недаром ведь о запутанности либретто «Трубадура» ходят легенды. Но работать с режиссером было очень легко, и эта работа доставила истинное удовольствие: радость созидательного творчества была очевидна, ведь это был не просто ввод в существующую постановку, а рождение нового спектакля, частью которого при его рождении был я сам. В процессе работы над образом я ощущал себя невероятно комфортно: взаимопонимание с режиссером было достигнуто полнейшее!
То, что спектакль Марии Тихоновой довольно-таки смело создавался в стиле фэнтези, увлекало необычайно сильно, вносило в него, а значит и в образ моего героя, весьма интересную изюминку, но при этом дух либретто и музыки Верди в спектакле был сохранен. Безусловно, этот спектакль как продукция, в которой задействовано много театральных составляющих, удался, и это одна из редких удач постановки этой оперы в наше время. Я, к примеру, вспоминаю жесткую, натуралистичную постановку «Риенци» Вагнера в Саратове, выдержанную в эстетике постмодернизма, от которого сегодня просто уже и не знаешь, куда деться! Но этот «Трубадур», повторю, – постановка и современная, и классическая, и в этом – ее несомненное достоинство (спектакль был выдвинут на Национальную оперную премию «Онегин» по трем номинациям – «Дебют-женщины» (Ксения Хованова в партии Леоноры: лауреат), «Мастер сцены» (Михаил Пирогов в партии Манрико: номинант) и «Примадонна» (Ирина Долженко в партии Азучены: номинант), – а также попал в лонг-лист фестиваля «Золотая маска» (за работу Михаила Пирогова в партии Манрико); прим. мое – И. К.).
– Мария Тихонова – представитель новой, молодой формации режиссеров, а три постановки в Улан-Удэ – «Тоску», «Кармен» и «Бал-маскарад» – вы сделали с режиссером Юрием Лаптевым, который тогда был художественным руководителем Бурятского театра оперы и балета. А как работалось с ним?
– Замечательно работалось! Стиль работы Юрия Константиновича Лаптева, его подход к режиссуре – принципиально совсем иной. Он – опытнейший мастер, его понимание спектакля всегда было очень органичным, обоснованным и доступным. Он всегда стоял на почве традиционности в самом позитивном смысле этого слова, но при этом всегда был изобретателен, каждый раз нов и никогда не повторялся. Самым сложным для меня из его спектаклей именно в плане создания актерского образа была постановка «Кармен», особенно – четвертый акт. Ведь одно дело – когда мне экстренно пришлось выучить и спеть эту финальную сцену на Конкурсе имени Словцова в Красноярске, и совсем другое – когда впервые спеть партию Хозе довелось в спектакле, который на тебя ставили!
Конечно, все мы знаем, что Хозе – дезертир, что его судьба разрушена, и в его жизни ничего больше уже и нет, кроме тех чувств и той страсти к Кармен, что захватили его поистине роковым образом. Но когда Юрий Константинович ставил передо мной свои режиссерские задачи, я поначалу просто никак не мог смириться с тем, что неужели такой молодой красивый парень настолько глупо мог влюбиться в Кармен, чтобы в финале прийти к ней и плакать – просить, умолять, всячески унижаться… Мне же хотелось, чтобы всё это было сдержанно, чтобы мой герой сохранял чувство собственного достоинства и благородства. Но режиссер всё же сумел «обратить меня в свою веру», разъяснив ситуацию чрезвычайно понятно и, главное, убедительно! В результате поведение Хозе в финальной сцене я постарался передать, как «крик его души», как вулкан отчаянных эмоций, когда мосты за ним, увы, полностью сожжены и ничего другого ему уже просто не остается. Собственно, отсюда и шел весь этот его аффект!
Очень важным для меня как вокалиста было и то, что Юрий Константинович, так как он и сам певец, всегда помогал находить в пении нужные эмоциональные краски. Каждый раз он нам внушал, что на сцене всё должно происходить естественно, иначе правдивость восприятия просто потеряется. При работе над «Тоской» он, к примеру, так и говорил: «Всё должно быть по-настоящему. Зритель должен верить в это! Если вы целуетесь на сцене, то непременно – в губы!» И мы – все замужние и женатые – так и делали, но все, конечно же, понимали, что это театр и что театральные страсти всегда остаются на сцене. Так что Юрий Константинович – истинный мастер всего подлинного и настоящего.
– А хотелось бы расширять французский оперный репертуар?
– Пока чисто гипотетически вижу перед собой лишь Самсона в «Самсоне и Далиле» Сен-Санса. Когда-то давно постановка этой оперы шла и в Улан-Удэ, и старожилы театра – то старшее поколение, что еще застало былую славу Бурятского театра оперы и балета, – с особым пиететом вспоминают именно эту постановку. Они как раз и ратуют за то, чтобы эта опера вновь появилась в репертуаре. Я уже смотрел эту партию: образ Самсона мне понятен, и, думаю, взяться за него, если бы это представилось, определенно, стоило бы!
Возможно, это покажется странным, но еще со студенческих лет мне всегда хотелось спеть Ленского в «Евгении Онегине» Чайковского. Это моя давняя мечта, хотя я, конечно же, прекрасно понимаю, что эта партия – амплуа теноров лирических. Как-то раз я спросил об этом одного искушенного в музыке человека, и он ответил мне так: «Ленский – натура утонченная. Это стройный, молодой, красивый человек, а с вашей фактурой вам нужно петь Калафа!» Ну, Калафа я спеть, конечно же, не прочь, но мечта о Ленском глубоко сидит во мне до сих пор! Кто знает, а вдруг? Между прочим, мне очень хотелось бы спеть и Альфреда в «Травиате» Верди, но в отношении традиций исполнения этой партии ситуация примерно такая же, как с Ленским. И всё же, думаю, со временем это должно случиться.
– Подытожим: на каких языках вы поете, и на каком языке вам петь легче?
– Я пел на русском, итальянском, французском, немецком и английском языках. Хотя английский язык был востребован, конечно же, крайне мало, исполнять ряд песен на нём мне всё-таки приходилось. Он и оказался для меня самым сложным! За ним по степени сложности и произношения идет немецкий язык. Так, партию вагнеровского Риенци для постановки в Саратове с коучем по языку я учил четыре месяца! Материал ее, надо сказать, довольно большой. Как я уже сказал, французская партия в моем репертуаре – пока лишь всего одна – Хозе, и выучить ее оказалось существенно проще, чем Риенци, тем более, что французский язык я изучал еще в школе. Конечно же, лучше всего в плане языка даются итальянские партии, недаром ведь итальянский язык часто называют «языком оперы». Есть при этом и свои фонетические сложности в русской музыке, но они как бы вторичны, всегда понятны и, как правило, преодолеваемы в рабочем порядке.
Но ведь не секрет, что многие певцы русскую музыку просто не исполняют, и дело не только в языке: русская музыка вообще сложна для исполнения, но я рад, что некоторые партии в русских операх спел еще в Саратове, к примеру, – партию Водемона в «Иоланте» Чайковского. Опера небольшая, одноактная, но эта партия неимоверно сложна! Сложна до такой степени, что часто арию Водемона просто купируют. Я же ее пою всегда, хотя по характеру партия Водемона – не столько драматическая, сколько крепкая лирически-спинтовая. При этом в сравнении с ней такая заведомо драматическая партия, как Герман в «Пиковой даме», конечно же, сложна в гораздо бóльшей степени.
Примериваюсь также к партии Садко в одноименной опере Римского-Корсакова, потихоньку учу и ее. Эта партия – очень большая и, с точки зрения требуемых для ее исполнения вокальных ресурсов, весьма затратная. А по музыке она изумительная! «Садко», кстати, идет сегодня в Красноярке, и спеть ее в театральной постановке, как, впрочем, и Андрея в «Мазепе» Чайковского, мне было бы очень интересно…
– А на бурятском языке вы говорите?
– Конечно, говорю свободно! В семье бурятский язык был всегда, даже отец, который приехал в Бурятию из Одесской области и был православным, понимал бурятский язык и говорил на нём: бурятские национальные традиции он, вообще, очень уважал. Но проблема бурятского языка как средства национального общения сегодня существует: в городах его всё больше начинает вытеснять русский язык, хотя я знаю и примеры того, что люди, в семьях которых на бурятском языке не говорили, чтобы выучить свой родной язык, специально ходят на языковые курсы. Сегодня в ближайшем окружении моей семьи все говорят на бурятском языке, но когда на бурятском задают вопрос моей четырехлетней дочке, она, прекрасно всё понимая, отвечает по-русски!
Бурятский, калмыцкий и монгольский языки – родственные, во многом похожие: если знаешь один из них, то довольно неплохо можешь ориентироваться и в двух других. А ведь Монголия от Бурятии – просто рукой подать! Близко! И в Улан-Баторе, на сцене Театра оперы и балета Монголии, в 2017 году я спел «Тоску», а на следующий год участвовал в сборном гала-концерте по линии Монгольской государственной филармонии. Так что в последние годы моя творческая деятельность, в основном, была связана с тремя городами – с родным для меня Улан-Удэ, с соседним Красноярском и с соседним, но зарубежным Улан-Батором.
– А концерты – не сборные опера-гала, где вы регулярно выступаете, а сольные проекты в камерном, а возможно, и в оперном репертуаре – вас привлекают?
– Безусловно, камерные концерты для оперных исполнителей важны, так как они открывают для голоса абсолютно иные выразительные возможности не за счет объемности вокального посыла и музыкального драматизма, а за счет игры нюансов и оттенков. Одно время в Улан-Удэ, когда моя загруженность в театре была еще не столь большая, я действительно задумывался над камерной программой, но в силу разных объективных причин это тогда не сложилось. А теперь, когда я уже прочно встал на оперные рельсы, свернуть с их колеи довольно сложно, и, если честно, особого желания пока и нет. Но я думаю, что к камерному репертуару рано или поздно всё-таки приду, ведь он для своего исполнения зачастую требует опыта прожитой жизни. А пока я еще молод и полон сил, мне хочется чаще выходить на сцену, хочется создавать игровые образы в спектаклях, хочется учить новые оперные партии, что я, собственно, и делаю.
Примерно год назад в Бурятском театре оперы и балета мне довелось всё-таки сделать концертную оперную программу. Я назвал ее «Nessun dorma», ведь я был не только ее главным фигурантом, но также инициатором. В строгом смысле слова говорить о ней, как о сольном проекте, конечно же, нельзя, ведь вместе со мной, основным исполнителем, на сцену выходили тогда и мои коллеги. Но после моего появления в театре ничего подобного я еще не делал, и мне просто захотелось собрать «отчетный концерт», чтобы показать в рамках одного вечера то, чего я достиг с момента прихода в театр, а потóм и с момента возвращения в него после трех лет работы в Саратове. Это была большая программа под оркестр в двух отделениях: ее репертуар охватывал всё то, что я спел на этой сцене.
– Кто ваш советчик при работе над партией в ее музыкальном аспекте?
– По поводу подачи звука в той или иной партии, в том или ином спектакле, по поводу каких-то образно-стилистических моментов исполнения я всегда предпочитаю общаться с дирижером, ведущим конкретный спектакль. Из того, как он видит и чувствует мой вокал, и того, что чувствую я сам, всегда стараюсь выбрать некий оптимум: именно в процессе общения с дирижером всегда удается найти те краски, которыми я и пользуюсь для раскрытия образа своего героя. При этом вокалом, для того чтобы поддерживать голос в творческом тонусе, продолжаю заниматься со своим первым педагогом Вячеславом Баяндаевичем Елбаевым, который и по сей день преподает в Улан-Удэнском музыкальном колледже: теперь он уже з