Святые люди. Часть 1
Кроме того, в то время именно Церковь была единственной организованной силой, скреплявшей отдельные княжества в единую страну, а следовательно, церковь становилась союзницей того князя, который возьмет на себя труд собрать все наши земли в одну державу. Митрополит Максим всячески поддерживал Михаила Тверского, так что тот вполне мог бы стать объединителем Руси, но грубостью своих действий этот князь оттолкнул от себя всех соседей. В итоге новый русский митрополит Петр Ратский делает ставку на Москву.
Возможно, в решении нового митрополита были не только объективные причины, но и личные. Ведь после кончины прежнего митрополита Михаил Тверской отправил к патриарху Константинопольскому своего сподвижника, игумена Геронтия, с просьбой о назначении его митрополитом. Одновременно в Константинополь приплыл волынский монах Петр, уже прославившийся как мудрец и иконописец. Его к патриарху отправил галицкий князь Юрий Львович, который хотел, чтобы в его владениях была создана новая, отдельная от Киевской митрополия . На роль первого Галицкого митрополита предлагался Петр.
Однако случилось иначе. Согласно легенде, к Геронтию явилась Пресвятая Богородица и сказала: «Напрасно трудишься, сан святительский не достанется тебе. Тот, кто написал Меня, Ратский игумен Петр, возведен будет на престол Русской митрополии». Так и случилось. Патриарх Афанасий назначил митрополитом Киевским и всея Руси Петра Ратского, который неожиданно для себя в 1308 году возглавил русскую церковь.
По вполне понятным причинам выбор патриарха не обрадовал Михаила Тверского, и отношения между Великим князем и митрополитом незаладились. Однако возможностей повлиять на митрополита у князя практически не было. Ведь Петр в силу своего положения вообще не зависел от светских властей, так как подчинялся он только патриарху, который находился в далеком Константинополе. Кроме того, из-за своего происхождения новый митрополит не был связан ни кровными, ни дружескими отношениями ни с кем на Северо-востоке, а значит, мог объективно оценивать ситуацию и действовать исходя из интересов Церкви, не особо обращая внимание на желания князей.
Петр Ратский активно приступил к выполнению своих обязанностей. Он объехал практически всю Русь, уча православию и простой народ, и духовенство. Большое значение митрополит придавал сохранению христианского благочестия среди паствы. Одновременно он выступал посредником и миротворцем при разрешении княжеских споров.
Чтобы избавиться от митрополита-чужака, тверской епископ Андрей попытался оклеветать Петра Ратского перед Патриархом, и тот послал на Русь своего представителя, чтобы разобраться. В 1311 году в Переяславле-Залесском состоялся Собор русской церкви, в котором участвовали не только высшие церковные иерархи, но и многие князья и бояре. Собор проходил весьма бурно, так что святитель, чтобы сохранить единство Церкви, обратился к собравшимся со словами: «Братие и чада! Я не лучше пророка Ионы; если ради меня великое смятение, изгоните меня, да утихнет молва!» Однако этого не потребовалось, в результате разбирательств митрополит был полностью оправдан, а его клеветники посрамлены.
В 1312 году святитель совершил поездку в Орду, где хан Узбек даровал ему грамоту, охранявшую права русского духовенства.
Со временем он сдружился с братьями-князьями Юрием Данииловичем и Иваном Калитой и переехал в Москву. До этого в Москве не было даже собственного епископа, а теперь в городе находился сам митрополит. Это был, пожалуй, самый крупный успех Ивана Калиты за все богатое на победы время его правления. Князь вполне осознавал, какой это важный ресурс – союз с митрополитом – и делал все, чтобы в отношениях государства и церкви царила гармония. Тем более, что это было взаимовыгодное сотрудничество: московские князья могли использовать авторитет церкви для усмирения недоброжелателей, а взамен своей силой и деньгами они обеспечивали единство и безбедное существование Киевской митрополии.
Хотя, разумеется и власть, и деньги были для князя и митрополита лишь инструментами в достижении более значимой цели – создании единого православного государства. Да и методы Ивана Калиты и митрополита во многом совпадали: оба стремились действовать мягко, дипломатично, но при этом непреклонно шли к поставленной цели.
Именно благодаря сотрудничеству Петра и Калиты в Москве появился первый каменный храм, построенный специально для того, чтобы владыке было где служить. В те времена позволить себе строительство каменного собора мог далеко не каждый город, но москвичи шли на такие траты, чтобы плотнее привязать митрополита к себе. Собор в честь Успения Пресвятой Богородицы был заложен в Московском Кремле в августе 1326 года, а спустя четыре месяца митрополит Петр скончался и был погребен в соборе.
Его преемник грек Феогност, сначала поселился в Киеве и планировал оттуда править своей паствой. Однако вскоре ему пришлось убедиться, что древняя столица далеко не лучшее место для пребывания митрополита. Киевское княжество формально еще подчинялось Золотой Орде, но все больше и больше попадало в зависимость от литовцев Гедимина.
Земля княжества была разорена, власти не было, а между Ордой и Литвой начиналась пограничная война, что отнюдь не способствовало нормальной жизни. Кроме того, литовцы вовсе не считали митрополита особой неприкосновенной и при случае не упускали возможности пограбить церковное имущество. Сам Гедимин оставался язычником и брать под свою защиту грека не спешил. Из Киева Феогност переехал на Волынь, надеясь, что сумеет обратить литовцев в православие, но не получилось. Более того, Гедимин захватил в заложники ехавшего к Феогносту новгородского епископа и в ультимативной форме потребовал от митрополита основать епископство во Пскове. Этим он хотел разорвать связь Пскова и Новгорода и, поставив своего человека псковским епископом, подчинить город себе.
Такое грубое вмешательство Гедимина возмутило Феогноста, и он отказался. Как и прежде, у Новгорода и Пскова оставался только один митрополит, что крепко привязывало псковичей к Новгороду. В ответ литовцы напали на людей митрополита, которых он отправил в Новгород. После этого Феогност был вынужден бежать из Владимира-Волынского. Сначала митрополит отправился в Константинополь, а потом морем в Орду и оттуда уже на Северо-восток Руси. Тут у него был выбор, где обосноваться: во Владимире, в Твери или Москве. Однако Тверь еще не оправилась от татарского погрома, к тому же её законный князь Александр был в бегах и, чтобы вернуться, искал поддержку то в Литве, то в Пскове. Следовательно, была возможность, что в Тверском княжестве начнется усобица. Владимир, формально оставаясь столицей все-таки уже утратил эти функции, так как Великий князь Владимирский Иван Калита жил в Москве и переезжать не собирался. Так что выбор митрополита был несложен.
Должно быть, после всех его мытарств сытая и гостеприимная Москва показалась митрополиту раем земным, так что он и не думал покидать этот город. Напротив, он сделал все, чтобы помочь Ивану Калите в его делах. В 1339 году по ходатайству Феогноста его предшественник Петр Ратский был причислен к лику святых, став четвертым русским святым, канонизированным Церковью .
Теперь Москва была воистину царственным градом, поскольку в ней были троны светского и духовного владык Руси: Великого князя и Митрополита. Теперь именно отсюда шли нити управления ко всем церковным приходам от Черного моря до Балтийского. Сюда непрекращающимся потоком спешили все, кто хотел видеть митрополита или хотел поклониться новому святому. Именно сюда съезжались церковные иерархи для поставления в епископы. Вдобавок двор митрополита был настоящим каналом связи с Византией и балканскими странами. Так что с того момента как Феогност вслед за Петром Ратским выбрал Москву в качестве духовной столицы Руси, спор между Москвой и Тверью был решен.
Но имелось у переезда главы русской церкви в Москву и еще одно, гораздо более важное последствие. Возникшая симфония между земной и духовной властями со временем создаст абсолютно новый вариант русской цивилизации. Именно в совместном труде московских князей и митрополитов среди разорванных, истекающих кровью ошметков безвозвратно погибшей Киевской Руси рождался новый тип общества, который потом назовут Святой Русью.
Об этом хорошо напасал Егор Холмогоров, и чтобы не пересказывать этого талантливого автора, приведу выдержки из его статьи, опубликованной в газете «Спецназ России» .
«Московский период — это время становления «Святой Руси», грандиозного национального проекта, в который были вложены огромные силы и средства, в который включились лучшие люди России того времени. Речь идет о фантастической по смелости попытке национального перемещения на Небеса. Церковное подвижничество, прежде всего монастырь, стали главной формой социальной реализации человека той эпохи. Причем речь шла не только о личном «делании», но и об общенациональной задаче.
«С половины XIV века наблюдается на Руси явление, которое объясняется всецело историческими условиями монгольского времени, явление неизвестное по местным условиям на Востоке. Его принято называть монастырской колонизацией, — пишет церковный историк С.И. Смирнов. — Удаляясь от людей в непроходимую лесную глушь, которая, собственно, и называется на древнерусском языке пустыней, отшельник надолго подвизается один, «един единствуя», посещаемый только зверями. Лишь только пойдет в народе молва о нем, затем легким пером пронесется слава, как в лесную пустыню к малой келейце безмолвника один за другим собираются его будущие сожители и сподвижники. С топором и мотыгою они трудятся своими руками, труды к трудам прилагая, сеча лес, насевая поля, строя кельи и храм. Вырастает монастырь. И к шуму векового леса, к дикому вою и реву волков и медведей, присоединяется теперь новый, правда, сначала слабый звук — «глас звонящих», и, как будто на зов нового голоса, на приветный звон монастырского била, к обители являются крестьяне. Они беспрестанно рубят лес, пролагают дороги в непроходимых раньше дебрях, строят вблизи монастыря дворы и села... Села, разрастаясь, превращаются в посад, или даже город... Это движение вызвано было величайшим подвижником русской земли, отцом последующего монашества, преп. Сергием Радонежским, который, по выражению его жизнеописателя, был «игумен множайшей братии и отец многим монастырем», а по летописцу: «начальник и учитель всем монастырем, иже на Руси».
Нетрудно заметить, что описывается здесь не просто частный феномен «основания монастыря», а многоуровневое, исключительно сложное и при этом спонтанное, не организуемое и не координируемое никем, действие народа — представителей различных его слоев, разных образов жизни. Действие, для которого монастырь является объектом и символическим центром.
По сути, перед нами сакральная индустриализация, результатом которой стало масштабное производство духовных благ в общенациональном масштабе. Воображение историков поражает интенсивность «монастырской колонизации» Северной Руси, освоение в короткие сроки, силами «энтузиастов». Однако этот энтузиазм не был на самом деле порывом одиночек. Напротив, перед нами исключительно выстроенная и продуманная технологичная система, совмещавшая практику личного аскетического подвига монаха с социальной и организационной работой.
Если первое, аскетическая практика, кодифицировалось в святоотеческих наставлениях о внутреннем делании, из которых выросло в позднейшую эпоху знаменитое «Добротолюбие», то второе приобрело законченную форму в византийских общежительных монастырских уставах и их переработках применительно к русским реалиям. Совмещая индивидуальный труд монаха над собой и совместное делание, русские общежительные монастыри превратились в своеобразные «фабрики святых», — прославленных и непрославленных, знаменитых и безымянных.
Технологию, на которую ориентировались в московскую эпоху, разработал впервые преподобный Феодосий Печерский, создавший первый «высокотехнологичный» монастырь — Киево-Печерский, с «производительностью» которого по части святых могут поспорить не многие православные обители. Однако до какого-то времени пример Печерской Лавры оставался значимым, но изолированным. Для доминирования новой идеи нужно было, чтобы предыдущий проект был рассыпан в прах Батыевым нашествием. В XIII-XIV веках нация не была в упадке, но испытывала «кризис идентичности», она не очень понимала, зачем жить. Прежняя Русь, городская, вольная, торговая, авантюристическая, отличавшаяся богатством и шумной бунташной пестротой жизни, погибла невозвратно.
Автор «Слова о погибели земли русской» замечательно передает ощущение гибели прежней Руси как целостного эстетического феномена (а именно образ Родины как эстетического целого и является центром национальной идентичности). «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками ме стночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими». Все это погибло, оставалось только мужественно сохранять остатки. Не случайно, что плач о гибели Земли представлял собой предисловие к не дошедшей до нас светской биографии св. благоверного Александра Невского, первого из череды замечательных князей-хранителей, «удерживающих» Русь от полной аннигиляции. Деятельность потомков Александра, прежде всего в младшей московской линии, была замечательным примером сохранения Руси, удержания «контура управляемости» хотя бы части земель распавшейся торговой империи. Однако эта система не имела, до определенного момента, своего смыслового наполнения.
Новый смысл не складывался до тех пор, пока преподобный Сергий Радонежский не показал Руси — зачем жить. Значение преподобного для Московского-Русского государства было огромно, практически сразу после своей кончины он начал почитаться в нем как его духовный со-основатель и покровитель. Преподобному Сергию молились всенародно в дни бедствий, на его раку клали после крещения великокняжеских детей, чьим покровителем он считался с момента их рождения, богомолье к святому Сергию считалось важнейшей частью агиополитического ритуала в Московскую и даже в первый период Петербургской эпохи. Он возродил на новом месте феодосиевскую «фабричную» систему достижения святости. Структура «Сергиевского» общежительного монастыря и выработанная преподобным практика управления им, включая своевременные «почкования» от основного монастыря новых обителей, оказалась оптимальной формой для осуществления нового проекта. А подведенный преп. Сергием фундамент «политического православия» исихастов, которое, если упрощать, сводилось к тому, что Православие как Вера Святых должно пронизывать и подчинять себе все в обществе, а государство, в общем-то, и нужно для поддержки святых и проведения в жизнь их линии, придал его делу общенациональный характер.
Период жизни и деятельности преподобного Сергия совпадает с периодом существования в Москве своеобразного политического режима агиократии . Точнее именно решающее влияние преподобного создало этот период. В период княжения св. благоверного Димитрия Донского власть сперва была сосредоточена в руках святого митрополита Алексия, руководившего московским правительством и давшего своеобразную специфику всей политике этого периода. Затем князь Дмитрий правил, согласуя свои действия с преподобным Сергием Радонежским (духовный вождь движения, несмотря на уговоры, отказался возглавить Русскую Церковь и стать митрополитом после кончины св. Алексия). Сам Дмитрий Иванович был в итоге канонизирован Русской Православной Церковью. Непростыми и неоднозначными были отношения св. Димитрия с назначенным из Константинополя св. митрополитом Киприаном, выдающимся представителем исихастской линии; князь неоднократно изгонял его с московской кафедры, несмотря на примирительные попытки преп. Сергия, однако в итоге св. Киприан занял свое законное место и сыграл выдающуюся роль в устроении московских церковных дел. Святость участников политического процесса никогда, ни в какую эпоху, не гарантировала согласия между ними, но создавала особый дух общественной жизни. Знаменательным плодом этой политики и этого духа стала великая победа русского воинства на поле Куликовом.
При наследниках Дмитрия Донского Церковь, прежде всего митрополиты и Сергиевы преподобные ученики, оказывала на русскую политику огромное влияние. … Князь в Московской традиции окончательно перестал восприниматься как условный глава общего предприятия. Теперь он первый «агиократ», находящийся под особым благословением Церкви и святых. Верность ему из корпоративного долга превратилась в долг религиозный».
***
В 1359 году на московский трон вступил Дмитрий Иванович, и дальнейшая судьба княжества снова оказалась под вопросом. Ведь, как рано бы ни взрослели дети в средневековье, но девятилетний князь – это лишь номинальный правитель. Пройдет еще годиков пять, а то и десять, чтобы он смог опериться и приступить к выполнению своего долга.
Опасностей было две: внешняя в лице соседей, готовых оружием испытать крепость княжества, и внутренняя – собственная элита, которая остались по сути без контроля. Москва могла погрязнуть в разборках различных боярских кланов, каждый из которых тянул бы одеяло на себя и не заботился о государстве. Но, к счастью, рядом с юным князем стала исполинская фигура митрополита Алексия, взвалившего себе на плечи заботу о воспитании князя и управлении княжеством.
Кстати, сам Алексий был москвичом в первом поколении. Его отец Фёдор Бяконт был черниговским боярином, переехавшим в Москву. Благодаря своим талантам он дослужился до звания путного боярина , а его дети вошли в состав лучших людей княжества. Например, крестным отцом старшего из сыновей Федора Бяконта Елевферия (Алферия) стал сам Иван Калита. Этот княжеский крестник проявил себя талантливым юношей, и, по словам своих биографов, «еще в детстве изучися всей грамоте и в ранней юности всем книгам извыче». Под влиянием своего крестного юноша стал последовательным сторонником собирания Руси под верховенством Москвы.
Перед Елевферием открывалась прекрасная возможность сделать карьеру и по примеру отца стать одним из бояр князя, но для себя он избрал другой путь и в двадцать лет под именем Алексия постригся в монахи Богоявленского монастыря в Москве. Постриг над ним совершил игумен Стефан, старший брат преподобного Сергия Радонежского.
Двадцать лет он провел в этой обители, пока митрополит Феогност не призвал его к себе в помощники. Так Алексий стал наместником митрополита и поручил управление над церковными делами и судами. Вскоре Алексий стал правой рукой митрополита, а 6 декабря 1352 он был назначен Владимирским епископом. Естественно, что приняв сан, Алексий оставался в гуще общественной жизни Москвы. Тем более, что он был тесно связан многими нитями с самыми знатными семействами княжества. Например, один из его родных братьев был княжеским наместником в Костроме. Без всяких преувеличений можно сказать, что Алексий входил в число высшей знати и играл значительную роль не только в церковных делах. А о степени его влияния говорит тот факт, что в своем завещании великий князь Симеон Гордый просит Алексия быть советником его младших братьев — князей Ивана и Андрея.
Предчувствуя свою смерть, митрополит Киевский и всея Руси Феогност благословил Алексия «в свое место митрополитом», т.е. назначил своим преемником и отправил в Константинополь посольство к Патриарху с просьбой утвердить его выбор. Посольство вернулось в Москву в 1353 году, когда самого Феогноста уже не было в живых. Для поставления Алексий отправился в Константинополь, где пробыл почти год. Такая задержка была связана с несколькими факторами. Во-первых, Алексий был ставленником Великого князя Симеона Гордого, но князь в это время скончался, а, значит, на трон мог взойти новый правитель, который выдвинул бы другую кандидатуру на место митрополита. Так что греки ждали, как развернутся события на Руси. Вторая причина задержки – русская церковь становилась все более самостоятельной, и патриарх хотел убедиться в лояльности будущего митрополита. Если бы у патриарха была возможность, он бы послал митрополитом в Россию грека, но кандидатуру Алексия предложили очень серьезные люди: действующий митрополит и Великий князь. Не прислушаться к их голосу, а, тем более, пойти наперекор, было бы непростительной ошибкой для патриарха.
В пользу этой версии говорит тот факт, что, даже утвердив Алексия на митрополичьей кафедре, Константинополь весьма жестко стал контролировать его действия. Русский митрополит должен был каждые два года приезжать в Константинополь отчитываться о своей деятельности. Кроме того, «в помощь» Алексию патриарх послал своего диакона Георгия Пердику, посвятив его в экзарха, который стал глазами и ушами Константинополя в Москве. В своей грамоте о поставлении митрополита патриарх по просьбе святителя Алексия назвал город Владимир местом пребывания Русских митрополитов с сохранением за ними Киева в качестве первого престола.
Став митрополитом, Алексею пришлось активно включаться в международную политику, так как литовский князь Ольгерд, уже владевший частью русских земель, попытался подчинить себе еще и православную церковь. Для этого он попытался вывести своих православных подданных из-под юрисдикции митрополита Киевского (де-факто уже московского). Впрочем, такие попытки литовские правители начали еще с начала четырнадцатого века, и им даже на некоторое время удалось добиться от Константинополя создание особой Галицкой митрополии, отдельной от Русской митрополии. Правда потом ее без лишнего шума прикрыли, но вмешательство литовцев в дела церкви не прекратилось.
Одновременно с Алексием в Константинополь прибыл тверской епископ Роман, который приходился свояком Ольгерду. Литовский князь просил посвятить Романа в митрополиты. Свою просьбу Ольгерд подкрепил богатыми подарками и обещанием креститься и привести к вере всех литовцев. Алексий тоже приехал не с пустыми руками, так что в итоге греки постарались принять компромиссное решение. Роман стал митрополитом Литовским, и его власть распространялась на земли бывших Галицкого, Волынского, Туровского и Пинского княжеств, а Алексий был поставлен на Киевскую кафедру с титулом «митрополит Киевский и всея Руси» и властью над всей остальной Русью. Впоследствии Роман будет еще не раз просить передать под его власть и другие русские земли, но поддержки в Константинополе не найдет. Тогда он начнет подчинять себе церковную иерархию в тех княжествах, которые литовцы завоюют, но Алексий сумеет удержать единство русской митрополии на большей части страны.
При своем более чем серьезном влиянии на политику митрополит не сделал даже попытки воспользоваться ослаблением государственной власти в начале правления Дмитрия Ивановича и поставить Церковь над мирской властью. Алексий служил идее объединения Руси вокруг единого центра и был убежден, что таким центром должна быть именно Москва. Впрочем, и выбора другого не было, ведь единственной реальной альтернативой Москве к тому времени был только Ольгерд. Так что выбор был между династией Даниловичей, не раз помогавших Церкви и доказавших свою искреннюю приверженность православию, и язычником, видевшим в церкви только инструмент для усиления своей власти. Естественно, что митрополит Алексий, как и его предшественники выбрал Москву. Это был глубоко осознанный выбор, сделанный задолго до того, как он стал регентом при юном князе Дмитрии. И митрополит делал все, чтобы Русь объединилась и стала силой, способной наравных противостоять и Литве, и Орде.