Конный переход

Более 100 всадников в черкесках на конях из Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии прошли по маршруту Ассоколай — Понежукай — Адыгейск — Старобжегокай — Афипсип — Тахтамукай. Судя по восторженным отзывам в социальных медиа, резонансу за пределами нашей республики, а также по впечатлениям участников, проект удался. Почему современных мужчин, живущих в мире информационных технологий, так влечет эта тема — «конь и всадник»? Что заставляет взрослых людей оставить современные гаджеты, сесть на коня и облачиться в черкеску? К чему стремятся вернуться современные участники конных переходов? Почему создают специальные, закрытые для чужаков, «хасэ всадников»? Какие глубинные пласты нашего сознания и менталитета задевает тема черкесской всаднической культуры? Сами по себе конные переходы — не новое для современности явление. В СССР кавказские всадники всегда были частью экспортной витрины, особенно в больших театральных шоу. Один из масштабных конных переходов в СССР был осуществлен зимой 1935–1936 гг. вокруг Главного Кавказского хребта по очень трудному маршруту от Пятигорска через Клухорский и Сурамский перевалы, затем из Сухума через Тбилиси в Баку и, наконец, в Махачкалу, Грозный, Владикавказ, Нальчик и закончился в Пятигорске. Люди среднего поколения помнят самый прославленный конный переход постсоветского времени: в 1994 г., к 130-летию окончания Кавказской войны, состоялся исторический конный переход «Дорогами мухаджиров» по маршруту Нальчик — Амман, в котором принял участие иорданский принц Али, известный своим пиететом по отношению к черкесской культуре. В новейшее время переходы стали приурочивать к Дню Победы или к каким-то другим памятным датам. Конь и всадник Тема коня и всадника, друзей и соперников, понимающих друг друга с полуслова и полувзгляда, пронизывает черкесский фольклор, мифологию, сказки. Этнографы-кавказоведы не случайно называют коня alter ego своего хозяина: они стоят и знают друг друга, а их отношения основаны на абсолютном доверии. В сложном взаимодействии коня и всадника не может быть предательства, фальши, заискиваний, грубости и манипуляций, а каждый участник — самодостаточная единица. Сегодня быть на коне — новая старая эстетика, это благородно, престижно, заставляет держать осанку и соответствовать, дает чувство корпоративного единства и солидарности, ответственности друг за друга Кони в черкесской традиционной картине мира ассоциируются с динамикой, ритмом, движением, с буйством стихий — бурей, ветром, огнем, штормом. В фольклоре черкесов коня наделяют сказочными свойствами и человеческими качествами — он понимает человеческую речь, язык деревьев и животных, перелетает через горы, путешествует в разных мирах и дает своему хозяину мудрые советы. В нартском эпосе конь Тхожей — верный друг главного героя Сосруко, а в мифах и сказках грозный Шибле, бог грома и молнии, скачет по небу на вороном жеребце. В детстве, слушая раскаты грома, мы всерьез считали их звуками его небесной джигитовки. Глубинная психологическая взаимосвязь между конем и всадником проявляется в выражении из нартского эпоса — каков конь, таков и мужчина. Даже черкесские князья, чье чувство собственного достоинства стало притчей во языцех, всегда пренебрегавшие физическим трудом, сами ухаживали за своими конями: выхаживали, кормили, поили, лечили, берегли их сон и достойно провожали в последний путь. Адыгский историограф XIX в. Хан-Гирей, автор знаменитых «Записок о Черкесии», писал: «В то время, когда в 1833 г. на Кавказе свирепствовал ужасный голод, князь Пшекой Черченейский кормил любимых своих коней разного рода нежными зернами, тогда как его люди претерпевали страшный недостаток в насущном хлебе, и об этом обстоятельстве во всех племенах Черкесии рассказывали как о похвальном подвиге. Черкес, какого бы он звания ни был, скорее сам согласится быть голодным, чем лошадь свою допустит до этого. Сами князья собственными руками нередко обчищают копыта своих лошадей и моют их гривы мылом и куриными яйцами, хотя бы их окружала толпа слуг, готовых это исполнить». ЗекIуэ Есть еще одна интересная тема, связанная с дихотомией «конь — всадник». Это тема одинокого героя, одинокого всадника, личной ответственности и личного ответа на вызов, пронизывающая и черкесские эпос, и сказания, и традиционные социальные институты. Институт «зекIуэ» — идеальное отражение этого аспекта жизни традиционного черкесского общества, средство самоутверждения для мужчины, дававшее ему возможность создать себе имя и репутацию, проявить свои самые лучшие качества, культивируемые в традиционной культуре. «ЗекIуэ» в адыгейском языке — не только военный поход, но, как пишет историк А. Марзей, «еще и путешествие, то есть это процесс во времени и пространстве». Путешествие было не просто перемещением из пункта А в пункт Б, но путешествием духовным, когда всадник знакомился с новыми землями, заводил новых друзей и кунаков. «Военные походы черкесов, — продолжает А.Марзей, — не ставили целью захват и удержание новых территорий. ЗекIуэ предполагало всегда возвращение на свою Родину. Время нахождения в зекIуэ, в зависимости от дальности похода, могло быть от нескольких недель до нескольких лет». В таких походах, если их совершали группы всадников, доводилась до совершенства и оттачивалась до мелочей корпоративная закрытая черкесская всадническая культура. Коневодство считалось престижным занятием, достойным черкесской аристократии, а наличие благородных породистых лошадей было маркером принадлежности к элитарному сословию. Коневодство в Черкесии сформировало целую индустрию — конезаводчиков, ветеринаров, производителей конских атрибутов. Например, кабардинские мастера в конце XVIII в. получали заказы на производство десятков тысяч седел. В начале XIX в. в Черкесии успешно действовали 26 черкесских конных заводов, а лошади массово продавались не только в соседние регионы Кавказа, но и в Европу и на Ближний Восток. Торговцы лошадьми наряду с военными отходниками были чуть ли не единственным социальным слоем, постоянно покидавшим свою территорию, свою обжитую ойкумену. Осваивая новые рынки, они становились своего рода «контактерами», впервые сталкивающимися на новых пространствах и дорогах с другими антропологическими типами, городской культурой, новыми языками и традициями. Экспортная торговля лошадьми расширяла не только представления о географическом пространстве, раздвигая его границы, но и изменяла сознание людей, формировала новый мобильный тип личности, готовый рисковать и быть открытым для инноваций. Магия черкески В современных конных переходах символично все, и в том числе лаконичный и сдержанный костюм всадника, остающийся таким же символом, как и 150 лет назад. Надеть черкесский костюм, обучиться верховой посадке и носить такое же, как у горцев, оружие значило не просто заимствовать удобные и прагматичные для данного места и исторического времени атрибуты, это значило изменить самоощущение, даже создать его новый формат. Историк Яков Гордин писал о русских офицерах, полюбивших черкеску: «Горец идеально вписывался в окружающий мир, что создавало основу его высокого самосознания. Имитируя внешние формы, русский офицер сознательно или подсознательно стремился сравняться с горцем именно во взаимоотношениях с миром». Человек в седле Сегодня быть на коне — новая старая эстетика, это благородно, престижно, заставляет держать осанку и соответствовать, дает чувство корпоративного единства и солидарности, ответственности друг за друга. Человек в седле, смотрящий на мир с высоты, — не только реальная высота, это символическое расширение личного горизонта. Ибрагим Яганов, современный конезаводчик в КБР, поделился, что молодые люди, научившись верховой езде, не только обретают физическую форму, они становятся носителями качественно нового чувства собственного достоинства. Во время конного перехода каждый участник переживает особое чувство, когда всадник — часть целого и в то же время — сам по себе (что соответствует феномену «черкесского индивидуализма», мастерски исследованному философом Б.Бгажноковым). Конный переход — не потеха и не игры исторических реконструкторов. Это удивительный тонкий инструмент, позволяющий испытать себя; символическая нить, возвращающая современного черкеса в эпоху прославленных предков и дающая совершенно новую гамму чувств. Не те ли это чувства, о которых написал кабардинский художник Анатолий Жилов: «Черкесы — настолько высокая планка во всем, что их жизнь становится похожей на миф. Это благородство и красота, великодушие и воспитанность, умеренность и молниеносность, открытость всему светлому и почти звериная искренность. Иногда мне кажется сном, что я тоже принадлежу к этому славному племени. А может, осталось только само название, а суть исчезла, и настоящие черкесы — уже миф, как миф о некогда существовавших атлантах? Люди из сказки, — они, конечно, не могли долго жить в нашем мире, потому так скоро возник конфликт и потому им так скоро пришлось уйти. Как пришельцы из других миров, которые заглянули в нашу жизнь и оказались неприспособленными к ней. Как погибает здоровый организм, не имея иммунитета против незнакомой ему болезни, так и черкесы не смогли справиться с психологическим надломом от встречи с чужими ценностями других народов. Процесс приспособления нельзя считать завершенным и по сей день. Исповедующим философию Адыгэ хабзэ трудно утверждать себя в этом мире: быть благородным, не толкаться, пропускать всех вперед, не лгать, не лицемерить (…) Черкесы — чистый ветер нетронутого поля. Они появляются то там, то здесь, вихрем проносятся мимо меня. Всегда неожиданно и не предупредив. А я стою один, протягивая к ним руки, кричу: «Я такой же, как вы, возьмите меня с собой…» Ответа нет. Слышу только дыхание лошадей, и легкий холод обдает лицо. Они никого не берут с собой…» Газета СА