«Известия» продолжают публикацию цикла воспоминаний Нонны Баклушиной, попавшей на фронт в 12 лет и прошедшей всю войну

Фото: из личного архива Нонны Баклушиной

Гвардии старший сержант Нонна Федоровна Баклушина ушла на фронт, когда ей было 12 лет: ее вызвала к себе мать, служившая в авиационном корпусе машинисткой. Нонна Федоровна, прибыв на передовую, стала работать телеграфисткой. Вместе со своей частью Нонна Федоровна прошла всю войну, в том числе окружение под Великими Луками, и была награждена медалью «За боевые заслуги».

В преддверии 9 Мая «Известия» публикуют серию ее воспоминаний о фронтовых годах.

«Война — это сложные человеческие отношения»

Командовал нашим корпусом генерал Рязанов. Василий Георгиевич. С сентября 1942 года и до конца войны он был командиром нашего 1-го Гвардейского штурмового авиационного корпуса на Юго-Западном, Южном, Калининском, Северо-Западном, Воронежском, Степном, 2-м и 1-м Украинских фронтах. У Рязанова была история как у многих таких стратегов. Сталин посадил их в тюрьмы до войны еще. Почти весь высший офицерский состав сидел в лагерях.

Когда началась война и стало понятно, что без высшего комсостава идти некуда, он всех выпустил. С мурзиками какими-то как воевать? Рязанова тоже выпустили. И сразу отправили командовать нашим гвардейским корпусом. Рязанов хорошо знал мою маму, поскольку она была в штабе.

Недалеко совсем от нашей землянки был домик Рязанова. У него, как у очень многих мужчин на войне, была фронтовая жена. Думать, что война — это бряцание оружием — это не так. Это был сложный быт. И сложные человеческие отношения. Военные жены были очень благородны и до конца оставались верны своим мужьям. И у Рязанова была такая фронтовая жена. Но оставить семью он не мог, этого бы никто не понял.

Его фронтовая жена не была интеллигентной красоткой. Это была очень простая, симпатичная русская женщина. Медсестра. На фронте знали, что у него есть семья, и знали про его вторую жену, но относились к этому совершенно спокойно.

Рязанов всё время рвался вперед. Это был какой-то личный патриотизм. Он хотел доказать всем, он как будто хотел показать, что он может, что он — стратег.

Необыкновенный был человек, военный настоящий, мужчина. Может, это после лагеря он так — хотел всё время быть первым. А может, он всегда таким был. Да даже, наверное, всегда.

Рязанов очень трепетно ко мне относился, подбадривал. Хороший был человек.

«Мне пришлось стать одной из лучших»

Я очень хотела работать как все. Чтобы ко мне не относились как к маленькой, чтобы были на равных.

Я всегда боялась разговоров, что мама, мол, меня пристроила... Чтобы их не было и меня заметили, мне пришлось стать одной из лучших.

Я сразу начала печатать. Мама сказала, чтобы я сразу научилась печатать десятью пальцами и вслепую. Я очень быстро освоила эту технику.

В конце войны получила звание гвардии старшего сержанта, квалификацию телеграфиста первого класса.

Мой неожиданный талант к скоростной печати объяснялся, думаю, просто. Я четыре года, ругаясь на папу, играла этюды Черни. Эти занятия в итоге позволили мне печатать так, как не мог никто, только придя на фронт после школы.

«Я не боялась и всё передала как нужно»

Еще до ухода на фронт я всё время читала. Папа уходил, я оставалась одна в шестиметровой комнате, забиралась на сундук и читала. И начиталась я так, что у меня была абсолютная грамотность. И вот меня сразу стали привлекать к работе. У нашего корпуса было три дивизии. И я была на связи с одной и той же дивизией. Я не знала, где она стоит. Я просто печатала, у меня принимали шифровки, донесения.

Однажды на связь зашел генерал. Я не знала его, он был с начальником смены. Нас сидело несколько девочек, и генерал спросил, к кому лучше подойти, чтобы передать приказ. Начальник смены указал на меня. Генерал тогда, я помню, засомневался, всё спрашивал: «А это точно?» Начальник смены сказал, что точно.

Генерал передавал приказ — без шифровки, очень быстро. Я только помню, что это был приказ о боевом вылете в 6.00. А там же любая неточность, штурмовики неправильно получат приказ — и всё, смерть. Но я не боялась и всё передала как нужно. Генерал был очень удивлен мной. И улыбался, когда уходил. И был, по-моему, доволен.

Генералы меня вообще очень любили. Всё шутили, я помню, что не отпустят домой из Одессы, когда война уже закончилась.

Все говорили: «Ты что, сейчас самая работа!» А я отвечала, что у меня три класса образования и мне очень надо в Москву, что мне надо учиться. Занятия начинаются 1 сентября. И мне 15 лет, я не военнообязанная. Они всё равно смеялись. Говорили: «Ну и что? Ты нам нужна здесь!» А я не верила, спорила и не хотела оставаться ни за что.

«Мы работали по 16 часов в день. Немного спали, а потом опять работали»

Наша деревня стояла за пять километров от Роженки, большой деревни. Была зима, и надо было через поля и сугробы ходить на пункт связи в землянку в большую деревню. Землянка была из бревен и прослоена снегом. Мы туда спускались, а над нами была совершенно ровная поверхность, по которой можно было ходить. Как-то там устраивался обогрев, но как — я не помню. Но, конечно, это была не печка, потому что конспирация: ни дыма, никаких признаков жизни быть не могло. Мы работали по 16 часов в день. Немного спали, а потом опять работали.

Когда мы двинулись дальше и остановились в какой-то деревне, появилась по тем временам — просто царская еда. Тушенка с картошкой. Именно так, по ранжиру: сначала тушенка (главная!), а потом картошка.

Картошка в мешках была вся мороженая. Ее передавали из деревень местные жители. И мы чистили ее мешками — на всю роту. Пальцы леденели. Но была же тушенка! Конечно, на мешок картошки чуть-чуть тушенки, но как это было вкусно!

Я не знаю, какое участие в нашей судьбе принимали тогда американцы. Но мы ели их вкуснейшую тушенку. Летали на их «Дугласах» и ездили на их «Студебекерах».

А вот что касается военных самолетов, то вся война прошла на Ил-2. Они обладали исключительной маневренностью. Потом уже появились новые модели. Я звук Ил-2 определяла безошибочно. Летчики меня очень за это уважали.

«Не думай, что тебе будут послабления, потому что ты маленькая»

Летчикам на фронте давали водку и шоколад. Может, для храбрости, может, для согрева. Не знаю. И кормили их хорошо, даже когда мы были в окружении. Тушенкой обеспечивал БАО (батальон аэродромного обслуживания). Мы его недолюбливали. Именно БАО распределял конфеты, сахар, хлеб, тушенку. Все эти продукты редкие. Но пока они там сухарики раскладывали, мы работали. Считали себя элитой.

У меня в красноармейской книжке даже запись есть, что БАО выдал мне «лифчик — 1 штука». Огромного размера, а я девочка маленькая, и мы всё смеялись, думали, ну куда же его мне надеть, на какое место.

Один раз девчонки мне сказали: «Поспи. А потом сама дойдешь». Пожалели меня. Я заснула и всё проспала. Прибежала на пункт. Меня увидел майор Минин. И он сказал: «Если еще раз так проспишь — накажу! Не думай, что тебе будут послабления, потому что ты маленькая. Ты как все!» А девчонкам, которые меня пожалели, дал по наряду.

Покрышкин и Кожедуб

Летчики-асы Покрышкин и Кожедуб — они были на других фронтах. Но какое-то время они были на Калининском фронте. Я хорошо запомнила их фамилии. Я всё время передавала донесения с их фамилиями. Мне потом говорили, что не было этих летчиков на Калининском фронте. Но я лично передавала их фамилии — как же не было?

«Мы оказались в полном окружении»

На Калининском фронте мы стояли под Великими Луками, ближе уже к Великому Новгороду. Это была боевая точка. Самое для меня важное место, я работала там беспрерывно. Постоянно передавала донесения, прямые приказы, шифровки. Я думаю сейчас, будь я взрослая, я не смогла бы так работать. Сейчас я бы боялась перепутать цифры. А тогда я ничего не боялась. И шифровки с пятизначными цифрами все передавала молниеносно.

Моя соседка на Якиманке, тетя Ната, уже после войны всё время спрашивала меня, который час. А я отвечала: «14 часов. 07 минут. 32 секунды». А она всё время говорила: «Зачем мне секунды?» — и смеялась. И так продолжалось год. Я всё отвыкнуть не могла, потому что телеграф — это точность посекундная.

Наш корпус был очень близок к фронту. Нас часто обстреливали. И когда было страшное сражение под Великими Луками, которое мы проиграли, мы оказались в полном окружении. Не было ни еды, ни воды. Мы не ходили на телеграф, сидели в деревне. В домике. Спали на нарах вповалку. И больше всего и тогда, и сейчас я боялась вшей. Девушки все были вшивые, но никто не хотел остригать длинные волосы. А все спали вперемешку на этих нарах, и, конечно, вши были у абсолютно у всех. Я с тех пор боюсь вшей.

«Больше всего меня поразила тишина»

Девочки ходили на болота собирать клюкву. Это было уже осенью. А там опасные места, Тверская губерния, глухие места. И девочки меня никогда не брали, боялись за меня. Но всегда потом давали клюквы и за Христа ради маленький колпачок (его можно было надеть на мизинец) сахарного песку. Этим мы спасались от голода.

Я помню, что больше всего меня тогда поразила тишина. Не было слышно ни птиц, ни ветра, совершенно мертвое земное море, в котором не шевелится ничего. Такой тишины я никогда больше не слышала. Везде тишина связана с жизнью, а там безжизненная была тишина, вся природа застыла.

Мы долго не могли оттуда выбраться, пока окружение в результате сражений не было сломлено. Мамин родной брат, дядя Жорж, ходил в те места уже после войны за малиной и грибами. И однажды услышал какой-то хруст. Обернулся, а прямо перед ним — медведь. Он бросил бидон и побежал со всех ног. Очень жалко ему потом было, что он малину бросил.

«Мы пролетели через Карпаты благодаря шпильке»

Поздней весной 1943 года наш начальник смены сказал, что я полечу под Белгород налаживать связь. Тогда всех бросили под Курск, и лететь больше было некому. Где была мама, я не знала. И я полетела. На «Дугласе». Это транспортный самолет, он был забит чем-то, я помню. И внутри по борту — скамья. Я на ней как раз сидела.

В какой-то момент так нас тряхануло, что я отлетела с этой скамьи в самый хвост. Я не знаю, как я осталась жива, весь самолет пролетела. Даже не поняла, что произошло.

В какой-то момент летчик приземлился под Карпатами. И спросил у пассажиров, есть ли у женщин в самолете шпилька. Сказал, деталь сломалась какая-то и нужно ее починить, иначе дальше не полетим. У одной из женщин был как раз пучок, она вынула из волос шпильку и отдала пилоту. Он скрылся на какое-то время, а потом появился и сказал, что всё починил и мы можем лететь. И так вот мы через Карпаты благодаря шпильке и пролетели.

Когда мы прилетели, оказалось, что связь налаживать не нужно. Я спросила тогда почему. Мне только ответили, что ситуация изменилась. После окончания войны я поняла, что вся сила удара пришлась под Курск. Что туда ушли все связисты. Что там все наши штурмовики. Но меня туда не взяли. Там было страшно.

А сначала сражения должны были быть в Белгороде. Но это я уже узнала потом. А когда мы приехали туда, оказалось, что уже готов большой телеграф. Я очень удивилась: никогда таких больших помещений под связь не видела.

Текст предоставлен заместителем главного редактора газеты «Известия» Сюзанной Фаризовой.

Начало публикации:

«К октябрю 1942 года я осталась совершенно одна»

Продолжение следует.

6/05/17