«Интересный человек: он знает все наши песни!»
Когда говоришь с Александром Городницким, невозможно поверить, что ему 85. Страстная речь, горячие стихи (только что вышла новая книга), оригинальная и мощно аргументированная точка зрения на самые разные жизненные явления, от авторской песни до глобального потепления. Известный российский геофизик и знаменитый бард, автор легендарных «Атлантов», «Жены французского посла», «Песни полярных летчиков», сегодня, 6 апреля, выступит с юбилейным концертом в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии.
— Александр Моисеевич, почему в филармонии?
— Меня самого удивило, когда три с небольшим года назад впервые пригласили выступить на юбилейном концерте маэстро Темирканова. Это храм музыки, в который я еще мальчишкой, студентом Горного института, ходил на концерты великих дирижеров — Ферреро, Стоковского, Мравинского, на первые исполнения симфоний Шостаковича. Покупал самые дешевые билеты на галерку... И вдруг меня зовут по ту сторону рампы, где выступали эти боги музыки. Меня встречает величественная седая женщина в вицмундире администратора, ведет к сцене, где орган. Тушуюсь, но она милостиво улыбается: не смущайтесь, сейчас еще хуже вас приглашают...
— У вас вышло более двух десятков книг — научных, поэтических, публицистических, мемуарных. А ведь было время, когда вас вовсе не издавали.
— Первая моя книжечка вышла в 1967 году в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель». А через год, после известного вечера творческой молодежи в Доме писателей на Воинова, 18 я среди других очень приличных фигурантов, включая Иосифа Бродского, попал под донос. Мне отказали в приеме в Союз писателей, рассыпали уже набранную книгу, 16 лет не печатали вообще. И знаете, это очень стимулировало мое песенное творчество: не печатают — не надо, а спел — кто-то услышал, подхватил, и пошло «в народ». На самом деле я очень признателен тем, кто меня запретил — в юности у меня были такие хреновые стихи...
— Отчего в России приобрела такое значение авторская песня?
— Интересная штука, читаю об этом лекции у нас, в Швеции, в Штатах. Вообще-то термин дурацкий. Не бывает песен без авторов. Но особый случай, когда автор у мелодии и стихов — один. И когда главное — стихи, созданные такой яркой личностью, как Окуджава, Высоцкий... Такое искусство, в разных формах, есть у всех народов. Вспомните «Слово о полку Игореве»: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити... своя вещие персты на живая струны воскладаше...» Но в 1960-е годы у нас сложилась уникальная ситуация: все СМИ были насмерть заблокированы главлитами. И народ, как в Древней Руси, пошел проверенным путем: струнный инструмент в руки — и вперед с песнями.
К сожалению, сейчас в нашем жанре наступил кризис. Фестивалей — больше сотни, исполнителей хоть отбавляй. Но, будучи 40 лет председателем жюри самого крупного в мире фестиваля авторской песни имени Валерия Грушина, вижу, как постоянно уменьшалось число авторов. Ушла вся когорта 1960-х: Окуджава, Галич, Высоцкий, мой друг Юрий Визбор, Новелла Матвеева. Те, кто пришел им на смену, вряд ли могут с ними сравниться. Пишут о всякой ерунде, не трогает ни ум, ни сердце.
— А не в рэперы ли подались новые авторы?
— Я приветствую самые разные формы. У меня есть стихи, посвященные Юре Шевчуку. Но в — современной песне мне не хватает протеста — того, чем были так сильны шестидесятники.
— Рэперы могут о самой властной власти — без обиняков, с матерком...
— Вот к мату у меня не лучшее отношение. Хотя на Крайнем Севере сам им с работягами объяснялся, по-иному они не понимали. Но в литературе его ненавижу. Прощаю разве что моему другу Губерману и, конечно, Алешковскому. Но вообще считаю мат раковой коррозией русского языка.
— Вы как-то обмолвились, что имея абсолютный слух, не получили даже начального музыкального образования. Это мешает или помогает в творчестве?
— Никакая безграмотность не может быть в помощь. Утешаю себя: а те, кто сочинял народные песни, разве знали ноты, изучали сольфеджио? Мой друг, доктор технических наук Виктор Берковский тоже не знал нотной грамоты, при этом слыл одним из лучших мелодистов ХХ века. Как и Булат Окуджава. К слову, замечательные композиторы Рыбников и Таривердиев как-то пытались написать музыку на стихи Булата. Не получилось. Потому что важна органика стихов и их музыкального сопровождения. А главное интонация, единственно точная.
— А что помешало освоить музыкальную грамоту?
— Война. Родители, когда узнали, что у меня абсолютный музыкальный слух, стали откладывать на пианино. Нужную сумму накопили к лету 1941-го... Первую блокадную зиму я оставался с мамой в Ленинграде. Продуктов с каждым днем становилось все меньше, они быстро дорожали. В один из дней мама взяла все свои накопления и пошла в магазин. Этих денег хватило на десяток яиц...
Вообще многое в моей жизни произошло случайно. Случайно выжил, не знаю почему. Или знаю, но лучше сказал об этом в стихах. Например, о водителе, который вез нас, блокадных детей, через Ладогу:
«Водитель, который меня через Ладогу вез,/ Его разглядеть не сумел я, из кузова глядя./ Он был неприметен, как сотни других в Ленинграде, —/ Ушанка да ватник, что намертво к телу прирос.../ Глухими ударами била в колеса вода,/ Гремели разрывы, калеча усталые уши./ Вращая баранку, он правил упорно туда,/ Где старая церковь белела на краешке суши./ Он в братской могиле лежит, заметенный пургой,/ В других растворив своей жизни недолгой остаток./ Ему говорю я: „Спасибо тебе, дорогой,/ За то, что вчера разменял я девятый десяток“».
Не моя заслуга, что в 7-м классе, желая заниматься в кружке рисования городского дворца пионеров, я застал дверь запертой, а из-за соседней двери звучали стихи — это была студия литературного творчества, которую вел замечательный ленинградский поэт, в дальнейшем мой педагог Глеб Сергеевич Семенов. Я сунул туда голову и увидел черноволосого человека в офицерской форме, уже без погон (шел 1947 год), который читал стихи, как я потом узнал, Франсуа Вийона в переводе Эренбурга. Мне захотелось в этом участвовать. Получил задание (от Ефима Львовича Эткинда, знаменитого поэта-переводчика, в будущем защитника Бродского и профессора Сорбонны) — написать два стихотворения или один рассказ. Через две недели я принес стихотворения, одно, про умирающего гладиатора, подозрительно смахивало на Лермонтова. Меня приняли.
В 1951-м, окончив школу, я хотел стать историком. Но в Ленинградский государственный университет имени товарища Жданова дорога мне, с моим пятым пунктом, была заказана. Тогда я подал документы в Горный — мальчишке хотелось героического. Тут — тоже случайность. Надо было сдать прыжок в воду с 3-х метров. А я не умел плавать. И вообще по натуре трусоват. Когда нас привезли на гребной канал и я влез наверх, то дрожал не только от собачьего холода. Уже развернулся, чтобы позорно ретироваться, но нога поскользнулась, доска спружинила, и я против воли оказался в воде. Прыжок, к моему удивлению, засчитали, так я стал геологом.
— Кем же вы себя в первую очередь считаете — поэтом, бардом, ученым?
— Повторю за одним из моих учителей в поэзии Давидом Самойловым: «Выпало счастье быть русским поэтом». Что для меня Россия? Великая империя, как немодно это ни звучит. Говорят, время империй прошло. Да, но все они оставляют наследство. От Римской осталось право, от Британской — содружество процветающих государств. Вот испанцы в Южной Америке ничего не оставили, кроме памяти о головорезе Кортесе. А империя русского языка и великой русской литературы осталась. Гоголь — из украинцев, Державин — из татар, Шафиров, как и Нахимсон, ставший Нахимовым — евреи, но все они строители России. И это строительство — благо для нашего громадного континента. Великая культура не может распасться на отдельные улусы.
Меня за эту позицию только ленивый не ругал. В том числе браться по крови, которые считали, что я тем самым отрекаюсь от своего народа. В Сан-Франциско группа евреев пришла бить мне морду... Но у меня сильный козырь — мой антифашизм. Моя семья дорого за него заплатила. Всех моих родных, кто остались в Белоруссии, нацисты уничтожили. Вот мое понятие родства: «Неторопливо истина простая/ В реке времён нащупывает брод:/ Родство по крови образует стаю,/ Родство по слову создаёт народ./ Своим происхождением, не скрою,/ Горжусь и я, родителей любя,/ Но если слово разойдётся с кровью,/ Я слово выбираю для себя./ И не отыщешь выхода иного,/ Какие возраженья ни готовь,/ Родство по слову порождает слово,/ Родство по крови порождает кровь!»
— Какие ваши песни считаете народными?
— Ну, это не мне судить. Не забуду, как в филармонии Иркутска пару лет назад выступал перед геологами. Тысячный зал, мои коллеги из тайги, с Байкала. В перерыве выхожу в фойе, рядом два мужика, явно уже поддавшие, не заметили меня, один другому говорит: интересный человек приехал, он все наши песни знает... По-моему, лучше комплимента быть не может.
— Вы не раз бывали на Северном полюсе и в Антарктиде, поднимались в горы и спускались на дно морское...
— Берите глубже — на дно океанов! Максимальной для себя глубины достиг в Северной Атлантике — 4,5 км. А в общей сложности 15 раз спускался с использованием всех типов подводных аппаратов. Там безумно интересно. Вот пример: мы открыли нечто, очень похожее на развалины древнего города. Разве это не подтверждение рассказа Платона об Атлантиде? Другой пример: в самом конце ХХ века сначала американские акванавты, а потом и наши обнаружили на дне Тихого океана новую форму жизни. На большой глубине в горячих термальных рассолах (до 200-300 градусов по Цельсию), которые вырываются с океанического дна, обитают огромные черви вестиментиферы. В отличие от человека и других существ, населяющих сейчас Землю, они не фитотрофные, от солнца не зависят, живут благодаря химическому синтезу, поглощая серу, и выделяя азот. На сегодня эта жизнь примитивна. Но если верить тому, что homo sapiens произошли от трилобитов, то почему эти черви не могут со временем развиться, создать цивилизацию?
— Пару лет назад у вас вышла книга «Проблемы и тайны науки», посвященная, в том числе, глобальному потеплению.
— Не только книга, мы и трехсерийный телефильм «Легенды и мифы Александра Городницкого сняли с режиссером Наташей Касперович. Первая серия — про те самые североатлантические погружения. Вторая — про подтверждение библейских мифов: гибель Содома и Гоморры вполне могла произойти в результате тектонических процессов и метанового взрыва... Бегство евреев из Египта, возможно, случилось благодаря цунами: где-то в Средиземноморье рванул вулкан, вода сперва отступила, пропустив беглецов, а потом накрыла преследователей. Кстати, год назад египетские археологи сообщили, что нашли на дне Красного моря остатки доспехов, колесниц... Третья серия — мифы, которым не верю. В том числе про упомянутое вами глобальное потепление, точнее то, что в нем повинен человек. Это полная ерунда — тут чисто природный процесс, связанный прежде всего с солнечной активностью. Количество углекислоты, которое выбрасывает в атмосферу зеркало мирового океана, в сто раз больше, чем на это способна вся мировая промышленность. Просто Альберт Гор и другие влиятельные американские политики увидели в этой страшилке возможность выкачивать громадные средства, якобы необходимые для борьбы с экологической опасностью. Убежден, что нашей стране надо выйти из Киотского протокола. Трамп уже из него вышел.
— Иными словами, новый всемирный потом нам не грозит?
— Не грозит, и Питер не утонет, что лично для меня важно. Когда-нибудь взорвется солнце и все живое погибнет. Но это — через миллиарды лет, сейчас ещё рано беспокоиться.
Тревожит другое. Полвека занимаясь магнитным полем земли, являясь председателем национальной комиссии по магнитным полям океанов, ответственно заявляю, что жизни на земле грозит инверсия этого поля. Иногда магнитные полюса меняются местами, в такие периоды поле почти исчезает, а значит земля остается без магнитного зонтика, защищающего ее от мощного потока космических частиц. Последняя такая переполяризация произошла 67 миллионов лет назад. Как раз когда погибли динозавры...
— В чем секрет вашей молодости духа?
— Как пишет Игорь Губерман, «Время льется, как вино, сразу отовсюду./ Но однажды видишь дно и сдаешь посуду...» Я рад, что период сдачи посуды у меня затянулся по сей день. Но это заслуга не моя, а кого-то другого. Я, блокадный мальчишка Ленинграда, никогда не думал, что дотяну до 85-ти. «Вспоминается нередко черно-белое кино,/ Где смотрю я, семилетка, в затемненное окно./ Вой снаряда ближе, ближе. До убежищ далеко./ Вся и доблесть в том, что выжил. Выжить было нелегко».
— А сейчас жить интересно?
— Да! Особенно интересно — как дальше все сложится в родном Отечестве. Неужели так и будем бесконечно преодолевать наши постоянные «временные трудности»?