Композитор Владимир Дашкевич: «Музыка — это тот тормоз, который не дает человеку превратиться в животное»
Выдающийся композитор, автор музыки ко многим фильмам, теоретик музыки, умнейший, да и попросту замечательный человек, отмечает свой день рождения. Собеседник «Культуры» — Владимир Дашкевич.
— Как поживаете, Владимир Сергеевич, как здоровье, настроение?
— Да потихоньку, учитывая мой почтенный возраст. Мне ведь уже 89, даст Бог в следующем году отмечу девяностолетие — дата внушительная, сами понимаете... Сейчас, с высоты прожитых лет и, учитывая немалый жизненный опыт, для меня становится очевидным, что в данный момент Россия переживает мощную, негативно действующую на все общественные структуры музыкальную катастрофу.
Чтобы пояснить свою мысль, сделаю небольшое автобиографическое отступление. Когда мне было семь лет, началась война. Я вырос в тяжелейшее время — возможно, не такое страшное, как в блокадном Ленинграде, но вполне сопоставимое. Понятно, что ни о каких серьезных занятиях музыкой тогда не могло быть и речи. Но в доме был небольшой «бумажный» громкоговоритель, по которому в военное время, ежесуточно, в течение полутора часов передавали музыкальную программу, делившуюся на две части: сорок минут отводилось классике и примерно столько же — современной советской музыке.
Благодаря этим трансляциям к окончанию школы — и уж тем более к моменту поступления в консерваторию — я знал музыку лучше, чем те, кто занимался ею с пяти-шести лет и учился в музыкальной школе. В моей биографии никогда не значилось: я ведь в музыкалку, по большому счету, никогда не ходил, да и музыкой начал целенаправленно заниматься только в девятнадцать лет.
Классика тогда пользовалась невероятным авторитетом. Знаменитую Седьмую «Ленинградскую» симфонию Шостаковича мы, дети, пели, играя во дворе в войну. Это была бытовая музыка того времени. Тот объединительный дух, который несли в себе произведения Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна, был необычайно силен. Именно он в огромной степени и создал советскую интеллигенцию, которая потом построила все в нашей стране — от заводов и фабрик до науки, образования, медицины и так далее.
Люди, строившие новое «завтра», прекрасно знали лучшую музыку, что шла с ними нога в ногу — она словно вдыхала в них силы и придавала дополнительный смысл их собственным жизням. Прекрасная музыка создавалась как во времена революции, так и в военное и поствоенное время. А потом уже наступило время композиторов моего поколения, обогатившее отечественную музыкальную картину такими именами, как Микаэл Таривердиев, Исаак Шварц, Геннадий Гладков, Александр Зацепин, Алексей Рыбников, Евгений Дога, недавно ушедший Эдуард Артемьев... Не приукрашивая — то была музыка поистине мирового уровня. А с распадом СССР эта удивительная музыкальная ниточка словно оборвалась.
— Именно с этим печальным событием вы и связываете музыкальную катастрофу последних десятилетий, о которой говорите?
— Это комплексный вопрос, на который однозначный ответ дать непросто. Но зигзаги истории влияют на музыку напрямую — с этим бессмысленно спорить. Однако история учит еще и следующему: музыка всегда была несовместима с экономикой. Во все времена великие композиторы постоянно бедствовали — только если они не были при этом еще и исполнителями.
Судите сами. Музыка Баха была найдена на чердаке и впервые более-менее широко прозвучала спустя семьдесят девять лет после смерти немецкого гения. Это огромный срок: за такой отрезок времени формируется мораль нового поколения, а то и не одного. Шуберт умер, не услышав ни одного своего симфонического сочинения. Его замечательную неоконченную симфонию исполнили через шестьдесят пять лет после смерти автора.
Моцарт, когда сам являлся исполнителем, был обожаем публикой. Однако после того, как переключился исключительно на композиторскую деятельность, оставив исполнительскую, то жил впроголодь. Он писал огромное количество сочинений буквально за гроши, дабы просто худо-бедно свести концы с концами, и в результате был похоронен в могиле для бездомных, бомжей, проще говоря. То есть, вы понимаете: в Вене, столице европейской музыки на тот момент, не нашлось места, чтобы похоронить Моцарта и поставить ему памятник! Никто в австрийской столице не знает, где находится могила их главного национального достояния! На задаваемый соответствующий вопрос венцы стыдливо отводят глаза в сторону: у них нет на него ответа.
Ноты «Времен года» Вивальди один монастырь продал в качестве макулатуры просто по весу, и если бы однажды на блошиный рынок не зашел человек, по счастливой случайности знакомый с музыкой Вивальди, и не приобрел эту партитуру, — ни о каких «Временах года» мы бы не знали.
К чему я об этом говорю. Композитор создает сочинение и продает его один раз, а исполнитель это сочинение может продавать бесконечно. Поэтому те люди, которые пишут музыку — попросту сумасшедшие. Великая музыка создается фанатиками. Композитор — это штучный товар. Их не может быть много. Они творят без особой надежды на дальнейшую материализацию плодов собственного труда. Их толкает вперед какая-то неведомая сила, тайну которой еще только предстоит раскрыть психологам, социологам, историографам или кому бы то ни было еще. Здравому смыслу это не поддается...
Когда в 1991-м развалился СССР, финансирование Союза композиторов государством автоматически прекратилось. И в этой нише остались только, повторюсь, больные на голову люди. Которым было, по сути, все равно: платят, не платят. Просто иначе, без сочинения музыки, собственную жизнь эти странные индивидуумы себе не представляли, понимаете? А сейчас само понятие «композитор» словно нивелировалось, все поглотила попса — отсюда и та самая музыкальная бездна, в которую общество неукоснительно падает.
— Есть ли шанс у большой музыки вернуть себе утраченные позиции?
— Понимаете, социальные инстинкты новой правящей элиты — не власти — на пресловутую попсу словно бы ориентированы. Потому что благодаря ей можно кратчайшим путем получить дешевую, легко управляемую рабочую силу. Здесь очень простая взаимосвязь. Большая музыка повышает самооценку. Которая влечет за собой требование высокой заработной платы. Разве же это выгодно?
Социальный заказ на попсу плох тем, что формируемый ею маленький человек компенсирует понижение самооценки повышением агрессивности. Что постепенно превращает наш мир в котел ненависти. Для России всегда была традиционна следующая модель экономических взаимоотношений с музыкой: государство — продюсер — композитор. Именно эта формула подарила нам Глинку, Чайковского, таких блистательных педагогов, как Антон и Николай Рубинштейны, обеспечила создание консерваторий и высокопрофессиональных музыкальных школ.
В советской России сложилась уникальная пирамида, где на первом этаже были такие композиторы, как упоминавшиеся мной выше Прокофьев, Шостакович, Хачатурян, на втором — исполнители (Гилельс, Рихтер, Нейгауз, Ростропович), а на третьем — представители так называемой легкой музыки: Дунаевский, Утесов, Шульженко. Причем, все эти «этажи» прекрасно гармонировали друг с другом. Скажем, увертюра Исаака Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта» — каноническое симфоническое произведение, сделанное на высочайшем техническом уровне.
Однако новая «элита» эту пирамиду перевернула. В итоге исполнители — прежде всего, попсовые — вышли на первый этаж, а композиторы оказались в самом низу. Фактически, возникла иная модель: государство — продюсер — исполнитель. Она нанесла музыке колоссальный урон. По сути, попсовики за короткое время опустили музыку, как говорят, ниже плинтуса. Классика, таким образом, оказалась где-то на периферии.
— А как вообще «работает» классическая музыка в наши дни? По каким принципам и законам существует?
— Здесь опять-таки необходимо сделать небольшой исторический экскурс. Во все времена композиторы поддерживались государствами. Скажем, Вагнер никогда не был бы Вагнером, если бы король Баварии не построил для него театр, в котором исполнялась бы только музыка Вагнера.
В нашей стране получилось так, что народ знает преимущественно ту музыку, которая звучит в фильмах. В чем, с одной стороны, нет ничего плохого. Ведь киномузыка — это прекрасная школа, не пройдя которую, хорошим композитором не станешь. Такую школу прошли в советские времена, скажем навскидку, сорок-пятьдесят человек. Включая не только русских авторов, но и таких, как грузин Гия Канчели, белорус Игорь Лученок, молдаванин Евгений Дога, латыш Раймонд Паулс и так далее.
Но, с другой, посмотрите. Все знают песню Таривердиева «На Тихорецкую состав отправится». Но мало кто в курсе, что взята эта тема из оперы Микаэла Леоновича «Кто ты?» по роману Василия Аксенова «Апельсины из Марокко». Никто этой оперы не слышал. Равно как никто не слышал опер Марка Минкова по булгаковской «Белой гвардии», Исаака Шварца по тургеневскому «Накануне», моей оперы «Клоп» по мотивам одноименной пьесы Маяковского, и так далее...
Я это к тому, что огромное количество произведений до сих пор лежит на полках. Получается, что новым поколениям потенциальных слушателей нанесен немалый моральный урон. Ведь музыка сублимирует агрессию в любовь к людям — в этом и заключается основное свойство музыки, ее главная ценность. Если этой сублимации нет, то получается опять же та самая попса: когда музыка рождает моральных уродов, не побоюсь этого слова. Хотя не хочу брать все под одну гребенку: в иной попсе есть весьма и весьма достойные сочинения. Но в целом попса — это то, что несет в себе ужасающий моральный негатив.
— А у композитора Дашкевича много нереализованного материала, помимо упомянутой оперы «Клоп»?
— Да вот вам навскидку. У меня не поставлены оперы «Балаганчик», «Не по лжи», «Царь Давид», «Двенадцать». Это все произведения, которым большие знатоки и ценители давали весьма высокие оценки. Но воз и ныне там, увы.
У нас есть сцена «Новая опера», но что-то я не припоминаю, чтобы там действительно ставились новые оперы. Потому что преимущественно там демонстрируются отвратительные, некогда осмеянные Мусоргским в его памфлете «Раёк», произведения, сделанные в традиции псевдо-итальянской манеры пения. А она для России абсолютно непригодна, поскольку певцы начинают попросту фальшиво петь. Происходит это потому, что для итальянской школы нужно совсем немного: итальянский климат.
Поясню. Итальянская и русская оперные школы всегда враждовали. Для итальянцев опера — как футбол. Итальянская опера и построена-то как футбол. Ну посудите сами. Когда певец берет верхнюю ноту «до» — это для итальянцев примерно то же самое, что гол забили. Весь театр тут же встает и, подобно стадиону, в едином порыве начинает неистово рукоплескать, вопить и сходить с ума. А не взял ты эту самую «до» — тебя тут же освистали и забросали помидорами. Считай не забил пенальти.
Конечно, это великое искусство, и я ни в коей мере не глумлюсь, ничего против итальянской культуры оперного пения сказать не могу. Но русская опера построена иначе. Ведь, согласитесь, трудно себе представить, чтобы Евгений Онегин пытался взять верхнее «до» в тот момент, когда убил Ленского. Чушь несусветная, верно? Равно как и Борису Годунову негоже неистово голосить, когда он поет «Достиг я высшей власти»... У нас, русских людей, совсем иная стихия, другие психологические факторы включаются. Не работают тут верхние ноты, понимаете?
Но «итальянское» у нас делается потому, что труппа, ставящая подобные сюжеты, надеется на зарубежные гастроли. Условно говоря: Нижний Новгород — Нью-Йорк — Нижний Новгород. Однако нам это ничего не добавляет, потому что зарубежные страны, как волки, все равно цепляются за то, чтобы повсюду исполняли именно их музыку. Но — с небольшими вкраплениями проверенной веками нашей классики. А она ведь тоже практически идет «в расход».
Вот посмотрите. Наш замечательный пианист Денис Мацуев: его за рубежом ждут прежде всего для того, чтобы он исполнил Первый концерт Чайковского или Второй концерт Рахманинова. И он востребован там прежде всего именно в этом качестве. Хотя этот талантливый парень, подозреваю, уже проклинает эти сочинения, но они покупаемы и продаваемы. Здесь мы с вами, собственно, возвращаемся к разговору о разнице между композитором и исполнителем. То есть, к тому, что большая музыка с экономикой имеют абсолютно противоречивые векторы.
Я знаю главное: народу нужна хорошая музыка. Все остальное его погубит. А музыка спасет. Музыка — это тот культурный тормоз, который не дает человеческому существу превратиться в животное.
— Судя по вашей замечательной, недавно переизданной книге «Великое культурное одичание», которую впору бы назвать не столько даже книгой, сколько философским трактатом, вы давно уже не жалуете песенный жанр...
— Дело в том, что песенный формат снизил возможности человеческого мозга, который каждые три с половиной минуты требует перезагрузки. Музыка создает модели мышления. Соответственно, большая музыка — большие модели, а маленькая — соразмерные ей. Песня — самый примитивный способ музыкального мышления.
Если она не соседствует с духовным и интеллектуальным началами, то волей-неволей является деструктивным фактором. Мозг начинает лениться: перезагружаясь каждые три с лишним минуты, он решает и проблемы примерно такого же масштаба. В человеческом мозгу задействованы два нейрона: «я» и «деньги». Мышление крутится вокруг этой модели...
Миру вообще угрожает волна авангардно-попсовой стихии, которая, подобно огнемету, выжигает в человеке понятие добра. Государственным чиновникам необходимо понять, что все: без музыки мы — доигрались. Я ничего не говорю про политические игры, я в них мало что понимаю, но фактически налицо — моральный коллапс.
— А сейчас, в период всеобщей моральной, социальной, политической, да какой бы то ни было турбулентности, что царит в мире, какая роль во всем этом вертепе отводится музыке? Насколько способна она излечить общество, если это вовсе в ее компетенции, скажем так?
— Понимаете ли, музыка — это не лекарство и уж тем более не способ отдохновения. Это некий оселок, на который насаживаются человеческая личность и человеческий мозг. Именно поэтому я всегда и говорю, что главное достоинство музыки — ее запоминаемость. Этот самый оселок должен осесть в вашем подсознании для того, чтобы уже после того, как музыка отзвучала, вы взяли самое главное, что в ней находилось, — с собой.
Музыка — не духи, аромат которых вы впитали, уловили сиюминутный чарующий запах, и дальше пошли, восхищаясь, мол, ах, как красиво! Каждый музыкальный фрагмент создан для того, чтобы направить человеческий мозг в верном направлении. Говоря предельно банально, но, в то же время, повторяя классика, важно, чтобы все мы понимали, «что такое хорошо и что такое плохо». Вот в чем первостепенная задача музыки.
— Напоследок давайте несколько снизим градус серьезности. Если люди говорят о популярном творчестве композитора Дашкевича, то первое, что им придет на ум — это мелодии из «Шерлока Холмса», «Зимней вишни», «Бумбараша», «Собачьего сердца»... Однако я знаю, что вам особенно дорога тема из любимой не одним поколением наших соотечественников темы/заставки к передаче «В гостях у сказки». Расскажите об истории создания композиции.
— «Приходи, сказка» — одна из первых мелодий, что я сочинил. Довольно давно, еще до «Бумбараша». Помню, когда режиссер Яков Сегель пригласил меня написать музыку к его детскому фильму «Капля в море», я ему показал эту композицию. Яков Александрович сразу сказал: это то, что нужно. Были сочинены смешные слова, которые спела пятилетняя девочка. Мелодия запомнилась — с этого момента она и, что называется, зашла.
Потом эту вещицу использовал Михаил Юзовский к фильму «Там, на неведомых дорожках». Ну а дальше — больше: эта мелодия более двадцати лет лет крутилась в качестве заставки к передаче «В гостях у сказки». Да и до сих пор крутится — правда, без моего разрешения, что, к сожалению, в наши дни не редкость.
Эта мелодия мне и впрямь очень дорога, в ней есть нечто магическое. Даже для самого меня, хотя я весьма критически отношусь к собственному творчеству. Просто когда я ее сам про себя пропеваю, она меня словно успокаивает, что ли. В ней есть некое терапевтическое начало (Улыбается).
Фотографии: Дмитрий Коробейников/ТАСС и Юрий Машков/ТАСС.