Александр Невский: жертва «чёрной» и «белой» легенд

Print PDF
 

Ганс Лемке

Введение

Александр Ярославич, старший из сыновей Ярослава Всеволодовича – князя переяславль-залесского, новгородского, владимирского и (временами) киевского – пожалуй, один из самых мифологизированных персонажей в отечественной истории. Это и неудивительно – ведь именно он был предком московской ветви Рюриковичей, а его победы над представителями «Запада» — шведами и немцами – были востребованы в патриотической риторике как царской, так и советской эпох. При этом Александр в данном случае воспринимался совершенно внеисторично – не как один из представителей русского феодального класса, ведущий борьбу с русскими и иноземными конкурентами, а чуть ли не как если не объединитель, то хотя бы защитник тогдашней Руси в целом[1].

Само собой, для либералов-западников задачей №1 стало если не разрушить, то хотя бы «инвертировать» этот образ. Соответственно, доказывается, что одержанные Александром победы были незначительны, сам Александр – не более чем монгольский прислужник, якобы инициировавший монгольскую «Неврюеву» рать 1252 года на своего брата Андрея, а также угнетатель «вольного» Новгорода»[2]. Обе эти легенды, «белая» и «черная», прекрасно дополняют друг друга и дожили до наших дней. В связи чем я в данной статье попытаюсь проанализировать роль Александра в истории Северо-Восточной Руси, его внутри- и внешнеполитический курс и его последствия для Руси  второй половины XIII – в первую очередь, Ростово-Суздальской и Новгородской земель.

Традиционно биографию Александра Невского начинают с его побед, одержанных в юности – над шведами на Неве (15 июля 1240 года) и над тевтонскими рыцарями на Чудском озере (5 апреля 1242 года). Публицисты и историки патриотического и «евразийского» направлений изображают его сопротивление шведам и орденцам на фоне покорности монголам чуть ли не как сознательно сделанный «исторический» выбор:

«… Александр понял, что в его историческую эпоху основная опасность для Православия и своеобразия русской культуры грозит с Запада, а не с Востока, от латинства, а не от монгольства. Монгольство несло рабство телу, но не душе. Латинство грозило исказить самое душу»[3].

Что скрывается за этими красивыми, но бессодержательными формулировками?

«Юность полководца»

Начнем с того, что в 1240-1242 годах – когда Александр одержал две победы над представителями «Запада», столь прославившие post factum его имя – он был по сути не более чем наместником своего отца Ярослава Всеволодовича, ставшего великим князем Владимирским после гибели в 1238 году в битве на Сити его старшего брата Юрия. Кроме того, Александр зависел и от новгородцев, легко сгонявших неугодных им князей – как сам он был вынужден временно покинуть Новгород после Невской битвы, поссорившись с новгородцами. Вот что сообщает на эту тему Новгородская I летопись старшего извода:

«<…> тои же зимы выиде князь Олександръ из Новагорода къ отцю в Переяславль съ матерью и с женою и со всѣмь дворомь своимь, роспрѣвъся с новгородци».

Таким образом, Александр выступал всего лишь в роли заместителя отца, и ни о какой его «проордынской политике» (по крайней мере, как самостоятельного лица) нельзя говорить. Войны со шведами или немецкими рыцарями были для Новгородской земли обычным делом. Так, по данным Новгородской I летописи старшего извода, в 1142 и 1164 годах шведы дважды нападали на Ладогу. В свою очередь новгородцы поощряли набеги на Швецию карелов и ижоры, о чем свидетельствует созданная в начале XIV века шведская «Хроника Эрика» (в ходе одного из таких набегов была разграблена Сигтуна, бывшая столица Швеции). А после прибытия в начале XIII века в Ливонию немцев, новгородцы воевали и с ними, разбив в 1234 году рыцарей-меченосцев на реке Омовже.

Но вернемся к Александру Ярославичу. Что известно о Невской битве? Собственно говоря – довольно мало. В шведских источниках она не упомянута вовсе; летописи и Житие Александра Невского часто противоречат друг другу. По данным Новгородской I летописи старшего извода за 1240 год, пришли «Свѣи съ княземь и съ пискупы своими»; там же упомянут шведский «воевода» с истинно-шведским именем… Спиридон. Житие утверждает, что на Новгородскую землю пошел войной некий «король части Римьскыя от Полунощныя страны». Новгородская I летопись приписывает шведам желание «всприяти Ладогу <…> и Новъгородъ». Житие Александра вкладывает в уста «короля части Римской» следующие слова: «Пойду и завоюю землю Александрову». Но так ли это?

Тогдашняя Швеция – отсталая страна со слабой королевской властью, охваченная постоянными междоусобицами[4] — не могла всерьез ставить перед собой подобных задач. Даже позднее, когда в правление знаменитого ярла Биргера в стране был установлен относительный мир и порядок и Швеция превратилась в относительно «цивилизованную» страну[5], шведских сил не хватало на большее, чем борьба с Новгородом за Карелию (правда, нельзя не упомянуть о успешном разграблении – но не захвате! – Ладоги шведами летом 1313 года, в великое княжение Михаила Тверского[6]) – см. обзор по русско-шведским войнам XIII-начала XIV веков В.В.Похлебкина. Встает вопрос – почему шведы стояли на Неве, не предпринимая решительных наступательных действий?

По модной в патриотических кругах гипотезе, причина тому – некий «крестовый поход на Русь», якобы провозглашенный Папством. В рамках этой версии предполагается, что высадка шведов в Новгородской земле и вторжение немецких рыцарей в Псковскую пришлись на один и тот же, 1240-ой год, не случайно. Однако эта версия не выдерживает критики в силу ряда причин. Во-первых, как отмечает И. П. Шаскольский в своей работе «Папская курия – главный организатор крестоносной агрессии 1240-1242 гг. против Руси»:

«В действительности, от этого времени не дошло ни одного источника, где открыто говорилось бы о роли папского престола в подготовке походов на Русь 1240–1242 гг. и содержался бы открытый призыв к нападению на русские земли» (sic!).

Во-вторых, как отмечает в своей статье, посвященной концепции «крестового похода на Русь», Дмитрий Лялин, если шведы были разгромлены Александром уже 15 июля, то немцы вторглись в Псковскую землю лишь осенью. В этой связи нельзя не процитировать статью Е. Назаровой «Крестовый поход на Русь 1240 г. (организация и планы»):

«И. П. Шаскольский ссылался на то, что при отсутствии постоянной связи между руководителями нападающих сторон о точном совпадении в датах не могло быть и речи. Тем не менее источники свидетельствуют о том, что существовал опыт совместных выступлений, когда для сбора войск в назначенном заранее месте встречи предусматривался очень небольшой промежуток времени. <…> Так что что более точно скоординировать сроки совместного наступления шведов и ливонцев, если бы таковое существовало, было для них вполне доступно». Трудно не согласится с её мнением.

Иногда концепцию «крестового похода на Русь» иллюстрируют соглашением, заключенным в июне 1238 года ландмейстером Тевтонского ордена в Ливонии Германом Балком и датским королем при посредничестве папского легата Вильгельма Моденского. Однако в действительности (см. статью Назаровой) Вильгельм преследовал своей целью предотвратить назревающую войну между Данией и Тевтонским орденом, спорившими по вопросу о разделе Эстонии. Договор действительности устанавливал принцип, что новые земли в случае их захвата делятся в соотношении 2:1 в пользу Тевтонского ордена. При этом «при выступлении против христианских земель было необходимо разрешение папы».

Договор способствовал примирению датчан и тевтонцев и установлению между ними союзных отношений, но, как напоминает Е. Назарова, датчанам ещё предстояло завершить покорение Эстонии (по их просьбе Папа в конце 1240 года даже объявил крестовый поход против эстов), а ливонское отделение Тевтонского ордена было занято подавлением мятежей эстов на Сааремаа и куршей (последние сопротивлялись немцам до середины 1240-ых годов). Таким образом, трудно считать соглашение в Стенби доказательством наличия проекта «крестового похода на Русь». Гораздо реалистичнее предположение Назаровой, что целью шведов было строительство крепости в устье Невы.

В конце концов, в 1300 году шведами на Неве была основана крепость Ландскрона, что зафиксировано и в «Хронике Эрика», и в Новгородской I летописи старшего извода. Закрепившись в устье Невы, шведы получили бы возможность подчинить и обратить в католичество племена карелов и ижоры, что позволило бы шведам защититься от набегов этих племен и отодвинуть границу на юг. Подобный проект очевидным образом угрожал Новгороду, желавшему сохранить власть над своими финно-угорскими подданными – не случайно в Новгородской I летописи младшего извода за 1278 год зафиксирован как важное событие поход князя Дмитрия Александровича против восставших карелов.

Примечательно, что в Житии описание незначительной и короткой стычки на Неве гораздо более подробно, чем описание продолжительной войны с немецкими рыцарями, закончившейся полномасштабным сражением на Чудском озере. Автор признает, что Александр пошел на шведов «в малѣ дружинѣ, не съждався съ многою силою своею» (то есть собрал небольшой отряд, а не созвал ополчение всей Новгородской земли), а в самой стычке погибло (с русской стороны), по данным Новгородской I летописи старшего извода, «20 мужь с ладожаны». Но при этом силы шведов и их потери преувеличены[7].

Рассуждая о Невской битве, стоит помнить, что поход шведов был направлен не столько против русских, сколько против язычников — карел и ижоры. Новгород здесь выступает скорей как защитник своих «федератов» и своей сферы влияния.

С чем это может быть связано? Очевидно, что в сознании древнерусских авторов, писавших о Невской битве, это сражение было противостоянием иноверцам-католикам – неспроста шведы в Житии названы «римлянами». Поэтому Житие и описывает столь подробно эту победу, в отличии от, например, побед Александра Невского над литовцами. Но почему тогда менее подробно описание войны Александра с немцами? Показательно, что в житийном описании немцам приписывается не религиозная, а чисто захватническая мотивация: «Укоримъ словеньскый языкъ ниже себе» («покорим славянский народ»).

Вот что сообщает Новгородская I летопись старшего извода о вторжении немцев на Русь:

«Того же лѣта взяша Нѣмци, медвѣжане, юрьевци, вельядци с княземь Ярославомь Володимиричемь Изборьск».

Как видим, немцы выступают в союзе с русским князем, причем тот же князь упоминается в Новгородской I летописи (запись за 1233 год) в контексте предыстории битвы на Омовже:

«Изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ князьмь Ярославомь Володимирицемь и съ Нѣмци».

Боярин «Борисъ Нѣгоцевичь» упомянут в записи за 1232 год среди новгородских бояр, враждебных Ярославу Всеволодовичу (бежавших от него в Псков) и дружественных Михаилу Черниговскому[8].

Ярослав Владимирович принадлежал к семейству смоленских Ростиславичей, чей род долгое время занимал псковский «стол»[9] и претендовали на Новгород, конкурируя с владимиро-суздальскими князьями (чьими представителями были Ярослав Всеволодович и его сын Александр). Его дядя, прославленный Мстислав Удалой, в 1216 году разгромил Ярослава Всеволодовича при Липице во главе новгородцев. То есть Ярослав Владимирович был естественным вождем для новгородских противников владимиро-суздальских князей. С немцами Ярослав был связан династически – его отец, как пишет Дмитрий Лялин, «выдал одну из своих дочерей замуж за крестоносца Теодориха, брата рижского епископа Альберта», а сам он первым браком был женат на ливонской немке.

В Пскове существовала могущественная партия, недовольная зависимостью от Новгорода. Впервые она выходит на сцену после новгородской «революции» 1136 года, когда псковичи приютили у себя изгнанного новгородцами князя Всеволода Мстиславича. Судя по тому, что, как показывает А. В. Валеров в работе «Внешний фактор новгородско-псковских отношений второй трети XIII века», сдача Пскова немцам в целом получила поддержку значительной части населения города, Ярослав Владимирович был лидером сторонников независимости Пскова от Новгорода, действовавшим в союзе с тевтонцами[10].

Характерна антипсковская тенденция Жития. Так, в уста Александра вкладываются слова, в которых псковитяне сравниваются с евреями, отвергшими Бога:

«О невѣгласи псковичи! Аще сего забудете и до правнучатъ Александровых, и уподобитеся жидом, их же препита Господь в пустыни манною и крастелми печеными, и сихъ всѣх забыша и Бога своего, изведшаго я от работы изь Египта».

Как отмечает Дмитрий Лялин:

“Стоит вспомнить молитву, которую, судя по Новгородской Первой летописи и Житию, Александр произнес перед битвой на Чудском озере: «Суди меня, Боже, рассуди распрю мою с народом неправедным и помоги мне, господи, как в древности помог Моисею одолеть Амалика, а прадеду нашему Ярославу окаянного Святополка». Случайно ли здесь назван Святополк, как известно, бежавший к своему тестю, польскому князю Болеславу Храброму, и позже с его помощью захватившему Киев? Не потому ли летописец вставил слова о Ярославе и Святополке, что видел в этом прямую аналогию с Ярославом Владимировичем, при содействии родственников-ливонцев захватившего Псков?”

В глазах современного обывателя Ледовое побоище является русско-немецким конфликтом; в том же духе представляет его и автор Жития Александра, отодвигая Ярослава Владимировича на обочину повествования. Однако такой подход заведомо анахронистичен. Обращение за помощью к иноземцам и даже иноверцам на Руси, как и в остальной феодальной Европе, было обычным делом. В 1203 году русские князья Рюрик Ростиславич и Всеволод Чермный взяли Киев при помощи половцев и

«створисѧ велико зло в Русстѣи земли . ӕкого  же зла не бъıло . ѿ крщ҃еньӕ <…> манастъıри всѣ . и иконъı ^Г ѡдраша . а инъıѣ поимаша» (Лаврентьевская летопись).

В 1245 году в битве при Ярославе на стороне Ростислава Михайловича, сына Михаила Черниговского, сражались венгры и часть польских князей. На стороне Даниила Романовича, его соперника в борьбе за галицкое княжение, сражались половцы; также он обратился за помощью к литовскому князю Миндовгу и «Кондрату» (польскому князю Конраду Мазовецкому)[11]. В начале XIII века во время гражданской войны в Германии между Оттоном Брауншвейгским и Филиппом Швабским последний – весьма уважаемый человек, пользовавшийся хорошей репутацией – призвал на помощь кочевников-язычников, известных как «вальвы»[12].

Занятно, что первоначально новгородцы не отреагировали должным образом на захват Ярославом Владимировичем Пскова. Наоборот – в том же 1240 году Александр, вчерашний победитель на Неве, был изгнан новгородцами. Ситуация изменилась, когда, как пишет Новгородская I летопись старшего извода, «придоша Нѣмци на Водь с Чюдью, и повоеваша и дань на нихъ възложиша, а городъ учиниша в Копорьи погостѣ». Водь и чудь, как и карела с ижорой, были зависимым от Новгорода финно-угорским племенами. Некоторые из них пойти на сговор с немцами, будучи недовольны зависимостью от Новгорода – не случайно при описании изгнания Александром немцев с Новгородской земли в 1241 году сообщается, что он «Вожанъ и Чюдцю перевѣтникы извѣша».

Но немцы не удовлетворились захватом пограничных земель, населенных финно-угорскими данниками новгородцев, и начали грабить земли неподалеку от Новгорода: «Тесовъ взяша, и за 30 верстъ до Новагорода ганяшася». В такой ситуации новгородцы «послаша къ Ярославу по князя». Александр прибыл в Новгород, очистил в 1241 году Новгородскую землю, а в 1242 году он же

«поиде <…> с братомь Андрѣемь и с низовци[13] на Чюдьскую землю на Нѣмци и зая вси пути и до Пльскова; и изгони князь Пльсковъ, изъима Нѣмци и Чюдь».

Изгнав немцев из Пскова, Александр в отместку за немецкое вторжение отправил русские войска «в розгон» — разорять владения Дерптского епископства и Тевтонского ордена: «Домашь Твердиславичь и Кербетъ быша в розгонѣ».

Однако передовой отряд, посланный «в розгон», был разбит немцами, после чего Александр начал отступать и был настигнут вражеским войском близ Чудского озера. Я не буду подробно писать о самой битве, поскольку отечественный читатель достаточно осведомлен о «Ледовом побоище», как и о его итогах. Отмечу лишь два момента. Первый – часто пишут о том, что немцы пытались воспользоваться ослаблением Руси по итогам монгольского нашествия. Действительности это соответствует лишь частично, поскольку за год до Невской битвы[14]. Ярослав Всеволодович совершил поход на юг, в ходе которого захватил в Каменце множество пленных и жену своего врага Михаила Черниговского, а также посадил в Смоленске «своего» князя, изгнав оттуда литовцев[15].

Второй – сама битва, представляющая своего рода re-make битвы на Омовже (новгородская и «низовская» рать против немецких рыцарей и псковских сепаратистов), по своим масштабам сопоставима с ней и, несомненно, была крупным сражением (по меркам тогдашней Руси). По её итогам немцы пошли на мир на новгородских условиях:

«Того же лѣта Нѣмци прислаша с поклономь: «безъ князя что есмы зашли Водь, Лугу, Пльсковъ, Лотыголу[16] мечемь, того ся всего отступаемъ; а что есмы изъимали мужии вашихъ, а тѣми ся розмѣнимъ: мы ваши пустимъ, а вы наши пустите».

Подведем некоторые итоги. Невская битва и «Ледовое побоище» (как и предтеча второго – битва на Омовже) — не часть некого вневременного противостояния «Запада» и «русского/православного мира», а обычный политический конфликт того времени, в котором интересы Новгорода столкнулись с территориальными претензиями Швеции и Тевтонского ордена, а также сепаратизмом Пскова, а правящие в Новгороде владимиро-суздальские князья (Ярослав Всеволодович и Александр Невский) – с недовольством той части новгородского боярства, которая была им враждебна и укрывалась во Пскове.

«Выбор» между «Западом» и «Востоком» — анатомия мифа

Победа Александра Невского над литовцами, одержанная в 1245 году, далеко не так «раскручена», как битвы на Неве и Чудском озере. Его Житие описывает её кратко:

«В то же время умножися языка литовьскаго и начаша пакостити волости Александрове. Он же выездя и избиваше я. Единою ключися ему выехати, и побѣди 7 ратий единѣмъ выездомъ и множество князей их изби, а овѣх рукама изыма, слугы же его, ругающеся, вязахуть их къ хвостомъ коней своихъ. И начаша оттолѣ блюсти имени его».

Сейчас эта тема также затрагивается гораздо менее активно, чем взаимоотношения Александра с монголами, шведами и немцами – поскольку она не умещается в прокрустово ложе концепции «исторического выбора Александра Невского между Западом и Востоком»[17].

Хотя с точки зрения современного читателя основную угрозу для Руси представляли монголы и олицетворяемый Тевтонским орденом «Запад», уже тогдашние литовцы могли смело конкурировать по степени угрозы для Руси как минимум с тевтонцами. Как отмечает В. Л. Янин в предисловии к работе Д. Н. Александрова и Д. М. Володихина «Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII-XVI веках»:

«<…> начинается непрерывная серия набегов на соседние русские земли — в 1200 г. на ловатские и нижнешелонские волости, в 1210 г. на Ловать, в 1214 г. на Псков, в 1217 г. на Шелонь, в 1223 г. на Торопец, в 1224 г. на Русу, в 1225 г. на новгородскую и смоленскую земли, в 1229 г. на южные волости Новгорода и на Селигер, в 1234 г. снова на Русу и т.д. Очевидно, что плацдармом для всех этих нападений служила Полоцкая земля, оказавшаяся тогда в несомненном подчинении Литве. О том же свидетельствуют и оборонительные усилия новгородцев, которые в 1200 г. посылают в Великие Луки воеводу, а в 1211 г. воздвигают там новые фортификации. В 1239 г. князь Александр Ярославич создает целую систему укрепленных городков на Шелони, явно предназначенных для обороны от Литвы там, где пролегал путь литовских набегов, берущий начало в Полоцкой и Витебской землях[18]».

Незадолго до Невской битвы – возможно, в том же 1239 году – Александра посетил «нѣкто силенъ от Западныя страны, иже нарицаются слугы Божия <…> именемъ Андрѣяшь». Современная отечественная историография идентифицирует его с тевтонским рыцарем Андреасом фон Вельвеном, ландмейстером Тевтонского ордена в Ливонии в конце 40-ых – начале 50-ых годов XIII века. Е. Назарова предполагает, что он прибыл с целью ведения переговоров о русско-тевтонском антилитовском союзе. Эта гипотеза вполне реалистична с учетом того, что в 1252 году аналогичный антилитовский союз был заключен между Тевтонским орденом и галицко-волынским князем Даниилом[19].

Кроме того, как показывает А. В. Валеров, сотрудничество псковитян с Орденом было связано не только со стремлением обособиться от Новгородской земли, но и с надеждой найти в немецких рыцарях союзников в борьбе с литовскими набегами. Так, в походе Ордена меченосцев (позднее трансформированного в Ливонское ландмейстерство Тевтонского ордена) в Литву 1236 года, закончившейся катастрофой при Шауляе (22 сентября) участвовали войска Пскова. Вот как оценивает произошедшее Новгородская I летопись, не имевшая оснований хорошо относиться к немецким соседям:

«грѣхъ ради нашихъ, безбожными погаными побѣжени быша».

То есть мы видим, что отношение русских к литовцам было хуже, чем к немцам – христианам, пусть и католикам.

Это и неудивительно. Как показано в вышеупомянутой работе Володихина и Александрова, в конце 40 – начале 50-ых годов XIII века Полоцкая земля окончательно переходит под контроль литовских князей. Черная Русь – запад современной Белоруссии – становится ареной борьбы литовцев и Даниила Галицкого. Хотя в 1245 году Александру удается разбить литовцев в ходе серии стычек у Торжка, Торопца и Усвята, причем в этой операции участвовал его вчерашний недруг Ярослав Владимирович[20] (см. Новгородскую I летопись старшего извода), в 1248 году «оубьѥнъ бъı^с̑ Михаило Ӕрослави^ч̑[21]ѿ поганъıӕ Литвъı» (Лаврентьевская летопись). О масштабе литовских набегов говорит свидетельство Плано Карпини, по дороге в Монголию проезжавшего через русские земли:

«После этого вышеназванный князь <Василько, брат Даниила Галицкого> послал с нами до Киева одного служителя. Тем не менее все же мы ехали постоянно в смертельной опасности из-за Литовцев, которые часто и тайно, насколько могли, делали набеги на землю Руссии и особенно в тех местах, через которые мы должны были проезжать; и так как большая часть людей Руссии была перебита Татарами или отведена в плен, то они поэтому отнюдь не могли оказать им сильное сопротивление, а со стороны самих Русских мы были в безопасности благодаря вышеназванному служителю».

То есть литовские набеги доходили до Галицко-Волынского княжества и Киевщины, угрожая даже землям в «монгольской» сфере влияния, граничащим со степью.

Таким образом, мы видим, что в 40-ых годах XIII века основной военной угрозой для Руси были не тевтонские рыцари, а литовцы, уже приступившие даже не к разграблению, а к организованному захвату (Полоцкая земля, Черная Русь) русских земель. Что же до монголов, то русские князья не могли сопротивляться им по причине очевидного неравенства сил, и в этом плане политика Александра Невского и его отца ничем не отличалась от политического курса правителей других княжеств Древней Руси. Впрочем, не стоит думать, что все они стояли на позиции безоговорочного подчинения.

Да, в 1243 году Ярослав Всеволодович отправился в ставку Батыя, где тот

«почти Ӕрослава великого ч^с̑тью и мужи ѥго . и ѿпусти и ре^ч̑ єму . Ӕрославе буди тъı старѣи всѣ^м̑ кнѧзе^м̑ . в Русско^м̑ ӕзъıцѣ»,

то есть передал ему Киев[22]: это номинально означало верховную власть над Русью. В 1246 году в Каракорум выехали трое сильнейших князей Руси – Ярослав Всеволодович, Михаил Черниговский и Даниил Галицкий (о поездке последнего к монголам свидетельствует, в частности, Карпини). Ярослав был отравлен, а Михаил – убит якобы за отказ от участия в монгольских языческих ритуалах (Лаврентьевская летопись). Примечательно, что стало причиной гибели Ярослава.

Относительно Михаила причины, по которым монголы пошли на его убийство, очевидны. Л. Н. Гумилев писал (и конкретно тут нисколько не грешил против истины) следующее:

«Михаил Всеволодович Черниговский, отец уже упомянутого Ростислава[23], владея очень короткое время Киевом, поставил митрополитом своего человека — игумена Петра Акеровича. Даниил Романович сверг его и разогнал его епископов, после чего Ростислав провел неудачную войну с Даниилом и остался жить в Венгрии, а Петр Акерович по повелению своего князя отправился в Лион[24] просить у папы Иннокентия IV помощи против татар».

Соответственно – монголы могли опасаться возобновления связей Михаила с католическим миром. Но у Ярослава-то связей с «Западом» не было?..

Вот что сообщает по этому поводу Карпини:

«Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землею. И доказательством этому служит то, что мать императора, без ведома бывших там его людей, поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену».

Характерно, что когда Александр всё же поехал в Каракорум вместе с братом Андреем, он получил ярлык лишь на Киев (бесполезный) и Новгород (уже ему принадлежащий). Владимир получил Андрей Ярославич[25]. В чем причина такой немилости к Александру?..

В статье «Два “неудобных” факта из жизни Александра Невского» отечественный медиевист А. А. Горский упоминает о двух папских буллах 1248 года, адресатом которых является Александр. Папа Римский призывал его к военному союзу против монголов и – самое интересное! – упоминал о том, что отец Александра Ярослав якобы выражал готовность перейти под папское покровительство. Правда это или нет, был ли Ярослав наказан монголами как (несостоявшийся) союзник папской курии? Неизвестно. Тем не менее, к 1248 году у многих русских князей появился стимул сбросить монгольское ярмо.

Внутри Монгольской империи назревала гражданская война. Каан Гуюк и его кузен Бату (на Руси известный как Батый), правитель западной части империи – улуса Джучи — откровенно ненавидели друг друга, и Гуюк вел тайные приготовления к нападению на родича[26]. Смерть Гуюка – не то от злоупотребления алкоголем, не то от отравления – предотвратила войну, но до 1251 года, когда Бату организовал избрание кааном другого своего кузена, Мункэ, в Монгольской империи царило междуцарствие. В такой ситуации для русских князей было естественно предпринять попытку договориться со странами католического мира на антимонгольской и антилитовской основе.

Кроме того, Бату – непосредственный «сюзерен» русских земель – поддерживал с католическими странами тесные связи. Уже в 1248 году Папу Римского посетили послы Бату, предлагающие военный союз против общего врага – Никейской империи[27]. Монголам этот союз давал возможность лишить покоренный ими пять лет назад Иконийский султанат[28] помощи союзников-никейцев, а Папству – помешать никейским «схизматикам» уничтожить Латинскую империю, основанную в 1204 году на руинах Византии. В то же время папская курия вела переговоры с никейцами о объединении церквей, то есть Даниил и Александр Невский всего лишь следовали за политикой Никеи.

Что интересно, главной покровительницей христиан в Монгольской империи была Сорхахтани-беки, мать каана Мункэ и его брата Хулагу, который позднее, уже во время похода монголов на Ближний Восток, всячески искал союза с католическими странами (и вообще христианами) против мусульман. Именно она предупредила Бату о планах Гуюка по нападению на него и, возможно, отравила каана. Можно предположить, что и Бату поддерживал связи с папской курией на случай не только совместной войны против Никеи, но и открытого конфликта с Гуюком – тем более что Папство могло опасаться вторжения Гуюка в Европу. Так, Карпини упоминает, что

«Император <т.е. Гуюк> собственными устами сказал, что желает послать свое войско в Ливонию и Пруссию».

Смерть Гуюка дала русским землям трехлетнюю «фору». Что характерно, в целом за эти три года, когда Русь временно осталась без «попечения» монголов, католический «натиск» на неё не усилился, скорее наоборот. За вычетом упомянутого А. А. Горским похода Биргера против финского племени емь (зависимого от Новгорода) и очередной попытки Ростислава Михайловича и его союзников-венгров захватить Галич – оба этих события произошли в 1249 году[29] – никаких конфликтов с католическими странами у Руси в тот период не было. Более того, в это время Александр Невский вел переговоры о браке своего сына Василия с дочерью норвежского короля Хакона IV Кристин, который должен был пресечь набеги карелов, новгородских подданных, на пограничные земли Норвегии[30].

Но в 1251 году монголы наконец-то избрали каана – причем этот каан, Мункэ, был дружественен Бату, то есть конфликт между улусом Джучи и Каракорумом исчез. Уже в следующем году, как сообщает Лаврентьевская летопись,

«здума Андрѣи кнѧ^з̑ Ӕрослави^ч̑ . с своими боѧръı . бѣгати нежели ц^с̑рмъ служити . и побѣже на невѣдому землю . со кнѧгъıнею своѥю . и с боӕръı своими <…> Приде Ѡлександръ . кнѧ^з̑ великъıи . ис Татаръ . в гра^д̑ Володимерь <…> и посадиша и на столѣ ѡц҃а ѥго Ӕрослава».

То есть монголы низложили Андрея, и новым великим князем Владимирским стал Александр. Это событие вошло в русское летописание как «Неврюева <по имени предводителя монголов> рать».

По модной в наши дни версии, которой, придерживались и такие представители академической науки, как, например, Татищев и Соловьев, виновником Неврюевой рати стал… сам Александр, якобы стремившийся занять место брата. Однако А. А. Горский убедительно ставит эту версию под сомнение:

«Прежде чем рассказать о татарском походе, летописец говорит, что «здума Андреи князь Ярославич с своими бояры бегати, нежели цесаремъ служить». Речь идет явно о решении, принятом не в момент нападения Неврюя (тогда вопрос стоял не «служить или бежать», а «сражаться или бежать»), а ранее. Скорее всего, «дума