Думаю, что факт моей первой встречи с Абхазией именно зимой был замечателен. Серый зимний дождь нивелирует яркость цветов зелени, неба, моря, гор и самого воздуха.
Когда восторженные междометия не становятся выражением культурного и эмоционального шока, а превращаются лишь в тихие вздохи счастья от того, что ты все это великолепие видишь наяву и что все оказалось даже краше, чем в самых дерзких мечтах. А потому мечты эти, когда озираешься вокруг, кажутся вдруг нищими, убогими и приземленными от ботанической роскоши, хрустального воздуха и по линейке прочерченного морского горизонта, который становится особенно контрастным на фоне прихотливых изгибов гор за спиной… А еще звуки, которые тебя окружают: постоянный ритмичный шум морского прибоя иногда разрезает говор двигателя машины, проезжающей по шоссе. А то вдруг в одном из дворов залает собака или протяжно прокричит ослик. И все это залакировано шелестом непрекращающегося дождя, как лунное отражение шипения мелкой гальки на безлюдном пляже, когда волна сползает в море, а другая еще только рождается в нескольких метрах от берега.
Завтраки у Ферузы
Чуть более восьми тысяч квадратных километров населены почти тремястами тысячами жителей около двадцати национальностей — это и есть Абхазия. А еще Абхазия — это алфавит, состоящий из шестидесяти четырех букв, изобилующий дифтонгами и аффрикатами. Это когда в речи словно бы слипаются вместе два гласных звука или два согласных. Это делает абхазскую речь особенной и ни на какую другую не похожей.
Невысокие, яркие, как все жители Кавказа, абхазцы приятно сочетают горячий темперамент и удивительное дружелюбие к приезжим. И дело здесь, очевидно, не только в том, что гостей своей райской земли они рассматривают как источник материального благополучия. Между собой они поддерживают такие же отношения.
Когда привезшего нас в Гагры таксиста мы спросили, где здесь можно перекусить и снять жилье, он широко и белоснежно улыбнулся нам через плечо и ответил: «Везде! Но лучше всего у Ферузы».
И тут же притормозил возле кафе, на вывеске которого значилось: «Кристина».
Встретила нас маленькая шестидесятилетняя абхазка с короткой, крашенной в цвет вороньего крыла прической. Это и была Феруза. Она и накормила нас, и сдала нам комнату, которую приготовила всего за несколько минут, пока мы обедали. Скажу вам честно, как на духу: готовит Феруза отменно вкусно, угощает щедро, счетов никогда не подает, потому что все суммы держит в голове. Но никогда не обманет и не прибавит лишнего. Потом мы завтракали только у нее, потому что, когда все Гагры еще спят, у нее обязательно открыто и найдется чем вас попотчевать.
Говорит всегда со своими посетителями Феруза охотно и открыто. Мне приятна была ее речь с легким акцентом, но грамматически очень правильная. За несколько завтраков я узнал, что есть у нее муж, Павел. Ему 64. Ничего не делает, потому что болеет. И Павла я видел всякий раз в зале. Он сидел всегда спиной к посетителям и смотрел небольшой телевизор. Часто, если в кафе играла музыка, смотрел без звука, но всегда с одинаковым интересом наблюдал мелькание картинок на экране, которые рассказывали о чьей-то далекой жизни, устройство которой, думаю, он давно уже понял.
Есть у Ферузы еще и сын, Нодар. Ему 42, и работает он здесь же, у матери, диск-жокеем и певцом по совместительству: иногда поет своим низким слабым голосом. Поет о Гаграх — «жемчужине у моря», о загадочной девушке Этери, которая «навеки оставила отпечаток в сердце», о своем сыне Адамуре — «настоящем маленьком мужчине». Кстати, Адамур — десятилетний мальчик, который тоже часто появляется в кафе, и Феруза всегда заставляет его хорошо есть, потому что «на улице — настоящая зима». За окном в это время +14. Думаю, что летом мотивировка меняется не очень сильно…
А еще Феруза рассказала о том, что прошлым летом, в разгар сезона, который, как известно, их целый год кормит, у нее был пожар. И гостиный дом вместе с кафе сгорел дотла. Осталась только одна каменная стена. Сейчас кафе она уже восстановила. И над ним надстраивает два этажа, чтобы летом уже можно было пустить постояльцев. «А потому нужно очень много работать, чтобы было на что строить», — подытожила наш очередной разговор она.
Всю новогоднюю ночь Феруза была на «боевом посту» и кормила всех, кто забрел на огонек в ее «Кристину». Утром 1 января я уезжал и зашел (наудачу, а вдруг застану!) к ней попрощаться. Феруза была в неизменном вязаном кардигане. Когда узнала, что уезжаю, заставила «хорошо покушать, потому что дома я буду только к вечеру». Денег не взяла, сказала, что это ее подарок мне в дорогу…
Самшитовый лес
То, что я увидел в абхазском ущелье Черниговка, заставило бы застенчиво улыбаться тех, кто раем назвал марокканские красоты. Это волшебное место называется Ассир. Что в переводе на русский значит «чудо».
Люди прикоснулись здесь к природе только тем, что построили несколько сооружений, разместили кое-где желоба для воды да проложили мощенные камнем тропинки. Все же остальное, к счастью, оставили нетронутым…
И чудо заключает вас в свои объятия, как только вступаете на эту землю. Река, стремящаяся с горных ледников к морю, поет бесконечную многоголосую песню, тональность которой меняется всякий раз при встрече с очередным препятствием в виде нагромождения камней, поросших зеленым мхом, или при очередном повороте ее русла.
Левый берег реки — отвесная каменная стена, которая где-то в вышине увенчана мохнатыми белыми шапками, сотканными из облаков. Правый же берег реки — это самшитовая роща.
Произнесите вслух несколько раз слово «самшит» и при этом слушайте себя… Поверьте, то, что это слово означает, еще красивее.
Самшит — невысокое дерево, ствол и ветви которого плотно укутаны слоем зеленого мха, микроскопические листочки которого чем-то по форме напоминают клевер. Стволы самшитов по всей длине своей несколько раз склоняются то вправо, то влево, то изгибаются назад, ветви привольно раскинуты в стороны, и всегда чуть вверх. Потому каждое дерево — будто застывший в неоконченном танце человек, грациозно изгибающий стан. И каждое дерево — совсем другой человек, со своим возрастом и характером. Свисающий же с ветвей мох обрамляет руки пляшущих, словно дорогие кружева или оборки на удивительно пригнанной по фигуре одежде. Роскошь такая, что вскоре начинает казаться, что ты находишься в декорациях к киносказке Александра Роу. Вот если прямо сейчас из-за этого дерева выйдет Баба-яга, то это не чудо — это именно для нее придуманный лес.
Самшит живет 400—500 лет и растет удивительно медленно. Ежегодная прибавка в толщине ствола составляет всего миллиметр-полтора. Древесина его столь плотна, что подобно казахскому саксаулу тонет в воде. На срезе же самшитовая поверхность очень красива. Не зря ведь знающие толк в роскоши французы оформили внутреннее убранство собора Парижской Богоматери именно резьбой по абхазскому самшиту.
А если в этот момент никого не окажется рядом, то прижмитесь ухом к самшитовому стволу. И слушайте, слушайте, слушайте… Сквозь влажную и холодную моховую шубу вы услышите тогда, как в теле дерева гудит его кровь. А может, и не кровь это вовсе, а гул прошедших пред ним веков. Или же это своеобразный фонендоскоп, с помощью которого можно слышать, как живет и дышит наша Земля, как могуче бьется ее пульс…
И тогда вы поймете: какое же счастье, что мы живем, и какая это нам всем награда…
Энвер
В отеле «Руслан», куда мы перебрались после двух ночей, проведенных в гостеприимном доме Ферузы, нам сразу повстречался совсем еще молодой человек. Ему, наверное, лет не более двадцати пяти. Небольшого роста, с большим кадыком на тонкой шее. Уверенности в том, что с годами он станет очень мужественным, придает взгляд его жарких и сияющих глаз. В отеле он рабочий по зданию. Зовут Энвер, что в переводе с абхазского значит «сияющий». Очень скромный и почтительный. Неразговорчивый и весь какой-то правильный и честный. Бывают такие люди. С постояльцами он всегда приветлив, потому на второй же день нашего пребывания в «Руслане» я и заговорил с ним, когда он чистил фонтан на небольшой площади перед отелем. Отвечая на мои вопросы, работы не прекращал. Охотно рассказал о своей семье, где он единственный сын и вообще один ребенок, потому что родители его уже стары, и Энвер появился у них, когда обоим было уже за сорок. Вдруг он неожиданно поменял тему нашего разговора, обратившись ко мне. Ответ был для него, очевидно, необычайно важен, коли он даже прекратил работу и устремил на меня свои сияющие глаза:
— А можно я спрошу у вас?.. Вот вы много ездите по миру и многое видели. Скажите, а что, везде люди так вот живут?
Признаться, этот поворот беседы застал меня несколько врасплох, а потому я задал ему уточняющий вопрос:
— Так — это как же, Энвер? Так хорошо или так плохо?
— Так… — он помолчал чуть-чуть, подбирая самое точное слово, а потом продолжил: — Так… тускло. Так… без сияния в душах и поступках? Так легко могут предавать и лгать? Так бездумно могут отворачиваться от друзей и тут же заводить новых, чтобы предать и их через какое-то время? Так глупо быть несчастными от того лишь, что ничего не хотят делать для своего счастья… Знаете, если бы была такая земля, где все по-другому, я бы не раздумывая уехал туда из моей прекрасной Абхазии…
Он замолчал, опершись на длинную рукоятку щетки, которой чистил фонтан, и устремив глаза туда, где только для него существовала такая земля и такие люди. И мне не хотелось перебить его мечту и веру. А потому я просто стоял рядом и смотрел на него… И вдруг зазвучал совершенно явственно и отчетливо тот самый гул крови Земли, что совсем недавно слышал я в самшитовой роще.
Последнюю фразу из своего внутреннего монолога Энвер промолвил вслух:
— Но я никуда не уеду, потому что маме без меня будет трудно…
Озера
Когда-то в детстве моем, теперь уже слишком далеком, были конфеты «Озеро Рица». Именно поэтому я согласился на поездку по озерам Абхазии. Когда мы оказались на берегу этого просторного, но не гигантского озера, то первое слово, которое пришло в голову, было «фотошоп». Настолько картинно ненастоящими, слишком красивыми, чтобы быть живыми, были берега Рицы и само озеро. Накануне ночью здесь, на высоте 900 метров над уровнем моря, выпал снег, и все деревья, стоявшие вплотную к противоположному берегу, были словно прикрыты кисеей на каждой веточке, обреченно склонившейся под этим неожиданным гнетом. И сама вода озера казалась словно припудренной снегом сверху. Быть может, он даже водной глади и не касался, а так неподвижно и парил всего в миллиметре над нею.
Слово «рица» в переводе с абхазского значит «дно реки». А все дело в том, что примерно 250 тысяч лет назад скала из-за столь частых в молодых Кавказских горах землетрясений неожиданно обрушилась и перегородила русло протекавшей здесь реки. Так и родилось озеро Рица с общей длиной береговой линии в шесть километров, шириной 80, а длиной 130 метров и глубиной до 80 метров.
Но еще большее впечатление на меня произвело почти микроскопическое Голубое озеро, на которое вас обязательно завезут, чтобы похвастаться им и рассказать легенду о его рождении.
Расположено оно под нависающей скалой. И если бы не удивительной голубизны вода его, то оно было бы просто глубокой (до семидесяти метров) ямой вулканического происхождения. В самом широком месте озеро, пожалуй, не превышает и тридцати метров. Купаться в нем строго запрещено. Почему? Да потому что нельзя же купаться в отеческих слезах.
…Много лет назад недалеко от этих мест жил старый Урыс со своей красавицей дочерью Лианой. Однажды она пришла к отцу и сказала ему, что полюбила отважного разбойника Бахрома. Тогда отец спросил дочь:
— За что ты обратила свой взор на этого человека?
Глаза Лианы заблестели, потому что в этот момент она представила своего избранника перед собой, и она с жаром начала перечислять его достоинства:
— Он горд, смел, красив и отважен, отец. А когда он говорит мне слова любви, то голос его сладок и тягуч, как мед, как эхо в утренних горах.
На что старик ответил дочери:
— Если на одну чашу весов сложить все те достоинства этого человека, о которых ты мне сказала, а на другую положить лишь одну фразу: «Для того чтобы быть счастливым самому, он убивает людей», то, мне кажется, это перевесит все его достоинства.
Только на минуту чело Лианы омрачила тень размышлений над словами отца. Потом она твердо сказала ему:
— Все равно, отец, я ухожу к нему!
И пошла прочь от родного порога, чтобы более сюда не вернуться.
Тогда старый Урыс ушел в горы, сел на берегу глубокой расщелины в скале и стал оплакивать свою несчастную дочь. Через много-много дней его стенаний и плача расщелина наполнилась слезами покинутого ради разбойника отца. И упал тогда навзничь в озеро своих слез Урыс и медленно пошел ко дну. Это его глаза светятся сквозь толщу воды озера, потому что перед смертью он так и не успел закрыть их. А были они у старика небесно-голубыми…
