Маменька, папенька, позвольте представить мою избранницу. Евгения

 

— Вы осчастливили наш дом, Евгения.

— Честь для меня быть представленной родителям столь безупречного сына Павла.

— Вы очаровательны. Изволите чаю?

(На кухне)

— Ваша наружность и манеры, Женечка, внушают нам самые благородные мысли, но не сочтите оскорбительным родительское беспокойство: вы не авантюристка? Не дама полусвета?

— Маменька!

— Не испытывают ли ваши достославные родственники губительную тягу к хмелю?




— Папенька!


— Не окажете ли вы разрушительное воздействие на нервную систему нашего сына?

— Маменька!

Евгения:

— Полно, Павел. Мне вовсе не затруднительно уверить, что у меня уже полмесяца как не случались припадки, а мой отец пьёт, как взвод афганцев, только потому, что маму увезли в колонию в Стародуб, но только потому, что брата повязали, но только потому, что он защищал любовь: отдубасил стаканом бармена, который улыбнулся его парню в гей-клубе. В этих досадных обстоятельствах Паша для меня — спаситель, и не только потому, что я беременна от кого-то из знакомых мужчин (а может быть, и незнакомых: дело было в бане, там пар, жар, толком и не видно), в первую очередь Паша мне духовный брат.

(Павла начинает трясти, вскоре выясняется, что от смеха).

Евгения:

— Нет, а чего вы хотели? Я вполне могла бы скорчить из себя Белоснежку и поведать о праведности моих предков вплоть до приматов, что бы мы выиграли от этого? Мы с Павлом оба эгоисты, чудаки и забияки, но, как говорится, уже не маленькие и любим друг друга. Кто предречёт нам крах или гарантирует благоденствие?

Папенька:

— Женя, Павел, водку будете?

Маменька:

— Я тоже хочу. Вообще-то мы не пьём… а впрочем, хрен с ним.

(Маменька, папенька, Павел и Евгения выпивают водки и расходятся по комнатам).