Главная: Бабушкина надежда (продолжение). Война, вторая часть
Продолжение рассказа, который томичка Нина Васильевна Киселева написала о своей жизни по просьбе внучки Надежды Серебренниковой.
…Когда часть размещалась в Туле, мы ездили в Ясную поляну. Могила Л. Н. Толстого скромная: обложена дерном, без памятника и цветов, как он и завещал.
Тула была окружена противником, но не сдана. В Ржеве мы отмечали годовщину формирования нашей части. Была привилегия: не послали по воинским частям, в военторге дополнительно к пайку могли купить продукты.
Была зима. Почти все дома разрушены. В частично сохранившейся школе проходило празднование. Мужчины нарубили хвойных деревьев, сделали аллею, из них при подходе к школе установили по «коридору». Мы пошили шторы из марли, покрасили их краской — смесь акрихина с метиленовой синькой. Получился бирюзовый цвет. Украсили их розами, сделанными из бинтов. Покрасили в красный цвет фуксином и желтым акрилом, листья — зеленкой. Так было красиво!
Женщинам выдали отрезы на костюмы, к празднику их пошили. Туфли купили. Выглядели мы неплохо после кирзовых сапог и грубой солдатской одежды. Было приглашено высокое начальство. Заиграла музыка. И первым вышел на круг почти никогда не танцевавший мой муж, пригласив меня. Если бы он не успел, то кто-либо пригласил из высшего начальства (а нас было меньше, чем мужчин), тогда надо будет еще спрашивать разрешения, чтобы обратиться. Все наши, конечно, поняли, в душе посмеялись. Прошло все очень хорошо.
Фото: Минькин, санитар. Киселева Н.В., Гаврилко Яков Яковлевич. Высшее фармакологическоеобразование (1918 - ....) г. Дно. 3-й Прибалтийский, СЭО № 46.
«Дорогая Нина Васильевна! Моя замечательная и любимая однополчанка СЭО-овка! Сердечно поздравляю Вас с Днем Победы! Прошло 30 лет, как завершилась победой жестокая и тяжелая война, в которой нам пришлось участвовать с начала до конца, а все же время не стерло в памяти того, что пришлось вместе пережить. Прежде всего, Спас-Деминск. Все мы считаем своими спасителями Вас с Л. В. А совместная работа в лаборатории в самых плохих условиях. Лично я благодарен судьбе за то, что она свела меня в самые тяжелые времена с Вами — умной, энергичной, доброй и хозяйственной. Многому я научился от Вас, во многих ситуациях я прислушивался к Вашим советам, очень скорблю вместе с Вами. Недавно я встретился с Израилем Соломоновичем, он перенес тяжелый инфаркт, сейчас ходит, но еще не полностью выздоровел. Его жена тяжело больна, прикована к постели. Я в 1971 году демобилизовался в звании подполковника, третий год работаю преподавателем в фармучилище. Целую, Яша. Пишите о себе».
Это поздравление от Якова Яковлевича мне дорого. Получение его через 30 лет после окончания войны, не имея до этого связи, меня растрогало. Это память и признание того, что весь наш отряд спасли от окружения и, может быть, гибели мы с Лидией Васильевной. Он оценил мое влияние на него, с кем остаться: с фронтовой подругой (Евгенией Никифоровной) или с женой, ожидавшей ребенка. На тот момент его больше притягивала фронтовая. Но рассудок победил. И жене он говорил: если бы не Нина Васильевна, мы бы с тобой давно не жили.
Я у них была в Ленинграде, когда приезжала к дочери Ирине с внучкой Надей на улицу Тухачевского. Его Анечка была очень милая женщина, вырастили двоих сыновей. Яков Яковлевич и его жена умерли вскоре один после другого. Сначала ушла из жизни она, тогда он оценил ее: «Я и не знал, что я так ее люблю».
Из Ржева меня с мужем и Яшу Гаврилко послали в деревню Красный холм (07.01.1943 года). Это были тылы нашей армии.
(Витя стоял около очень низенькой сараюшки, возвышаясь над ней. Пролетал очень низко немецкий самолет и дал очередь по нему. Пули пролетели мимо его головы, изрешетив крышу. Наших войск уже не было.)
Начальство проезжало, и обнаружили там больных среди гражданского населения. Нами было обследовано 32 села. Зима была очень снежная. Машины по заснеженным дорогам не проходили, приходилось ходить пешком. Был обнаружен сыпной тиф. По заснеженным дорогам дезокамеры пройти не могли, обрабатывать пришлось другими способами. При обходе по домам, чтобы подойти к больному, надо было ногами раздвигать соломенные матрасы. Градусник берешь у больного — вши уже на тебе...
И вот 13 февраля 1943 года я заболела сыпным тифом. 16 февраля меня на санях привезли в палаточный госпиталь в деревне Семеновское, до установления диагноза положили в бокс, огороженный простынями. Положено было стричь, но меня ради исключения не остригли, а чтобы начальство не обнаружило, голову повязали марлей.
Головные боли были сильнейшие. Глаза из точки в точку переводить невозможно. Я стала просить, чтобы меня остригли, — может быть, боли будут слабее. Меня перевели в общую палатку, человек на 18-20. Через головной конец и ножной протянуты жерди, сделан настил, соединяя их, на двух человек, разделяя простыней. Когда меня привезли, то приданная нам в помощь врач Ирина Вальдман поправлялась, ходила уже (из госпиталя нам дали четыре-шесть врачей в помощь). Порядок был такой: посредине палатки бочка — печь для обогрева, а больные должны лежать головой к «стенке» палатки, а ногами — к центру.
Я понимала, что палатка очень холодная, и набитую соломой подушку клала на голову, а на ночь ложилась головой к центру (переползала).
Больные, все гражданские женщины, поправлялись уже, разговаривали, и меня это очень раздражало. Я решила, что здесь я умру, и сбежала. Хватились — меня нет. Пошли искать. Я завалилась в сугроб. Привели на прежнее место. Ирине стало хуже: переохладила голову, от менингита умерла. Какое-то время я лежала рядом с мертвой. Я была так истощена, что страшно было смотреть на свои руки. Туловище свое, сидя, держать не могла. Санитар меня поднимет, и я руки ему на плечи, и всем туловищем на него навалюсь. Постепенно стала поправляться, но еще не ходила. Аппетит появился.
Наши войска пошли в наступление, СЭО их сопровождает — наша часть. Если меня оставить в госпитале долечиваться, то я могу не попасть в свою часть, направят в Западный полк, а оттуда — куда-либо. Поэтому Витя со Скульдицким (водитель нашей машины) забрали меня из госпиталя (10.03.1943 года — а выписана была в Балашиху, в санаторий, для долечивания), и мы догоняем свою часть.
После боев все дороги были завалены разбитой техникой. Особенно трудно было переехать речку: берега крутые, дорога завалена машинами, вокруг все заминировано. В ночное время плохо видно. Я лежу на рабочем столе в машине, слышу, что у встречного военного спрашивают: «Как проехать через реку?». — «Никак не проехать. Только по воздуху».
Я уперлась головой в стену машины, ногами в мягкие кресла, стоящие на столе в моих ногах. Зубы стиснула, вся напряглась в ожидании, что разобьемся. Но, на удивление, проехали. Часть свою догнали, я была лежачая больная.
Была у нас вольнонаемная повариха Ира. Она сталась получше меня накормить.
Раздражена я была до предела: не нравится чье-то поведение — меня начинает трясти (подбрасывало). Очень хотелось поехать домой (в Томск), хотя бы на денек, посидеть за столом со своими родными.
Поезда были загружены перевозкой раненых, доставкой пополнения на фронт. Ехали в угле, на крышах вагонов. И на это я была согласна, лишь бы съездить — болезненное желание. Начальник только обещал отпустить, оттягивал время. Понимал, что я не состоянии ехать. Отпустил нас вместе с Витей в Москву. Побыли мы там очень мало. Успели только раз сходить в театр, послушали оперу «Тоска». Телеграммой нас вызывают в часть. Начальник нас отпустил самовольно, а начальство из штаба фронта предлагает Киселеву В. П. поехать в Самарканд на учебу. Мы немедленно выехали, еще не зная, зачем.
Сколько возможно, ехали поездом. В прифронтовой полосе надо было добираться машинами. В Прибалтике местность болотистая, настилы на дороге в одну колею, кое-где — в две, чтобы можно было разъехаться встречным машинам. Потому передвижение было очень медленное. К тому же шоферы не останавливали машины для попутчиков, так как были случаи, что на вид надежные люди, в нашей форме, а совершали теракты.
А ехать надо. Тогда я легла поперек дороги. Объезда не было, и шофер вынужден был остановиться. Мы добрались до части. В. П. явился к высшему начальству, на предложение поехать в Самарканд дал отказ.
Часть останавливалась в Эстонии — город Вырез, в Латвии — города Стренчи, Валга, Цесис. Половина Валги принадлежала Латвии, половина — Эстонии. Затем — Ромажи (Латвия). А оттуда выезжали по воинским частям.
Часть стояла вблизи города Выру, жили в доме помещика в лесу. Меня направили в Выру. Шла лесом одна. Опасно. Добралась до города. Начались стрельба, разрывы снарядов, город моментально опустел. Все попрятались по домам. Ну, думаю, конец — я одна. Противник начал артподготовку, пойдет в наступление. К счастью, это горел склад со снарядами.
Из Ропажи меня, В.П. и Куконего Александра Александровича направили в Ригу. Половина города была освобождена нашими войсками, а во второй половине, за Западной Двиной, велись бои. Мы должны были быть там — мост был искорежен, от берега до него надо было добираться на самодельном плотике, метров 15-20. За два конца его привязаны веревки, по ним тянули его то к берегу, то к мосту. Вставало на него всего два человека. Потому была очередь. Да и мост был искорежен, с перерывами. И мужчины отправили меня обратно.
В Риге у нас тоже была квартира для временной работы. В Тарту (Эстония) — выезжали. При приезде на первом пути шли по тротуару. Из раскрытых окон домов развевались шторы, видна прекрасная обстановка. Никто не подходил, так как было написано: «Дороги и тротуары заминированы». На обратном пути шли — это место уже было разбомблено.
Перед Латвией наша часть остановилась на станции Дно Псковской области. Однажды приехали артисты с концертом, духовой оркестр. Мы соблазнились и пошли: я, Лидия, Поля Вассерман, Моисей Наумович Немкин, еще двое-трое мужчин. Витя был в командировке в городе Старая Русса.
Мы знали, что в 10 вечера ежедневно налетают самолеты и бомбят станцию. Шли только на концерт. А как заиграл духовой оркестр, не выдержали и пошли с Лидой потанцевать первый вальс, хотя бы полкруга. Прошли ли полкруга, бомбежка началась. Клуб — большое дощатое помещение, под железной крышей, без потолка. Самолеты скидывали свечи, все освещалось. Осколки гремели по крыше. Прятались, кто как мог: я, как всегда, прятала голову под скамейку. Как только самолеты отлетят для разворота, мы вырывались. Но двери большие, как у гаражей, нам не открывали, так как все освещено, опасно.
Все-таки выпустили. Самолеты над нами, мы — прятаться в привокзальные дома, они закрыты, жильцы, зная каждодневные налета, уходят на ночь за город, в землянки. Мы все забились в туалет.
Во время бега по кирпичным развалинами я подвернула ногу. Но до дома все же добежали. Сапог я не могла ни снять, ни надеть без помощи мужа. Он сердился: «Бомбежки боишься, а как на танцы, так пошла».
Когда прибежали домой, оставшиеся дома мужчины нас уже встречали у ворот, беспокоились за нас, особенно Райзман Израиль Соломонович (доцент Винницского мединститута).
В санэпидотряде были базовая лаборатория и два подвижных отделения. Базовая лаборатория, как правило, размещалась в 20 километрах от передовой линии. Подвижные отделения выезжали в медсанбаты, в пяти километрах от линии фронта. Нам в помощь направляли эпидемиологов, те расходились по полкам и ротам. Сопровождало действующие войска наше отделение, начальник — В. П. Киселев, врач-бактериолог — Н. В. Киселева. Во втором отделении врачи были в два раза старше нас. Их посылали редко, да и мы были рады, чтобы нас не разлучали. При необходимости и лабораторные работники выезжали на передовую линию. В Прибалтике меня направили в танковую бригаду. Для безопасности и помощи (сухой паек давали на все дни командировки) мне дали Михаила Пуговкина, не известного нам артиста (однофамильца), но тоже комика.
Была весна. На дорогах снег растаял, по обочинам сугробы осели. На дороге мины разложены в шахматном порядке. Шли по обочине. Нога провалится в сугроб, увязнет в глине. Пока ее достаешь, другая провалится, увязнет... Выйдем на дорогу — мина. Ее обойдешь — снова мина. И так шли зигзагом, рискуя подорваться. Но Пуговкин не давал паниковать — всю дорогу смешил. В бригаде меня сопровождала их медработник, Надя. На третью ночь нам пришлось ночевать в штабной землянке. Дежурный врач сидел у телефона, вдруг звонок — 20 танков пошли в наступление. А это всего один-два километра. Началась суета, беготня. Слышу команду — отбить атаку и так далее. Меня начало трясти от ожидаемой опасности. Командир успокаивал, что в случае опасности меня отправят с передовой. А кто и как будет отправлять? Если атаку не остановят, от танков не убежишь. Дорога глинистая, грязная. Раненых вывозят на волокущих. Перенесенный ранее сыпной тиф и бомбежка повлияли на мое здоровье.
Поэтесса Ольга Берггольц пишет:
«Кто говорит, что На войне не страшно, Тот ничего не знает о войне...»
Перед этой тревожной ночью я побывала в ротах этой бригады. За то, что я их размаскировываю, получала замечание. Я на опушке хожу, а по другую сторону поляны на опушке — противники (очень близко).
Другой случай. Меня и Куконего Александра Александровича направили в артиллерийский полк. Он пошел на самую передовую линию в траншеи, 40 метров от траншей противника, меня оставил около артиллерийских орудий, здесь проводить работу. И началось наступление. А мы работу еще не начали.
Я с артиллеристом рядом, держусь за пулемет, он как выстрелит — пулемет ходуном ходит, меня отталкивает, чтобы не мешалась под ногами пулеметчика, тот отправил меня на повозку в медсанбат.
Атака была отбита. Ропажи (Латвия), ноябрь 1944 года. СЭО 46 Прибалтийского фронта
Ройзман Израиль Соломонович Немкин Моисей Наумович Безденежных Иван Семенович — начальник СЭО № 46 Куконего Александр Александрович Кургузов Степан Степанович Горохов Петр Дианович Вассерман Полина Моисеевна Киселев Виктор Петрович Киселева Нина Васильевна Сушков Юрий Николаевич Конькина-Безденежных Лидия Васильевна — начальник АХЧ (административно-хозяйственная часть
В. П. Киселев, Рига, 6 марта 1944 года, Н. В. Киселева, Стренчи, Латвия, 10 октября 1944 года.
Из города Стренчи я съездила в Литву, в город Двинск, где размещала госпиталь, в котором служила Зина в годы войны (Ропажи — Рига — Двинск). По Риге из гостиницы на вокзал шла в ночное время.
Все дома мылись из пожарных шлангов. По улице проходили трамваи, собирали мусор, заготовленный дворниками в бочки в их ожидании. Город был очень чистый. Если пройдет повозка, и лошадь оставит свои следы, сейчас же выходит из подъезда дворник и убирает. Лет восемь назад у нас около Казанского собора в дневное время лежали неубранные следы лошади.
Водителем нашей машины был Скульдицкий Станислав Иванович, прекрасный специалист своего дела.
Как он проехал через непроезжаемую дорогу я, кажется, уже писала. Наша пятитонная машинка провалилась под лед. Они с В. П. по колено в ледяной воде, пользуясь домкратом, сумели ее вытащить. Надо было проехать речку. Лед был еще неокрепший. Люди шли по льду по пешеходной дорожке. Скульдицкий рискнул проехать, я побоялась и вышла из машины. Он пустил ее стрелой, лед сзади разламывался. Надо было проехать по двум доскам, чтобы не объезжать по дороге. Он рискнул и проехал. Ноябрь 1942 года, деревня Луковинки. На фото: Скульдицкий С. И., Киселев В.П., Киселева Н. В., Кутырева Маша
8 мая 1945 года мы узнали, что война окончена. От счастья плакали, обнимались. 9 мая был митинг в городе Ропажи, вечером был салют по случаю окончания войны. Я знала, что это салют, а меня все равно от звуков выстрелов трясло.
Вскоре нас направили на Восток…