Дед-фронтовик и «новый русский» бык. Памяти деда Сашки посвящается.
Все фото публикации взяты из интернета - до дедовских пока не добраться.
Дело было в шальном 93-ем. ЕБеНя поджег и расстрелял Белый Дом, шизоидные дерьмократы егорки-губошлепа пинали и топтали врагов западных свобод и дикого рынка по всей столице. Москва кипела и булькала либеральными пузырями с явным оттенком зелени из американского посольства. Злобный кремлевский балаган и добрый английский джин пробили таки мою усталую печень. Я рванул на Урал – глотнуть чистого воздуха.
Заехал на пару дней в гости к деду Сашке (младший брат моего деда: с детства – третий родной дед, и никак иначе) в тихий провинциальный городок под Свердловском, который уже опять стал тогда Екатеринбургом. Дед обрадовался, потащил, естественно, в магазин. Печень за сутки в поезде оклемалась, и я деду Сашке охотно подчинился. Когда шли из лавки домой, у крыльца дедовской «хрущобы» встретили соседа по дому. Здоровенный мордатый бык лет 30-ти в строгом темном костюме и белой рубашке лениво вылез на свет божий из черного наглухо тонированного «600-го». Конкретный такой грозный бандюган всего Урюпинска. Под пиджаком мелькнула оперативная кобура с пистолетом.
«Авторитет» неспешно двинулся к подъезду. Бритая рожа громилы светилась наглым довольством и легкой похмельной тоской. Я притормозил – бодаться на пороге дома с перекачанным центнером мышц без мозгов, зато при стволе, не хотелось. Маленький, щуплый дед Сашка в фуфайке, кургузом пиджачишке и домашних «трениках» невозмутимо шагал к дверям, словно не замечая массивного быка, которому он самым нахальным образом перекрыл дорогу. В авоське деда нежно позванивали бутылки «пшеничной».
А вот «новый русский» на деда четко среагировал: дернулся, как ужаленный, и резко метнулся в обход моего ершистого старика к крыльцу, почему-то не попытавшись его оттолкнуть, и даже не задев драгоценной авоськи. Удивляться было некогда – я рванул за быком и… остановился, озадаченный поведением соседа. «Хозяин жизни» моментально распахнул перед дедом Сашкой дверь подъезда, шутовски поклонился – толстенный золотой трос в палец толщиной с гирей-крестом над рубахой свесился – и мягко так прогудел: «Доброго здравия, Александр Михайлович».
Дед мой важно кивнул, сухо бросил: «И тебе, Игорек, не хворать». И чинно прошел в подъезд, как монарх в королевский дворец. Я конкретно остолбенел. Громила деликатно покосился в мою сторону:
- В гости приехали?
- Приехал. Деда Сашу попроведать. – Пробурчал я.
- Крепкий у Вас дед – геройский. – Уважительно высказался сосед и ушел в подъезд.
Шустрого деда Сашку я настиг только на третьем этаже, в дверях квартиры – бандюган Игорек грациозно переместился к своему бронепакету, на этом и раскланялись.
Через пару часов теплого и доброго семейного застолья мы с дедом Сашкой тет-а-тет удрали от родни на кухню, покурить. Тут уже я не утерпел:
- Дед, ты чо, блин, на старости лет в Крестные отцы подался? С какого бодуна крутой плохиш тебе такие решпекты выдает?
- А чо? Игорек-то? Нормальный сосед – уважительный – дружно живем. - Дед Сашка хитро заулыбался. Потом сжалился:
- Да ты понимаешь, появился он здесь полгода назад, купил квартиру у соседей наших, и еще две над нами. Ну, учинил евря-ремонт, сварганил себе хоромы двухэтажные, и понеслось. Сначала два месяца с утра до ночи сверлили-колотили, потом он въехал и начал всех доставать. То «мерин» свой поперек детской площадки бросит, то вопли дикие и пляски до утра. Участковый, гнида, и носа не казал. Бухал тогда оглоед крепко, а как нажрется, встретит меня во дворе, или на лестнице, и хана: гребет за шиворот, валится тушей бычьей и давай втирать про свою опасную работу и тяжелую бандитскую жизнь.
- И что? Надолго тебя хватило?
- Да не. Раза три он меня так помурыжил, а потом я взъерепенился. - Дед Сашка вкусно затянулся ядреной «беломориной». Хмыкнул:
- Ну, ты же помнишь, у меня еще с давних времен старая «тулка» в чулане лежит – раньше-то еще ходил на уток, а теперь без очков не вижу ни хрена – какая тут охота? – Дед сокрушенно махнул рукой и поник. Тут же встрепенулся:
- Да, ну так вот – покумекал я, что мне эти рандеву пьяные поперек борозды, и решил задачку. Взял ножовку, стволы «тулке» отхватил впополам, зарядил дробью-«нулевкой» - картечь с жаканом не стал уж брать. – Дед загадочно примолк, интриган вредный.
- Ну? Дальше-то что?
- А ниче. Выждал у окна, когда оглоед из иномурки своей ночью выпадет, встретил в подъезде, курки взвел, ткнул стволами ему в яйца и сказал, что если еще раз ко мне сунется, или барагозить в доме будет, отстрелю нахрен. Тут же протрезвел, падла, и обратно на улицу дернул.
- А ты?
- А чо я? Я «тулку» разрядил и спать пошел. – Мой геройский дед безмятежно улыбнулся.
Я обнял его и потерся головой о плечо. О худенькое плечо моего могучего деда Сашки, который в 42-ом пятнадцатилетним пацаном сбежал на фронт, прошел всю Войну в минометной батарее, терял друзей и, бывало, засыпал на позиции коротким сном рядом с телами своих погибших товарищей. Дошел до Берлина, вернулся домой с одной единственной медалью «За отвагу», позже вручили еще две: за Берлин и Победу.
Мне эта одна дедова «Отвага» дороже любых иконостасов всех штабных и тыловых карьерных крыс – как той Войны, так и наших дней.
А еще дед Сашка любил и всегда за праздничным столом пел нам песню: «… И на груди его светилась…». И мы ему тихонько подтягивали. Больше десяти лет, как ушел от нас дед Сашка. Его песню мы поем. И он приходит, и поет вместе с нами. Будет дед Сашка с нами и сегодня – у него день рождения.
PS: текст нашего с дедом Сашей диалога пришлось немного поправить: после Войны дед из любых пяти слов четыре с половиной говорил исключительно матом – и в радости, и в печали, а вот злым его никто из родни и друзей после Войны не видел ни разу. Иногда сердилась только бабушка Клава: когда смышленые внуки и правнуки после двух-трех дней отсидки на больничном карантине у деда Сашки возвращались в детский сад. Там юные полиглоты просто и легко вышибали в аут впечатлительных воспитательниц суровым фронтовым лексиконом. Вся большая родня: от доброй и мудрой жены до сопливых внуков и правнуков принимала форму речи деда как данность, поголовно звала его по собственному категорическому распоряжению дедом Сашкой, и зовет так до сих пор, когда мы о нем говорим. Помним всегда.
Всем светлой памяти, мирного неба и счастья
ВДВ.