Сказка о Копейке

Усмехнулся торгаш, однако копейку взял: у мужика, думает, куплю.

Приходит он к мужику, показывает копейку да говорит:

Видишь копейку? Дай ты мне за нее своего поросенка, да добудь улей меду да волчью шкуру на тулуп.

— Ладно,— сказал мужик,— благо я теперь отдохнул от работы.

Перво-наперво отдал он купцу своего поросенка, что берег себе к празднику.

Праздник-то был самый большой в году. Ну, ничего, думает он. Как подрастет мой сынишка, что теперь в люльке лежит, так справлю праздник как следует.

Потом взял мужик кусок мякинного хлеба, засунул за голенище нож и пошел в лес.

Вот идет он лесом, а сам нюхает, не пахнет ли где мёдом.

Нет, ничего не слыхать! Долго шел он; давно уже съел он свой хлеб и кормится одними желудями да кореньями, а меду как назло нигде не слыхать. Наконец мужик потянул носом воздух в себя: издалека послышался легкий медовый запах. Пошел мужик по чутью. Шел, шел. Пришёл. Видит, стоит большущая липа, а вокруг нее пчёлы так и кишат, так и кишат. Только глядь! Огромный медведь стоит у дупла и уже собирается лапу в него запустить.

— Ах ты, господи! закричал мужик,— да, никак, мишка хочет мед у меня перебить!

Выхватил он из-за голенища нож и с криком побежал на медведя. Заслышав мужика, мишка обернулся, приосанился и пошел навстречу ему.

Быстро сорвал мужик несколько пучков тонких березовых веток, намотал их на левую руку, в правую взял нож и пошел на медведя.

Вот они сошлись. Мишка уж и лапы протянул, чтобы схватить мужика, да не тут-то было: мужик сунул ему в лапы свою левую руку, а правой всадил ему в сердце нож по самую рукоятку. Потом отскочил назад, как градина от камня. Да на беду он зацепился за сук, так что медведь успел-таки сцапать его. И вот обнялись они и сцепились врукопашную. Сперва мишка стиснул мужика, у того даже косточки затрещали. Потом мужик стиснул медведя — у того кровь брызнула из раны, как вода из родника. Повалился мишка, как овсяной сноп. А мужик размял маленько свои косточки после медвежьей ласки, да и думает:

«А ведь бог не без милости и к мужику, не пошли он на мое счастье медведя, мне еще бог весть сколько пришлось бы искать волка, а теперь лавочник, может статься, согласится взять медвежью шкуру вместо волчьей».

Содрал он шкуру с медведя, вынул из дупла мёд и понес свою добычу домой. Приносит он ее к купцу. Тот посмотрел, покачал головою да и говорит:

— Медвежью шкуру вместо волчьей! А что дашь в придачу?

— Да что же мне дать-то,— говорит мужик,— портки, что ли?

— Ну, давай хоть портки!

Снял мужик портки и отдал их купцу; потом получил от него копейку и понес барину в счет недоимки с прошлогоднего оброка за водопой: потому, видно, по барской молитве текла в реке вода да мужицкую скотину поила.

Идет это мужик, да и глянул на копейку, которую всё в руке держал. Глядит, а копейка-то та же, ржавая да корявая, та самая, что отдал он попу за царствие небесное. «Ладно,— думает себе мужик,— отдам я ее теперь барину, небось не скоро вырвется из барских рук».

Вот подошел он к барским хоромам, снял шапку и стал у ворот. А на беду его барыня выглянула в окно посмотреть, не едет ли офицерик молодой.

Как завидела это барыня, что стоит мужик без порток, закричала: «Ах, ах! Помираю!» — глаза закатила, обомлела и хлоп на ковер — только ножками задрыгала.

Бегут докладывать барину: так и так, мол, барыня изволила увидеть мужика без порток и теперь помирает. Напустился барин на мужика, затопал, заорал. Но как узнал, что он ему оброк принес,— притих, только дал мужику записку и говорит таково ласково:

На тебе, голубчик, записочку, отнеси ты ее к становому.

Взял мужик записку, отнес ее к становому и уж взялся было за шапку, чтобы домой идти, только посмотрел он на станового и остановился: у того кулаки сжаты, глаза сверкают, зубы скрежещут, сам пышет, как взмыленный конь. Как подскочит это он к мужику, да как заорет:

Как ты смел, сиволапый ты этакий, барской чести оскорбление нанесть?

Попробовал было мужик оправдаться, да куда тут. Распалился становой пуще прежнего:

Как! Ты еще отпираться, отпираться, собачий сын! В Сибирь сошлю! В гроб заколочу! С живого шкуру сдеру!

И пошел, и пошел... А сам то спереди, то сбоку так и наскакивает, точно забодать мужика али в рот ему вскочить хочет.

Заслышала жена, что плохо дело. Поймала она петуха, бежит к становому и бух ему в ноги.

Батюшка,— говорит,— вот тебе петух. Возьми его на здоровье, только не губи ты моего хозяина! Без него пропадем мы с малыми ребятами.

Осерчал становой пуще прежнего. Даже задыхаться стал.

— Как петуха! Да как ты смеешь мне петуха сулить, да как у тебя язык повернулся! Я двадцать лет богу и великому государю становым служу, а никогда не терпел такой обиды! Давай сейчас козу, не то всю избу велю разнести.

Нечего делать, привели ему козу.

Смягчился становой и велел только постегать мужика и отпустить подобру-поздорову.

Пришел мужик домой и велел жене портки новые шить, потому скоро нужно было опять идти к барину, работать за недоимку в его саду, так чтобы не ровен час барыня опять не завидела.

А барин ходил по хоромам и все придумывал, что бы ему сделать с мужицкой копейкой; наконец надумал и велел кликнуть мужика.

Приходит мужик, барин и говорит ему:

Послушай, любезный, тебе топливо, говоришь ты, надобно. Вот, видишь, там на огороде у меня жердочка стоит, так возьми ее себе, только сослужи ты мне службочку.

— Какую? — спрашивает мужик.

Ступай ты,— говорит барин,— к другу моему Софрону Кузьмичу, он всего за пятьсот верст отсюда живет, и скажи ты ему, что барин, мол, приказал кланяться и в гости к себе просить.

— Ладно,— говорит мужик.

Вот пошел мужик к Софрону Кузьмичу. Уж он шел, шел, шел, шел, все лапти истрепал, чуть кожи на подошвах не износил. Наконец приходит и говорит:

— Так и так; барин приказал кланяться и в гости просить.

Софрон Кузьмич сейчас собрался, потому были они с нашим барином большие приятели: как молоды были, вместе царю служили. А служба-то была самая дворянская: у казенных баранов под хвостом шерсть подстригали да тайком суконщикам сбывали.

Вот приезжает он к барину, и начали они играть на мужицкую копейку. И обыграл Софрон Кузьмич нашего барина, и уехал он веселый-развеселый, и дорогой все песни пел. А наш барин остался злющий-презлющий, и чтобы на чем-нибудь сорвать свою злобу, он кликнул сотского и велел ему стребовать оброк с мужика. .

Пришел сотский к мужику и стал требовать с него оброк.

— Да откуда мне взять-то? — спрашивает мужик.

— Откуда хошь, хоть роди, брат, не то барин — опять к становому.

Почесал мужик затылок, однако делать нечего, оброк добыть нужно. И вот пошел мужик на заработки. Уж он ходил, ходил и нигде не мог найти работы. Наконец, приходит он к тому самому барину, что выиграл его копейку, и спрашивает, нет ли работы. Позвал барин управляющего, чтобы узнать у него насчет работы.

— Как же, есть,— говорит управляющий,— у нас недавно плотину прорвало. Нужно поскорей починить, чтобы не размыло. А работа самая опасная, потому вода, того и гляди, снесет, да еще как раз под колесо. Вот нам и с руки отдать эту работу мужику, потому из-за копейки мужик не только в воду, а и в огонь полезет.

— Хорошо,— говорит барин,— распорядись.

Пошел управляющий к мужику и говорит:

— Почини барину плотину, да мне сруби избу за то, что я хлопотал за тебя, и зашибешь копейку.

— Ладно,— говорит мужик.

Вот взял он топор, нарубил лесу, перетаскал его ко двору управляющего и начал строить избу. Топором рубит, топором тешет, топором пилит, топором стругает, топором дыры сверлит, топором гвозди колет, топором и забивает. Пот катится с него градом, а он и в ус не дует; это, думает, ещё работишка, а работа-то будет впереди.

Вот приходит управляющий и видит: выстроена изба на славу.

— Молодец,— сказал управляющий и дал мужику понюхать рюмку, из которой третьего дня водку пил.

— Спасибо,— сказал мужик,— порадею твоей милости за твою ласку.

Вот пошел мужик к плотине. Видит, прорвало плотину, по самой средине. Вода так и бурлит, как кипяток в котле. Подступу ниоткуда, чуть подойдешь — земля так и обсыпается. Как тут быть! Думал, думал мужик, наконец надумал: по обоим бокам плотины росли толстые вербы. Мужик перекинул через них крепкую веревку, потом прицепил к ней на вожжах лукошко.

Теперь ладно,— сказал мужик и принялся тесать сваи. Натесавши сколько надобно, бросил он в лукошко тяжелый камень, навалил сваю, сам сел на нее верхом, взял в руки острый кол и отпихнулся.

Раскачало его, как маятник!

— Эй, утонешь,— кричит ему управляющий из окошка.

Носится себе мужик по воздуху, да и отвечает.

— Не сумлевайся! Нас бог бережет, потому без мужика ему не то что на свечку, а и на ладан неоткуда бы взять. А то без мужика бог, точно, давно бы перевелся совсем.

Покачалось, покачалось лукошко, наконец остановилось. Мужик ткнул сваю в воду и приколотил камнем. Потом отпихнулся он к берегу, выскочил, придержал лукошко и навалил новую сваю. Долго летал мужик, долго колотил он сваи, наконец вбил все и завалил камнями и песком. Только глядь, срединная свая нагинается, нагинается и вот-вот упадет. Как тут быть? Под руками ничего. Пропала работа! Недолго думал мужик, раскачался в лукошке — и прыг сам на сваю!

От здоровых мужицких пяток свая засела так, что сам черт ее не вырвал бы, да только сам мужик грохнулся в воду, и его понесло под самое колесо.

— Ну,— думает управляющий,— пропал мужик! Копейка-то, им заработанная, у меня останется.

Однако мужик догадался нырнуть и вылез из воды цел и невредим. Пришлось управляющему отдать мужику его копейку.

Вот понес ее мужик домой, идет, а сам думает:

Слава богу, теперь раньше, чем через неделю, барин не потребует с меня оброка. Будет время поработать на себя, да и отдохнуть, кстати, за весь год.

Приходит он домой и идет прямо на барский двор. Входит и видит: весь двор усыпан можжевельником, все ходят в черном, и в окне две свечи видно.

— Что случилось? — спрашивает мужик.

— Барин помер,— говорят ему.

Заплакал мужик и подумал: «Царство ему небесное, добрый был барин!»

И понес он оброк барыне. Только к барыне его не пустили. Барыня больно убивалась по барину, и утешал ее, горемычную, офицерик молодой. Вот никого она и не пускала к себе.

Пошел мужик домой, полез в погреб, вырыл ямку и спрятал в нее свою копейку, чтобы не пропала не ровен час.

Через несколько дней идет мужик домой. Вдруг слышит — кто-то плачет. Обернулся он и видит: сидит при дороге девочка и заливается горючими слезами.

— Чего плачешь, девка? — спросил он ее. Девочка рассказала ему, что у нее брат очень заболел, так нужно звать попа, чтобы он окунул палец в тесто да помазал больного по губам. Поп даром идти не хочет, а платить ему нечем.

Положил мужик свою шершавую лапу девочке на голову, взъерошил ей волосенки и говорит:

— Не плачь, дура, я заплачу попу.

Поблагодарила девочка мужика и побежала к попу. А мужик полез в погреб, откопал свою копейку и вынес ее на свет божий.

Глянул на нее мужик и всплеснул руками: узнал он свою копейку, ту самую, что с такими трудами добыл он из груди матери — сырой земли, потому что, полежавши в земле, она стала такою же зеленой да корявой, как тогда была... И заплакал мужик с досады от такой обиды горькими слезами. Понял он, что напрасно пропали все его труды: ничего-то он не выработал, кроме той самой копейки, которая и прежде его была. Вот теперь она попадет опять попу и пойдёт потом гулять по свету белому, и будет ездить на нем всякий, кому удастся подержать ее в руках. А коли ненароком она снова заглянет в его избу, так только затем, чтобы он сям снес ее либо барину, либо попу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Не дам никому своей копейки!» — решил мужик.

Вот отправился он к соседке. Приходит, видит — у больного вся борода уж в тесте, а поп стоит посередь горницы, набрал в подол всякой всячины — пирогов, яиц, ниток — и озирается: нет ли ещё чего лишнего в избе. Видит, что больше взять нечего, и оборачивается к мужику:

— Ну, давай теперь ты свою копейку!

— Эх, батька, батька,— говорит мужик,— какие у тебя очи, как я погляжу! Никогда не видывал я таких.

— Как какие? — говорит поп.— Известно какие — поповские! Да что ты тут лясы распустил? Подавай-ка прежде копейку, а уж потом разговаривать станем!

Покачал мужик головою, да и говорит:

— Эх, батька, плохо тебе будет! Послушай-ко, что я расскажу тебе, авось восчувствуешь.

Жил-был поп, и был он такой же грабитель, как и ты. Вот раз ехал он поздней ночью и вез с собою целый мешок денег. Вдруг, откуда ни возьмись, разбойники! Напали они на него, убили и обобрали догола. Однако решили похоронить его, а не бросать на дороге, потому поп.

Сколотили они большой гроб из досок, приходят за попом, кладут, а он не лезет. «Что за чудо? — говорят разбойники.— Кажись, покойник совсем малого роста, а в такой большой гроб не лезет!»

Сколотили они другой гроб, в два раза длиннее и шире первого. Кладут, а он опять не лезет!

Совсем перепугались разбойники, закричали в один голос: «Да это, должно быть, колдун, братцы!» — и бросились бежать в разные стороны. Вот на другой день едут той же дорогой поп с мужиком. Видят, лежит голый человек. Мужик и говорит попу: «Прикрой его, батька!»

Поп ехал с требы, и потому была у него новина холста. Вот отрезал он три аршина и стал прикрывать. Смотрит, все тело от ног до половины носа прикрылось, а глаза и выше глаз — нет.

Отрезал поп четыре аршина. Опять покрылось только до глаз, а глаза все смотрят.

Отрезал поп семь аршин. Опять то же: глаза смотрят да смотрят.

«Что за притча?» — говорит поп.

«Да ты покойнику глаза-то засыпь прежде песком,— говорит мужик ему,— иначе не прикроешь, потому покойник, видно, поп был, а у попа глаза завидущие, сколько ни отрежешь, ему все мало будет».

Послушался поп мужика, засыпал покойнику глаза песком, и сейчас же он прикрылся куском в три аршина, еще лишку осталось.

— Послушай же и ты меня,— сказал наш мужик попу,— не грабь ты народ православный. Жалеючи тебя говорю. Ведь после смерти и ты не влезешь в гроб и тебя бросят без погребенья.

— Ах ты, курицын сын,— закричал поп,— да как ты смеешь своему отцу духовному такие слова говорить!

— Батька, батька, по душе говорю тебе, не грабь народ православный! Ну, как никто не догадается тебе глаза-то песком засыпать? Ведь растерзают тебя звери лютые! Опомнись, батька!

Схватил поп качалку, кинулся на мужика и кричит:

—Давай мою копейку, довольно я твоего вздору наслушался!

Мужик придержал его за руку и говорит:

— Нет, батька, ступай себе с богом, а копейки-то я тебе не дам, потому грех твоим грехам потакать.

Убежал поп, подобрав рясу, и прямо на барский двор. Вбегает он в горницу и застает там барыню и офицерика. А офицерик только что посватался за барыню, и она согласилась идти за него. Поэтому офицерик был веселый-развеселый.

— Что это ты, батька, такой встрепанный? — спрашивает он смеючись.— Али попадья тебя выпорола?

— Какая попадья? — махнув рукой, отвечает поп.— Это бы беда не большая — свои люди, сочтемся! Мужик взбунтовался, вот что!

И он рассказал им про бунтовство мужика.

— Эх ты, а еще долгогривый называешься! То-то грива у тебя выросла, да ума не вынесла! Не умел с мужиком справиться!

— Приведи-ка его ко мне,— сказал новый барин своему лакею.— Я и говорить-то ему ничего не буду, только гляну на него — и увидите, как он сейчас смирится.

Пошел лакей за мужиком, а барин усы покручивает, ждет да дожидается, чтобы ему перед барыней да попом удаль свою показать.

Видит он, входит в дверь мужик, а за ним лакей.

— Ну, ну,— говорит барин,— веди-ка его сюда, дай-ка я на него гляну! — А сам искоса посматривает, то на барыню, то на попа.

Вот вводят мужика, а барин готов: стоит он посередь горницы, левую руку фертом в бок, правую руку в карман засунул, весь вперед нагнулся, голову вытянул, губы стиснул, глаза выпучил и так и ворочает белками.

Как глянул это мужик на барина, так даже сторопел: - Батюшка,— говорит он,— да никак ты нездоров совсем! Постой, болезный мой, я принесу тебе водицы испить, авось полегчает.

Не дождался мужик ответа, побежал на двор; снял с головы свой замасленный картузишко, набрал в него воды из кадки и приносит барину.

— На, батюшка, испей!

А барин сидит да только глазами хлопает: больно уж конфузно ему стало перед барыней да попом.

Зато как напустится на мужика барыня! Чуть в бороду не вцепилась:

— Как, мол, ты смел барину воду в своем поганом картузе подавать?!

Вылил мужик воду за окошко да и спрашивает барина:

— Чего же тебе нужно от меня?

А барин успел уже оправиться. Развалился он в кресле, засунул руки в карманы да и говорит:

— Что это, ты, любезный, бунтовать вздумал?

— Какое бунтовство! Грех попу народ обирать, да и потакать ему тоже грех, вот все!

Да как же это, любезный мой! Ведь он отец духовный. Как же ему своими трудами, а не вашими жить? Ведь эдак ты, пожалуй, скажешь, что и я должен своим трудом, а не твоим жить?

— Ай да умница! Даром, что барин! — говорит мужик.— Ведь ты, как есть, угадал! Я ведь и тебе платить не стану.

Вскочил барин, как ужаленный, и почал он костить мужика да требовать с него копейку, однако, как ни бился, ничего не мог сделать. Мужик и ему копейки так-таки и не отдал.

Пошел мужик домой, а офицерик, поп да барыня остались думать крепкую думу: как им справиться с мужиком. Думали, думали и решили послать бумагу становому, что мужик-де взбунтовался, не хочет своей трудовой копейки отдавать, так чтобы он ехал усмирить его.

Прочитал бумагу становой и побледнел весь.

Господи,— думает,— пришел мой конец, убьет меня мужик!

Однако ехать надобно, потому служба. Вот засунул становой за пояс четыре пистолета, сел верхом на самого быстрого своего коня и поехал к мужику.

Тихонько подобрался он шагов на сто к мужицкой избе да как припустит, припустит своего коня — только дым столбом пошел. Вихрем летит это становой мимо избы, а сам кричит:

Отдай копейку, отдай копейку, мерзавец! Не то не пощажу! С лица земли сотру, в бараний рог согну!

А сам знай хлещет, да хлещет своего коня.

В избе поднялся страшный гвалт. Мужика на ту пору как раз дома не было, но, заслышав крик станового, корова замычала, свинья захрюкала, овца заблеяла, а собаки с лаем перескочили через забор и погнались за становым.

«Ну, пропал я»,— думает становой. Бросил он поводья, уцепился за загривок руками и зажмурил глаза, чтобы не видеть смерти, и понес его конь прямо на огромный камень. Полетел становой вверх ногами. Хлопнулся оземь, лежит и думает:

— Убит, сейчас богу душу отдам!

Подбежали собаки, понюхали, понюхали его со всех сторон, потом подошли бочком, подняли задние лапы и обоссали его с ног до головы. А становой лежит, зажмуривши глаза, не шелохнется, а сам думает: «Помираю, это у меня из ран теплая кровь бежит».

Побежали собаки домой, виляя хвостами, а становой все лежит да лежит. Долго он лежал и всё ждал, что вот-вот отлетит от него душа. Наконец видит — не отлетает, и решился он открыть один глаз, потом другой — ничего! Приподнял он осторожно голову и оглянулся кругом. Видит — никого нет, а в стороне лежит его лошадь. Подполз он к ней, видит — обе передние ноги переломлены. «Господи,— подумал становой,— нет мне нигде спасения! Что, если мужик окружит меня и возьмёт в полон!»

От страху он чуть не умер; однако собрался с духом и бросился бежать в стан.

Долго бежал он. Не раз спотыкался и падал то на сук, то в болото. Испачкался да исцарапался так, что стал чёрт чёртом.

Прибежал и сел сейчас писать губернатору бумагу: так, мол, и так, мужик взбунтовался и отказался отдавать свою копейку; поехал-де он, становой, уговаривать, но мужик уговорам его не внял и в ответ заревел, как целое стадо коров. Потом выпустил мужик на него особых собак, которых нарочно на этот случай развёл. Собаки эти видом ужасны, ростом с теленка, а бегают быстрее ветра. Потом пустил мужик в него большим камнем, величиной с быка, и переломал лошади обе передние ноги. Потом вынес он огромную трубу и брызнул в него вонючей водою, от которой дух захватывает, и так испакостил ему мундир, что теперь к нему близко подступить невозможно.

Прочитал эту бумагу губернатор и сказал:

Нужно дать становому Егорья за храбрость!

Потом приказал сейчас же снаряжаться в поход против мужика. На другой день рано утром губернатор и становой с ротой солдат уже выступили против мужика. К вечеру они подошли к лесу, в котором жил мужик. Солдаты разбили лагерь и легли спать, а офицеры собрались к губернатору в палатку совет держать, как им мужика заполонить.

Думали, думали и решили, что прямо нападать страшно, так нужно подождать до зари, когда мужик пойдет в лес умываться ключевой водой, а тогда окружить и заполонить.

Сказано — сделано. Подошли они на другой день к ключу, окружили его и спрятались в кустах, чтобы мужик ничего не заметил. Не успел мужик нагнуться к воде, как вдруг со всех сторон у него затрубили в трубы, забили в барабаны и заорали разные команды.

— Что за оказия — думает мужик, протираючи глаза. А у станового откуда храбрость взялась: скачет он, как угорелый, перед солдатами, саблей машет и кричит.

— Ребята, не робей! Умрем за царя батюшку и за веру православную!!!

Потом схватил он знамя и крикнул:

— За мной, ребята, ура!

— Ура, у