Чтобы помнили. Мои родные женщины на войне
В преддверии Международного женского дня 8 Марта вспомним о женской доле на войне
Восьмое марта. Международный женский день, а также праздник из детства, когда подарки дарят девочкам, а мамам и бабушкам — тюльпаны, конфеты… Женщины, наши половины. Они всегда были рядом с мужчинами, поддерживали нас на всех крутых поворотах жизни, в горестях, трудностях и... И на войне. Людмила Павличенко, Марина Раскова, Юлия Белоусова. О некоторых из них сняты киноленты, написаны книги, спеты песни. Остальные сотни тысяч, которые не совершили подвигов, но честно выполняли боевой долг на передовой и в тыловых частях, отмечены наградами, почетными грамотами, народной памятью. А были еще миллионы, которые ковали победу в тылу, выхаживали раненых, учили будущих солдат и офицеров. Всех не упомнишь. Но у каждого человека есть своя ячейка памяти, в которой хранятся образы самых близких женщин — матерей, дочерей, бабушек. Несколько месяцев назад я написал статью о боевых буднях двух моих дедов. Наверное, теперь, в канун Восьмого марта, наступило время вспомнить и об их половинках — моих бабушках. Анна Алексеевна родилась в 1915 году в крестьянской семье, в Ярославской области. В 1938 вышла замуж за молодого старшину, приехавшего на побывку. Молодой командир укатил к новому месту службы, куда спустя некоторое время собралась и она. Из воспоминаний Анны Алексеевны: Вышла из вагона на перон Медвежьегорска, оглядываюсь вокруг, людей много, а Петра нет! Как же так? Сам же телеграмму давал, что встречать будет? Гляжу, на меня двое молодых офицеров смотрят. Подходят... — Вы такая-то? — Да, я, — отвечаю. — Петр вас встретить не может, нас прислал. — А что с ним? — В санчасти... — ??? За два дня до вашего приезда на границе с финнами произошла стычка — пьяные молодые парни начали задирать наш патруль. Завязалась потасовка. К подвыпившим карелам подтянулась подмога, к нашим бойцам на выручку поспешили находившееся неподалеку на хозработах подразделение. Ну, ему и перепало… В тридцать девятом родилась дочь. В сороковом — сын. 22 июня семья находилась в военном городке под Минском. Кроме главы семейства, который находился в летних лагерях около границы. Жены офицеров с детьми и "тревожными" чемоданчиками поспешили по дороге на восток. В какой-то момент их подвозила танковая колонна, но потом она отвернула в сторону от шоссе, и женщинам пришлось спешиться. Потом были авианалеты. Бомбы, обстрелы из пулеметов... Навстречу проехала "эмка", офицер сообщил, что дальше идти нет смысла — там уже немцы. Женщины решили возвращаться. Неожиданно одна услышала, как их зовут по имени — на обочине лежал раненый начфин части, в которой служили их мужья. Оказали помощь, но умудренный опытом офицер понимал, что ранение смертельное, и поэтому торопился дать последние указания. Строго-настрого запретил упоминать, что они жены офицеров, советовал перейти на девичьи фамилии. Под конец открыл портфель и раздал им пачки денег, наказав помногу не менять, чтоб не вызвать подозрений. Потом сжег списки и... застрелился. Молодых женщин Минск встретил хаосом, беготней, суетой и пожарами... Вскоре город захватили фашисты. Пришлось вставать на учет, устраиваться. Все ради них — детей. Анне Алексеевне была назначена работа на полях, на которых выращивались овощи для немецкой армии. Из воспоминаний: Было два надзирателя из местных. Менялись через день. А заведовал этим хозяйством старый немецкий полковник. Он еще в Первую мировую воевал и даже в нашем плену сидел и кое-что по-русски понимал. Надзиратели были разными — один молчаливый и добрый, что ли… В конце каждого рабочего дня разрешал женщинам, имевшим детей, брать овощи по количеству ртов. Вот я и брала. То две морковки, то две свеклы… Второй — полная противоположность. Низенький, крикливый и суетящийся. Не успела одну работу сделать, а он уже на другую гонит! Вот я однажды не выдержала, разогнулась и послала его по всем нашим русским адресам! Он аж дар речи потерял! А потом побежал старому полковнику жаловаться. Приходит тот. Громко подзывает меня и на ломаном русском спрашивает: зачем я надзирателя ругала? Я ему со слезами на глазах все рассказала: что, мол, не успеваем одну работу окончить, а он уже дальше гонит! Покивал старик, усмехнулся в усы и ушел. Больше мы противного надзирателя не видали — перевели его на другую работу… Однажды, стоя на крыльце дома, всматривались в колонну военнопленных, которых вели с работ в лагерь и узнали в одном лейтенанта из их части! Тот был в солдатской гимнастерке, небритый, грязный, заросший... Подбежали к конвоирам, наврали, что это кузен одной из них! Просили оставить на ночь и... Конвоир согласно кивнул! Лейтенанта на кухне долго отмывали, стригли, брили. Потом кормили, чем бог послал и все расспрашивали, расспрашивали, расспрашивали... Но он о судьбах мужей не знал ничего. Как раз в воскресенье 22 июня был в увольнении в городе. Утром встал в колонну, идущую на работы, и больше его не видали... Со временем одна из подруг, работавшая в каком-то бюро в городе, вышла на минское подполье. Начали переправлять собранные данные партизанам. Иногда передавали какие-то посылки. А ближе к освобождению Минска связь с партизанами прервалась. По слухам, отряд полностью был уничтожен где-то в болотах. Освободителей встречали со слезами! Плакали от радости женщины, а вместе с ними, не понимая, отчего рыдают мамы, ревели и дети! Подпольщики подтвердили деятельность офицерских жен, и их избежала участь лагерной жизни. Анна Алексеевна вернулась в родное село в 1944 году, куда скоро приехал и муж! Ему дали отпуск долечиваться после ранения, и он решил на родине узнать судьбу семьи. Скончалась Анна Алексеевна в две тысяча третьем году. От старости. * * * Мария Игнатьевна родилась под Броварами, на Киевщине. 22 июня ей было семнадцать. Отца, фельдшера, сразу призвали в армию. Спустя несколько месяцев — старшую сестру. Она работала телеграфисткой на киевском почтамте, а на ее плечи легла вдобавок забота о семерых братьях и сестрах! Мать одна не справилась бы. И хозяйство, и ртов столько... Война село вначале пощадила — лишь за селом иногда ухала в небо зенитная батарея. Как наши части отступили, никто и не понял — в село зашла немецкая колонна, но без остановки рванули преследовать отступавшие части Красной армии. Потом появились тыловики. Из воспоминаний Марии Игнатьевны: В дом вошли два немецких солдата. Как Штепсель и Тарапунька — один худой и длинный, второй низенький, полненький. Ну, из этих были, которые кричали "матка, яйко, млеко тафай!" Один из них пересчитал нас (детей) и жестами спросил у матери: все ли ее дети? Та утвердительно кивнула. Он достал из кармана фотокарточку. Показал своих троих и опять же жестами объяснил, что с тремя сойти с ума можно, а тут восемь мал мала меньше! Ничего не взяли. Так ушли. Потом пришел в дом человек. Мария его знала. Этот мужчина был из райкома комсомола. Она тоже в ВЛКСМ состояла. Человек вызвал ее из дома на улицу и долго беседовал. Дом их стоял один из крайних к лесу, и девушка знала там все тропинки. Договорились, что будет носить в лес донесения. Но продолжалось это недолго. Видимо, узнал кто-то работника райкома. Свой человек сообщил, что готовится арест. Собрались работник комсомола и Мария и, путая следы, на телеге покатили в соседнее село. Вот только около моста через Днепр напоролись на пост... Из воспоминаний Марии Игнатьевны: Хуже фашистов были наши — те, кто в полицаи пошел. Вот и на посту на этом мы предъявили документы, и у немцев они подозрения не вызвали, а один из полицаев долго всматривался в наши лица и признал. — А не Машка ли это из Погребов? Комсомолка, что в кассе колхозной сидела?.. — Точно! — подтвердил и второй. Райкомовский работник не стал ждать развязки и, выхватив пистолет, начал стрелять в патруль. — Беги! — успел крикнуть мне. Я рванула к высокому берегу, но сзади прозвучала автоматная очередь. По ногам хлестнуло расплавленным огнем. От боли потеряла сознание и скатилась с обрыва к реке. Ее посчитали убитой. Рядом же сбросили и тело райкомовского работника… Ночью приплыли на лодках партизаны забрать тела и с удивлением увидели, что Мария жива. Вначале ее долго выхаживал партизанский врач, затем, после освобождения Киева, направили в открывшийся в столице УССР ортопедический госпиталь. Там она в 1945 встретилась с своим будущим мужем — совсем молодым сержантом танковых войск с негнущейся ногой. К Марии парни сватались. Но она отказывала. Не хотела связывать судьбу со здоровым, чтоб потом не корил, мол, я тебя калекой взял. В 1946 из армии вернулся отец. Долечивал в Германии последних раненых бойцов. Из воспоминании Марии Игнатьевны: Как-то утром зовет меня отец во двор. Я выхожу на крыльцо, а там телега запряженная, возница и он — Вася... — Игнат Андреевич! Я отсюда никуда не уйду, пока вы за меня Марию не отдадите! Отец брови нахмурил, потом наметанным глазом заметил, что у жениха одна нога не гнется, ко мне обернулся, а я лишь закивала. Собрали мое нехитрое приданое и поехала я с ним на другой берег Днепра!.. * * * Вот такие истории хранятся в моей шкатулке памяти. Может, и нет в них ничего героического, такого, чтоб дух захватывало и фильм захотелось снять. А вы на себя примерьте — всякий ли решится с двумя детьми в оккупации оказаться? Или, рискуя жизнями своей и близких, донесения в лес носить? Вот то-то и оно. Спасибо вам, милые наши бабушки, матери, жены!