ДЖИХАД ЭТО КРУТО? THE ATLANTIC, США
Если вы хотите понять, чем так привлекает ИГИЛ европеизированных мусульман, лучше послушать кого-нибудь из его сторонников и сочувствующих, нежели многочисленных оппонентов, которые наверняка назовут притягательность этой организации патологией, идеологическим вирусом, поражающим слабых, поскольку не воспринимают его всерьез как революционное движение, которое говорит с молодежью и с эмансипированными людьми.
Взгляните на один из многих примеров, каким является пользователь Твиттера с ником Bint Emergent. Скорее всего, это фанатка ИГИЛ, пристально наблюдающая за джихадистской сценой. (Bint Emergent не раскрывает свое имя и пол, однако «бинт» на арабском это уважительное слово, которое переводится как «девушка» или «дочь». В Твиттере много сетевых имен с таким словом, и чаще всего им пользуются девушки, симпатизирующие ИГИЛ.)
«Джихадисты, — пишет Bint Emergent в своем блоге BintChaos, — выглядят круто, как ниндзя или воины из видеоигр. Они такие клевые и суровые. Оппозиция совсем не такая».
Далее она признается: «Симпатичных девушек как образец для подражания там не увидишь — они все в никабах; но иногда они выглядят классно с АК-47 или с поясом смертницы».
В отличие от них, «команда CVE [имеются в виду англо-американские борцы с жестоким экстремизмом, назначенные государством или действующие по личной инициативе, которые бросают вызов экстремистским идеям и разоблачают их] состоит в основном из белых мужчин среднего возраста, а также небольшого количества напуганных и скучных экс-моджахедов [бывших джихадистов] и женщин на склоне лет».
«У джихадистов крутое оружие и крутые нашиды [мусульманские песнопения]», — продолжает она. «А еще у них молодые и пылкие имамы, которые сражаются на поле боя», в то время как в команде CVE «все сплошь и рядом древние и дряхлые придурки ученого вида…» И самое важное:
Салафитский джихадизм сделал набожность крутой. Сейчас стало круто цитировать аяты и изучать Коран. А у борцов с жестоким экстремизмом от этого нет абсолютно никакой защиты. … Я люблю джихадистский тайный язык — бинти, ахи [брат], дем, баит … Это как какой-то внеземной чудесный диалект из космического пространства. Он берет заимствования из всех языков, потому что в джихаде участвуют все расы и народы. Голос молодежной контркультуры для бедноты. Как культура гетто в США — неумолимая эволюция крутизны.
Bint Emergent почти ничего не говорит о себе, а без такого крайне важного контекста трудно понять, насколько правдоподобны ее высказывания. Многое из того, что она говорит в своем блоге, это бессвязное словоблудие. А еще в своих многословных высказываниях она утверждает: «Я в общем-то не очень за ИГ», хотя этому утверждению противоречат ее частые сочувственные высказывания по поводу этой группировки.
И, тем не менее, слова Bint Emergent, и прежде всего ее размышления о контркультурной привлекательности ИГИЛ для молодежи, стоит рассмотреть внимательнее. «Суть такова, — сообщает она в одной из записей. — «Исламское государство» это классическая жертва несправедливости из области научной фантастики, которая несмотря ни на что сражается со всемогущей на первый взгляд империей зла Америкой. И оно в лучших традициях научной фантастики побеждает». «Кроме того, — говорит Bint Emergent в другой записи, — у ИГ бездонный источник для вербовки молодежи на следующие 35 лет. И как говорит ИГ, борьба только началась. А вы к ней не готовы».
Она выступает с язвительной критикой американских контртеррористических действий против ИГИЛ и с презрением отзывается о кампании Госдепартамента под лозунгом «Подумай еще раз и отвернись от них прочь», называя ее «самой неуклюжей и обреченной на неудачу пропагандой со времен кампаний за половое воздержание».
В заметке под названием «В поддержку Апокалипсиса I: «Исламское государство» и пророческая методология» Bint Emergent выражает особое восхищение черно-белой фотографией боевика ИГИЛ на улице сирийского города Кобани. Он небрежно держит в руках автомат, победоносно подняв вверх руку. За ним сцена полной разрухи и оранжевые языки пламени (единственная цветная часть фотографии), которые вместе с густым черным дымом вырываются из здания и стоящего рядом грузовика. Снятого там боевика зовут Абу Ахмад аль-Туниси.
«Это фотография-икона, — пишет Bint Emergent. — Для меня это воплощение всего конфликта в одном-единственном образе. Слава в апокалипсисе, в его поддержке…» Но там также есть некое противоречие или несоответствие. У Абу Ахмада аль-Туниси не только густая борода, как и положено правоверному, но и кроссовки Nike на ногах. Но ведь Nike это крупная американская корпорация, а ее фирменная галочка это символ американской городской крутизны (ну, по крайней мере, так было раньше). Далее Bint Emergent весьма неубедительно заявляет, что апокалипсис это «совершенно чуждая Западу идея». А идея крутого правоверного бородача с фирменным лейблом Запада на ногах это нормально.
Пропаганда ИГИЛ пропитывает идею джихада не только традиционными представлениями о чести и мужестве, но и мощной подспудной идеей о постмодернистской оппозиционной крутизне.
В главе о «ценностях воинов» из сборника Male Violence (Мужское насилие) под редакцией Джона Арчера (John Archer) психолог Барри Маккарти (Barry McCarthy) приводит в качестве самого наглядного примера этой идеи японского самурая. Он пишет о нем так: «Он неустрашим перед лицом опасности, силен и полон энергии, хитер и ловок, но благороден в тактике, умело обращается с оружием, хорошо владеет навыками боя без оружия, хорошо себя контролирует, уверен в себе и обладает мощной мужской потенцией».
Привлекательность такой фигуры для самых разных культур очень трудно отрицать, и об этом весьма убедительно пишут Ричард Нисбетт (Richard E. Nisbett) и Дов Коэн (Dov Cohen) в своей исследовательской работе «Культура чести»: «Во всем мире мужчины отправляются жертвовать собой и погибать; и делают они это не только ради практических целей, таких как защита других. Скорее, мужчин толкает на это их внутренняя сущность и то, что от них ожидает общество как от порядочных и достойных людей». «Несомненно, — пишут Нисбетт и Коэн, — есть некая романтика и шарм в поведении воина масаи, члена племени друзов, индейца сиу или вождя шотландского клана».
Зачарованные джихадом также находят романтику и притягательность в воинственных джихадистах. В своей опубликованной недавно статье «Мягкая сила воинственного джихада» эксперт по терроризму Томас Хегхаммер (Thomas Hegghammer) касается этого вопроса и более широкой «джихадистской культуры» в виде моды, музыки, поэзии и толкования снов. «Джихадисты, — пишет он, — очень любят нашиды. Они слушают их в своих общежитиях и машинах, они поют их в учебных лагерях и в окопах, они обсуждают их в Twitter и Facebook». «Джихадистская культура, — продолжает он, — проявляется также в манере одеваться. — В Европе радикалы порой носят кроссовки, ближневосточную или пакистанскую длинную рубаху, а сверху надевают военную куртку. Пожалуй, это стиль, отражающий их городское происхождение, принадлежность к исламу и воинственность». Хегхаммер в заключение говорит: «Сегодня, когда Запад осознает эту новую и усиливающуюся угрозу … мы сталкиваемся не только с организациями и доктринами, но и с очень соблазнительной субкультурой».
Гениальность пропаганды ИГИЛ не только в умелом наполнении идей джихада традиционными представлениями о чести и мужском начале, но и в ее мощном подводном течении постмодернистской оппозиционности, когда «джихад это круто».
Разоблачители джихада не могут даже надеяться на то, что им удастся что-то противопоставить гламуру, энергии и внешней «крутизне» жестокого джихада как идеала. Еще меньше у них шансов на ослабление эмоциональной реакции на дух воинства, в котором джихад черпает силы. Но они имеют вполне реальные возможности опровергнуть притязания ИГИЛ на то, что он является олицетворением этого идеала. Пока неясно, на кого именно должны быть нацелены программы разоблачения экстремизма и джихадизма, как следует формировать их контр-сигналы и послания, как их доставлять, и что крайне важно, кто должен это делать. Вряд ли в этом отношении помогут малопонятные ссылки на тех, кто находится «в зоне риска», кто «не защищен от радикализации», а также разговоры об «авторитетных и заслуживающих доверия голосах», которые могут предложить альтернативы.
Оспаривать реноме ИГИЛ как истинного наследника джихада тоже чревато опасностью, потому что это может сыграть на руку другим джихадистским группировкам, претендующим на это звание. Но есть и более серьезная проблема, о которой мне рассказал бывший координатор Центра стратегических контртеррористических коммуникаций при Госдепартаменте Альберто Фернандес (Alberto Fernandez), когда я брал у него в этом году интервью. Она заключается в том, как создать контр-концепцию, которая была бы не негативной, а смелой и конструктивной, дающей не менее вдохновляющие и притягательные идеи и представления, чем те, которые пропагандируют джихадисты. «Позитивная концепция, — сказал он, — всегда сильнее, особенно если она предусматривает черную одежду как у ниндзя, крутой флаг, показ по телевидению и борьбу за свой народ».
Проблема разоблачителей джихадизма в том, что в наш ироничный век, когда «великих идей» почти не осталось, никто, за исключением разве что джихадистов и их сторонников, не знает, какой должна быть эта концепция.