Сын Нового Дня

«Сегодня многие задаются вопросом, повесился Сеспель, или его убили. Но разве это главное? В голове не укладывается, как простой деревенский парень, едва доживший до 22 лет, успел так много, — сказал режиссер Борис Манджиев и пристально взглянул на участников пресс-конференции. — А готовы ли мы столь же самоотверженно и беззаветно любить свой дом, землю, отчизну?» Об этом заставляет задуматься пьеса Марины Карягиной «Çĕн Кун Ачи» (Сын Нового Дня), премьера которой состоялась в прошлый вторник в Чувашском государственном театре юного зрителя имени М. Сеспеля при поддержке Гранта Главы Чувашии.

Сыграть поэта доверили Сергею Никитину — актеру гибкого ума и тонкого эмоционального склада, с головой погружающемуся во внутренний мир персонажей и способному с точностью воссоздать на сцене их психологический портрет. Более чем за десяток лет работы в театре он прошел огонь и воду, «штурмуя» образы мировой классики подобно горным вершинам. Базаров («Отцы и дети»), Эдмунд («Король Лир»), Онегин («Евгений Онегин»)… Попадались и реальные исторические личности. Например, Никита Бичурин в пьесе чувашского драматурга Николая Сидорова. Однако там ему предстояло вжиться в роль ученого, теоретика, то есть человека редкой прагматичности, уравновешенности и самоконтроля, хоть и не лишенного склонности к романтизации действительности. Здесь же — творец, слагатель стихов, служитель муз. Пусть революционер, бунтарь и трибун, но все-таки художник, донкихот, мечтатель. А потому и краски на палитре другие.

Сцена буквально кровоточит алым светом, заливающим и зал, и силуэты актеров, и декорацию, напоминающую панно из кусков обожженной бумаги. По замыслу художников Марии Шуплецовой и Михаила Добрышина, это и воспаленность сознания Сеспеля, и пламенность его натуры, и открытые незаживающие раны, зияющие на теле чувашской нации. «Весь мир в огне, сияньем приходит новая заря!» — восклицает герой, и эти слова, произнесенные запальчиво и дерзновенно, мы воспринимаем как пророчество. Выразительный внешний рисунок, «вылепленный» режиссером по пластике Рамизой Мухаметшиной и цепляющий глаз резкостью ломаных линий, добавляет эффекта внезапности, мятежности, необузданности.

Когда же вдоль задника выставляют каркасы стульев без спинок, возникает ощущение, будто перед нами узники концлагерей, оголодавшие, истощенные, приговоренные к расстрелу. Или солдаты, выстроившиеся в шеренгу и готовые в любой момент отразить удар. А быть может, это вагоны санитарного поезда, где Сеспель работал добровольцем и помогал вывозить раненых в тыл? Потому даже знаменитая тема из бетховенской «Лунной сонаты», заимствованная из европейской музыкальной культуры и несколько выбивающаяся из общей стилевой канвы, ничуть не режет ухо, разражаясь невыплаканной тоской и вечной скорбью. Словно фатальное откровение, вершина Голгофы, концентрация страдания в миг отпевания души.

Впрочем, стоит признать, что для центрального монолога о родном языке и будущем чувашей, вспыхивающего кульминацией сценического повествования, больше подходит национальная мелодия. Народная либо авторская, «облаченная» в красочный наряд пентатоники и передающая неповторимый колорит нашей песенной традиции, ее аутентичность, самобытность и особый дух. Тем более что композитор Андрей Галкин в этом мастер, за свою творческую жизнь он написал их сотни, начиная с музыки к драматическим и кукольным постановкам и заканчивая целыми балетами. Финал спектакля, звучащий гимном чувашскому народу, — яркий тому пример.

КСТАТИ

В фойе театра открылась экспозиция «Вутлӑ чунлӑ поэт» (Поэт с душою огнекрылой), представляющая полотна живописца-этнофутуриста Георгия Фомирякова из фондов Чувашского национального музея. Среди них картины «Ҫӗн чӗреллӗ ҫӗн ӗмӗр чӑвашӗ…» (Новой эры чуваш…) и «Ҫӗнӗ кун аки» (Пашня нового дня), «Ирӗклӗ Ҫеҫпӗл» (Сеспель свободный) и «Юлашки юн тумламӗсем» (Последние капли крови). Также есть изображения матери и отчего дома, черных ворон, кружащих подобно предвестникам смерти и сливающихся в одну мрачную тучу, и человеческих рук, сложенных в виде голубей. А это, как известно, символ чистоты, кротости и любви. «Не хотелось создавать все в едином стиле, — говорит художник. — Поэтическая энергия всегда остается созидающей». И действительно, в вошедших в выставку работах слышны отголоски и кубизма, и супрематизма, и иконографии, и поп-арта. «Я почти влюбилась в Сеспеля», — признается заведующая музеем Михаила Сеспеля, экскурсовод Антонина Андреева, рассказавшая зрителям о ключевых моментах биографии поэта.