Новая Третьяковка показывает работы светоча академизма Генриха Семирадского
Его картина "Фрина на празднике Посейдона в Элевзине", купленная Александром III для своей коллекции, становится одним из стимулов создания Русского музея. Он был одним из авторов росписей храма Христа Спасителя. Его равноудаленность от социально ангажированных работ передвижников, так и от поисков модернизма, привела к тому, что уже во времена "мирискусников", не говоря уж о "бубновых валетах" и футуристах, Генрих Ипполитович Семирадский выглядел героем далекого арьергарда.
Но не прошло и века, и интерес к его "Светочам Нерона", сексапильной "Фрине на празднике Посейдона в Элевзисе", "Дирцее на римском цирке" вновь оживился. Академическое салонное искусство стало выглядеть респектабельным предшественником китча, и Семирадский оказался вновь на коне. На выставке "Пленники красоты" 2004 года, которая обратила внимание на жизнь античной идиллии в академическом и салонном искусстве, он стал едва ли не главным героем.
Нынешняя выставка в Новой Третьяковке ставит его в контекст академической традиции XIX века и петербургской "Новой Академии Изящных Искусств" Тимура Новикова. О том, с чем связан интерес к академической традиции сегодня, рассказывает куратор выставки "Генрих Семирадский. По примеру богов" Татьяна Карпова.
Нынешний проект можно считать оправданием академизма?
Татьяна Карпова: Не знаю, нужно ли его оправдывать. Мы эту стадию уже прошли. В Европе еще с 1970-х годов делали выставки Жан-Леона Жерома, Лоуренса Альма-Тадема и других мастеров европейского академизма. В 1986-м французы создали Музей д"Орсе, где импрессионисты соседствуют со своими оппонентами-художниками, которые выставлялись в Салоне. Да и Третьяковская галерея в 2004 году делала выставку "Пленники красоты". Выставка Генриха Семирадского - продолжение того давнего проекта.
Поздний академизм был частью художественного процесса. Аскетизм передвижников трудно понять, не зная, что их окружало разливанное море академического и салонного искусства.
Но между ними не было непроходимой стены. Мы показываем картину "Трудный выбор (Женщину или вазу?)", где патриций решает, что же купить: редкую вазу или невольницу. Для Семирадского приход христианства в языческий мир определяет рождение новой этики. В ее рамках приравнивание человека к вещи немыслимо. И это полотно, отсылающее к рабству античной эпохи, перекликается, как можно заметить, с картиной "Торг. Сцена из крепостного быта. Из недавнего прошлого", написанной в 1866 году Невревым.
Лучшие из академистов не были абсолютно беспечальными художниками, которые создавали "ковры, ласкающие глаз". Тот же Семирадский обращает зрителя к вопросу о цене человеческой жизни, свободы, достоинства.
Тем не менее Павел Михайлович Третьяков его работ не покупал.
Татьяна Карпова: Решение о покупке зависит не только от качества произведения. А Александр III ценил его талант. Более того, именно после приобретения для своей личной коллекции полотна "Фрина на празднике Посейдона в Элевзине" на выставке Семирадского в Академии художеств император впервые публично сказал о желании создать музей русского искусства.
Можно предположить, что царя привлекали не столько аллюзии на современную жизнь, сколько живописная идиллия античной жизни…
Татьяна Карпова: Конечно, Семирадский дарит возможность вновь прикоснуться к эпохе античности. Мастер живописных эффектов, он приближал ее к зрителю, беллетризировал. Но делал это не только ради развлечений. Та же Фрина на празднике Посейдона обращает нас к образу богини Венеры, многократно отображенной лучшими скульпторами Греции и Рима. Помните очерк Глеба Успенского "Выпрямила"? Там сельского учителя Тяпушкина, у которого душа была как сморщенная перчатка, выпрямила луврская Венера Милосская. Это старый вопрос о красоте, вокруг которого всю вторую половину XIX века шли баталии, от Фета и Тургенева до Репина и Толстого… Да, искусство не может быть слепо к язвам общества, но художник, как и зритель, имеет право любоваться красотой природы, человека, архитектуры…
Семирадский на выставке показан в диалоге с "Новой Академией Изящных Искусств" Тимура Новикова, с циклом Ольги Тобрелутс, с фотографиями живых картин Олега Маслова и Виктора Кузнецова, посвященным Альма-Тадеме. Эти фото проявляют театральную природу работ Генриха Семирадского.
Татьяна Карпова: Современники сравнивали его работы с живыми картинами. Некоторые сцены, жесты на полотнах Семирадского словно пришли из оперных мизансцен. Он был поклонником музыкального театра на Императорской сцене.
В свою очередь фильмы по роману Генрика Сенкевича "Камо грядеши" опираются и на живопись Семирадского. Вообще во многих фильмах, от "Нетерпимости" Гриффита до "Гладиатора" Ридли Скотта, чувствуются влияние художников-академистов. На давней монографической выставке Альма-Тадемы в Лондоне можно было сравнить картины Альма-Тадемы и художников, работавших в стиле неогрек, и фильмы, где оживают мизансцены этих полотен.
Привлекает зрелищность этих работ?
Татьяна Карпова: И прекрасная реконструкция сцен античных времен.
Получается, Серебряный век и академизм, с которым он полемизировал, два этапа на пути к синтезу искусств?
Татьяна Карпова: Безусловно. Кстати, будущие мирискусники читали в своем "обществе пиквикианцев" друг другу доклады, в том числе о Генрихе Семирадском и Константине Маковском.
В чем-то Семирадский, конечно, остается архаичным. Его упрекали за его занавесы - так называемые "куртины" - для Львовского и Краковского театра. Эти огромные красочные композиции представляют своего рода парад аллегорий. На языке аллегорий в 1900 году уже мало кто изъяснялся. Но прошло время, и "куртины" Семирадского прижились в пространстве театров, для которых были созданы. Сколько умения, мастерства вложено в эти куртины!
Но это означает, что он работал для очень узкого круга "архивных юношей"…
Татьяна Карпова: Или то, что он закладывал несколько уровней понимания работ. В конце концов мы можем насладиться его мастерством живописца. И Поленов, и Бенуа очень ценили его "чудные неаполитанские пейзажи".
…которых Семирадский практически не писал.
Татьяна Карпова: … Они есть в его полотнах на античные темы. Архитекторы Сергей Чобан и Александра Шейнер смогли на экспозиции создать аналог дышащему пространству полотен Семирадского. Оно открыто для движения, сопоставления, размышления об этих волнах античности, которые очень важны для русской культуры.
Вместо видеофрески "Пира Тримальхиона" группы АЕS+F на выставке появились образы руин в монументальных работах Валерия Кошлякова. Но Семирадский ближе к реконструкциям прошлого, чем к руинам Пиранези…
Татьяна Карпова: Это меланхолическая нота истаивающей красоты начинается у нас с цикла Ольги Тобрелутс, где на фотографиях скульптуры Михаила Козловского "Бдение Александра Македонского" постепенно исчезает... главный герой. Продолжается в монументальных росписях на гофрокартоне Кошлякова. Когда мы не смогли показать "Пир Трималхиона", то обратились к римской серии Валерия Кошлякова из нашей коллекции.
И этот же мотив в другом регистре - в замечательном цикле Times New Roman Тима Парщикова. Здесь современные копии античных скульптур с ценниками в магазинах садовых украшений под открытым небом вдоль дорог элитных дачных поселков оказываются заготовками для декорума дворцов, домов "новых русских римлян". Парщиков зафиксировал, как античная и академическая традиция переосмысляются в очередной раз как знак имперской власти, как минимум, признак роскоши.
Это как раз повторяющийся в разных эпохах сюжет…
Татьяна Карпова: Разумеется. Художники, писатели Серебряного века повально были увлечены темой Древнего Рима. Мережковский писал, что наше время, как гладиатор на арене, застыло в ожидании смерти. Собственно, эта дихотомия прекрасного и ужасного присутствует и у Семирадского, например, в "Светочах христианства". Императив христианской любви для художника столь же важен, как и увлечение сценическими эффектами зрелища заката античности.
Вам не кажется, что для современного зрителя даже сюжеты картин Семирадского, не говоря уж об аллегориях, "темны и унылы"?
Татьяна Карпова | Ну, уж точно не темны и не унылы. Обнаженная Фрина на празднике Посейдона залита солнцем, пленительна… Другое дело, что сюжет, очевидный для любого гимназиста XIX века, сегодняшнему студенту может быть непонятен.
Но между прочим, Семирадский "ребусную" подкладку мог закладывать в свои работы. Если вы посмотрите картину "Отдых патриция", где захмелевшему римлянину наливают вино в чашу, то не сразу обратите внимание на его собеседника. Тем более - на свиток с красным ярлычком в руке. Оказалось, на этом ярлычке - текст шуточного стихотворения греческого поэта, подражавшего Анакреонту.
Стих как раз о возлияниях: "Как пьет земля сырая, // Так из земли - деревья, // А море пьет из речек, // А солнце пьет из моря, // А месяц пьет из солнца. // Друзья мои, за что же // Вы пить мне не даете?". Мы знаем этот стих в переводе Михаила Гаспарова.
Ну, никакого представления о ЗОЖ…
Татьяна Карпова | Бог с ним, с ЗОЖ. Но кто мог прочесть это стихотворение? Мы-то с лупой читали увеличенную фотографию фрагмента свитка. Но для Семирадского и это стихотворение, и вязь аллегорий, и вся эта усложненная система отсылок к памятникам античной римской культуры очень дорога. Его картины - это такой вызов знатокам античности - через века и страны.