Командиры тоже люди
Командиры с большими звёздочками – тоже люди. И ничто человеческое им не чуждо. Наш комполка, полковник, первый из тех, под чьим руководством мне пришлось переносить тяготы и лишения, любил много чего и на нас орать. Он и нас любил, но нас – по-взрослому. А орал понарошку, больше для солидности и чтоб не расслаблялись. А ещё он любил послать за какую-нибудь провинность офицера с полигона на губу и, зная, что тот поедет на побывку домой, к семье, никогда не проверял исполнение приказа. Офицер докладывал, что прибыл, отбыв наказание от звонка до звонка, он принимал рапорт, и даже ни одному мускулу не суждено было дрогнуть на его мужественном лице под фуражкой-аэродромом. Хоть бы улыбнулся. Не, как так и надо.
А у меня этот чёртов пространственный кретинизм. Просёлочные грунтовки вообще не различал между собой. Ни в армии, ни до, ни после. Все на одно лицо! Недоумевал, как агрономы не блуждают в своих полях… В общем, вводная была: комбат(ы) убит(ы), вместо него/них – командиры взводов. Задача для всех – отстреляться не хуже, чем при комбатах, а для меня, как оказалось, хотя бы, блин, попасть на огневую, не то, что в цель небесную. Не справился я.
Комполка, взведённый проверяющими генералами до состояния курка, отловил меня неподалёку от того места, которое я принял за нашу огневую позицию (она была чужой и те, «хозяева», сопли развесили и нажаловались на оккупантов) и, вдоволь настучавшись согнутым указательным пальцем по козырьку моей фуражки, власть наоравшись, не встретил во мне сочувствия его горькой судьбе командира долбодятлов вроде меня, приказал дуть пешком (ой, подумаешь, наказание, километров пять по грунтовке) в расположение, брать у майора К. записку об арестовании и следовать на губу в славный город Б.
Я браво развернулся на 180 и честно пошёл, глотая виртуальные слёзы обиды. Уже метров через пятьсот меня дружной толпой начали сопровождать всякие насекомые – гнус, мошка и прочие летающие твари: проследовал мимо выгона для коровок. Не отвязались до самого лагеря. Насекомые, если что – коровки были огорожены тыном. Приглянулся, видать. Было, однако, не до них, взаимной симпатии не вышло: погружение в мысли у предмета их обожания случилось как никогда глубоким.
А подумать было о чём. Помечтать, в смысле. Мне же до дома родного от полигона было всего-ничего: 150км по прямой, 180 по кривой, ибо летать не умею. Оставалось взять записку об арестовании и … отбыть к родным и близким для лобызания и отдохновения.
Облом вышел сразу по приходу в лагерь. Этот майор К., у которого только две волосины остались седые, остальных сто лет как опали, уже который день отсутствовал во вверенной ему строевой части по причине влюблённости в куму, жившую в селе неподалёку, в пяти километрах вдоль берега. Не поняв из невнятных объяснений его подчинённых, вольнонаёмных девушек, через сколько часов или недель его ждать, я, сохраняя надежду в живом виде, принялся трамбовать чемодан-дипломат всем тем, что успел приобрести за время службы в армии, а душа у меня лежала и лежит только к инструменту, так что шмоток там не было и он стал бы неподъёмным, если бы не домой.
А майора всё не было… А время шло… И вот наши вернулись с полигона. Как обычно, сразу же по приезду, перед ужином и расслаблением, командир собрал всех офицеров в беседке и выдал очередную порцию «поощрений» и «восхвалений». Я со злостью наблюдал это через окно. Знал же, что он отходчив и, скорее всего, меня уже простил. Это значило всего ничего: что поездка домой отменяется.
Так и вышло. С полчаса он полоскал мозги офицерскому составу нашего славного полчка, потом в казарму зашёл комбат и со счастливой улыбкой сообщил мне, что я прощён и могу приступать к выполнению своих прямых и кривых обязанностей. Опущу нехорошие слова, неблагодарно вырвавшиеся из меня сплошным селевым потоком. Комбат остался доволен услышанным: ему же из-за меня досталось и было бы несправедливо, если бы я вышел сухим из воды. Завистник, в общем. Я так и знал.
Чемодан свой разбирать я всё же не торопился: а вдруг майор вернётся и я тогда опять чего-нибудь отчебучу – смысл по два раза разбирать-собирать? Но тот застрял. Хорошая кума попалась, наверное. Утром после развода я наткнулся на начальника ПВО дивизии, шаставшего с нами на все полигонные стрельбы, как будто он в них что-то понимал.
- Чего такой грустный, лейтенант?
- Есть от чего грустить, товарищ полковник.
И я рассказал ему своё горе:
- Теперь мне и отпуска не видать, и на побывку не съездить. Эх…
А полковники оказались людьми: перетёрли в конце дня о том, о сём, в «сё», очевидно, вошёл и я. И мне было разрешено смотаться домой на три дня «вот прямо сейчас» с замполитом на его «Жигулёнке»: тот тоже к семье собрался, а я же рассказывал, что он перед нашим полчком служил в моём городе – у нас и жилплощадь с семьёй оставил.
Незадолго до этого казуса, с заездом на чужую огневую, со мной приключился ещё один: мои орудия, как сговорившись, начали в автоматическом режиме стрелять во все четыре стороны, хотя их было всего три. Не стороны, а пушки. Четвёртая не стреляла: запасная. После того, как огрёб по полной, будучи дежурным по парку боевых машин, я ночью завёл дежурный «Урал», включил свет, направил его на щит орудия, а на щитах располагались ящики с ламповой электроникой. И уставился на содержимое ящика, словно это были новые ворота. Тут откуда ни возьмись появился замполит. Дежурил, что ли… Поскольку он понимал во всём этом немножко меньше меня, то есть, вообще ничего, то истолковал мои тупые попытки понять, какую лампу заменить и на какую, за раздумья с последующим ремонтом. Всё это по-дружески доложил командиру. Тот проникся.
А перед поездкой замполит набил весь багажник и заднюю половину машины даровыми арбузами, которыми нам оплачивали арендаторы земли неподалёку за труд солдат по сбору урожая. Бойцы и строевые офицеры объедались по месту, но мыслей о продаже не держали. Не царское это дело. Штабные – те были похитрее.
Мы тронулись и почихпыхали. Колёса скребли по днищу: амортизаторы не справлялись с грузом. Наверняка резина лысой стала, но я не заглядывал. Ко мне приехали к первому – просто так сложилось: я-то на юге города живу, а его семья – на севере. Я вышел из машины. И тут же меня облепила соседская мелкотня: кто пониже – за галифе уцепился, кто побойчее – на руки, а то и на голову позапрыгивали. Думал, успели забыть. Ан нет. Обслюнявили на радостях и побежали докладывать своим домашним. Замполит тем временем начал затаривать меня арбузами, но я взял четыре штуки и поблагодарил: больше мне не унести и значит ну его.
Вот это всё – «ремонт» орудий ночью, поведение мелких при встрече со мной и мой отказ от горы арбузов – стало известно командиру полка. От замполита. И когда я, прихватив дома лишний денёк, заявился в часть и ждал командира на КТП с содроганием сердца, то был несказанно удивлён тому, какая улыбка растянулась на его лице при виде меня. Он даже отмахнулся от моей попытки рапортовать.
Потом замполит раскололся и у меня все шарики с роликами по местам разлеглись. А то ж в непонятках был конкретных: что с командиром-то случилось? А он просто любил детишек. И не любил жадных.