Октябрь на Красной поляне

Фотовзгляд Владимира Парамонова

Пожухлая трава и ломкие ветки. Выцветшие склоны. Тонкие люди на земле. Ветер уносит слова, делает их ничьими. Выдёргивает буквы из них и раздаёт их птицам. Я будто попал в картину Эндрю Уайета. Видоискатель камеры как багет на стене Музея современного искусства. «Мир Кристины», в котором она всё-таки встала, взяла треккинговые палки и ушла за горизонт, на Бзерпинский карниз. Туда, к лошадям, где можжевельник, мелкий ельник, рябина, рябь, и на воде пруда — прожилки льда.

***

— Только возьмите что-нибудь от медведей, — говорит Женя. — Иногда гуляют по большой дороге.

Разумеется, я принесу арбалет, «коктейли Молотова» и зелья для восстановления здоровья. Что значит «возьмите что-нибудь от медведей»?

Если ты вырос за Уралом, то знаешь сто историй про медведей. От обезображенного охотника, которого обманул медведь. Поднял лапы под ружьём, будто сдаётся. Про женщину, которая вышла из машины в лес по нужде и упала в обморок при встрече с медведем. А когда очнулась, то была закидана лапником во многих километрах пути от трассы.

Сто историй, но все советы обрываются в одной точке: если медведь захочет тебя убить, он это сделает.

Иногда я думаю, что покорностью русские обязаны не Орде, царизму или православию, а хвойным владениям Велеса за пределами городов. Зайдя в лес, ты становишься фаталистом.

— Ты допил? — спрашиваю я Яна. — Не выкидывай банку, пригодится.

И вот мы поднимаемся по крутому склону, сквозь краснополянский лес, чтобы выйти ровно под табличкой «Осторожно, обрыв!». Я положил в алюминиевую банку пару камешков и гремлю ими, будто прокажённый с колокольчиком. Ян периодически дует в свисток на лямке рюкзака. Но Ян похож не на Зверобоя, а на милиционера из советского фильма. Надеюсь, что все медведи в этой глуши — безнадёжные социофобы.

Чем дальше вверх, тем чаще на деревьях следы от когтей. На уровне моей голо[1]вы похожие на руны. Словно указатели на Валгаллу. И тем больше кучки помёта. А на вчерашнем снегу — свежие следы, нечёткие, крупные, с шагом шире собачьего. Заиндевелые ветки в лесу обламываются, падают под весом мёртвых листьев. Постоянно слышен их треск. Тут и там вздымают облачка снега.

И вот мы выходим к Хмелёвским озёрам. Высота 1800 метров.

И тут моя рука с банкой из-под колы застывает и больше не гремит. Белые буквы на алом фоне пытаются ободрить, как китайские печенья с предсказаниями. Буквы гласят: «Добрый». — Справа, — шепчу я Яну.

— Справа от тебя.

А там, в сорока метрах, между пихтами и буком, отделяется двухметровый сгусток тьмы. Заполняя собой всё больший кусок пространства, парализуя нашу волю. Бликуя чернильной шерстью. —

Обалдеть, — говорит Ян. — Это же лошадь.