Родная ментовка
А вдруг и до такого доживем… Войдет в наш самый главный кабинет новый человек, поприветствует уборщицу, заканчивающую протирать ядерную кнопку, сядет за стол, ответит на телефонный звонок: «Извините, господин Трамп, он здесь уже не работает»… И возьмет лист бумаги. «Та-а-к, — скажет он сам себе, — что бы хорошего сделать для народа? Ну, отмена пенсионной реформы — это само собой. Этот указ я продумал еще по пути на работу, в автобусе. Была еще какая-то мысль — вахтер на проходной подсказал…
Ах, да, переименовать полицию в милицию! Толку никакого, конечно, не будет, но людям это понравится. Надо только аккуратно сформулировать».
Впрочем, особенно усердно формулировать и не понадобится. Кто сейчас вспомнит, как объяснили переименование милиции в 2011 году? Да и как это можно было объяснить? Что-то вроде реформы провели и переименовали для пользы дела — так, что ли?
Тогда никто и не возражал. Милиция разлагалась, и при оценке органов внутренних дел уже не хватало внутренних слов. Приходилось прибегать к внешним заимствованиям. Мне довелось видеть одну диссертацию, где для оценки авторитета милиции использовался термин «социальная перцепция». В дальнейшем Дума запретила употреблять некоторые слова, но слова «перцепция» среди них не было. Видимо, само по себе оно неплохое. Просто с перцепцией милиции у нас были такие проблемы, что не оставалось ничего другого, как переименовывать. А что было делать, когда сам тогдашний глава МВД Рашид Нургалиев публично высказывал удивление тем, чем заняты и какие доходы имеют некоторые люди в погонах.
При этом государством поддерживалось мнение о том, что милиция изначально была народной. Мало того, в стране, где всё поэтизировалось и обращалось в миф, где даже был в ходу поэтический образ «родная винтовка», милиция, как и армия, тоже всем была родная (ну, разве что гаишники были двоюродными).
Милицию народ любил без отрыва от телевизора. Вся страна искренне переживала за Жеглова с Шараповым, бескорыстно подключалась к расследованиям Знаменского с Томиным. А уж участкового Анискина каждый был бы рад пригласить к столу и напоить чаем с вареньем.
Все это, конечно, не на пустом месте. Спросили бы меня, я бы тоже поделился впечатлениями об анискиных из своего деревенского детства. Был у нас участковый, старшина Хафизов. Жил, как все, в неказистом доме с прозрачным забором, сажал в огороде картошку, носил воду из колодца. Строгий с виду старшина милиции по нескольку раз на дню расстегивал висевшую у него на поясе кобуру, но никто при этом не падал лицом вниз. Все знали, что у него там хранятся махорка и газетные лоскуты для самокруток. Представить себе не могу, чтобы этот участковый ударил кого-нибудь или подбросил бы кому-то… Нет, наркотиков тогда еще не знали. А что он мог подбросить? Махорку, что ли?
Полицию даже в пропагандистских целях никто ни народной, ни родной не назовет, и трогательные фильмы о ней что-то не получаются. Ее задача состояла в том, чтобы перевернуть темную страницу в истории российской милиции. Что это я так напыщенно выражаюсь? Да это не я. Про страницу — это проводивший реформу генерал Нургалиев. «Вот там, за моей спиной, — уточнил он, — в прошлом остались взяточничество, злоупотребления служебными полномочиями, коррупция и весь негатив. Нет его сегодня».
Это было сказано в августе 2011-го. До варварского изнасилования задержанного гражданина бутылкой от шампанского в казанском отделе полиции «Дальний» оставалось полгода…
Чем еще в дальнейшем заляпали чистую страницу, какие пятна посадили на обновленный мундир — необязательно долго рассказывать. Достаточно упомянуть два-три события последнего времени. Кто-то, наверное, вспомнит изъятие у полковника Захарченко восьми с половиной миллиардов рублей (жаль, не нашлось отечественного Феллини, чтобы снять по этому поводу шедевр «Восемь с половиной»). А кто-то выразит негодование жестоким избиением мирных граждан в Москве, когда прозванные космонавтами полицейские в скафандрах волокли людей в автозаки и, как полагается космонавтам, взмахнув рукой, жизнерадостно восклицали: «Поехали!».
А мне, например, показалось, что пора переименовывать полицию во что угодно после происшествия в Уфе, где, устроив оргию на рабочем месте, трое полицейских (два полковника и майор) изнасиловали свою коллегу — девушку-дознавателя. И еще я два-три месяца безнадежно ждал указа о переименовании после чудесного случая в Ростове. Кто-то из тамошних жителей обнаружил на улице бесхозный предмет — металлический сейф. (Надо же, порой кошелек мечтаешь найти, и нет его, а тут целый сейф!) Честный человек (придется брать с него пример) вызвал полицию. Выехавший на место происшествия участковый погрузил сейф в патрульный автомобиль, отвез его в укромное место, вскрыл «болгаркой» и, как позже сообщила прокуратура Ростовской области, извлек из него 10 миллионов рублей. Потом он оформил документ о том, что сейф был пуст, и даже «приложил к протоколу осмотра места происшествия фототаблицу, где сейф изображен в открытом состоянии». Уголовное дело в отношении этого полицейского тоже находится в открытом состоянии, так как он быстренько уволился из рядов МВД и скрылся за границей.
Вот такая полиция, и вот такая перцепция. Что-то уже оба слова кажутся чужеродными…
Борис Бронштейн
обозреватель «Новой»