Тотальная зачистка. Исполнились 80 лет со дня депортации жителей Советской Прибалтики

За неделю до начала войны с фашистами, советские власти провели массовую зачистку прибалтийских республик от нелояльных граждан.

Как известно, власти России, объявившие страну правопреемницей СССР, присвоили таким образом и все советские достижения, в первую очередь – победу в войне. Зато преступления советской власти они постарались либо забыть, либо замолчать. В том числе и это: 14 июня в бывших республиках так называемой советской Прибалтики - Литве, Латвии и Эстонии - отмечается День Скорби и Надежды. Именно 80 лет тому назад, 14 июня 1941 года, за неделю до начала советско-германской войны, началась депортация литовцев, латышей и эстонцев в Сибирь. Считается, что эта трагедия коснулась каждой семьи в странах Балтии. Государственные российские СМИ об этом «юбилее», либо не говорят, либо говорят крайне неохотно. Еще бы: ведь всего через неделю после него грянет другой юбилей, столь милый сердцу каждого патриота – 80-летие начала великой войны, ставшей для современной России своеобразной национальной идеей. Однако, негосударственные СМИ и социальные сети события 80-летней давности не забыли. Первая массовая депортация жителей этих стран прошла менее, чем через год после присоединения страны к СССР. Так, в Латвии, в ночь с 13 на 14 июня 1941 года, за восемь дней до вторжения нацистов в СССР, советские власти арестовали 15 425 человек, в том числе 3750 детей в возрасте до 16 лет. Они были погружены в вагоны для скота и вывезены на спецпоселение в Сибирь или в лагеря ГУЛAГа. Большинство из них были латышами, но репрессировали также и латвийских евреев, русских, немцев и других. Мужчин старше 16 лет — их было больше восьми тысяч — разлучили с семьями и отправили в лагеря, а некоторых расстреляли. Женщин, детей, стариков и больных вывезли в отдаленные части СССР — в основном в поселения Красноярского края и Томской области. Эшелоны шли несколько недель. Многие дети и пожилые люди умерли в пути, многие пережившие путь не выдержали первой сибирской зимы — в общей сложности умерли порядка шести тысяч человек. Операция была направлена против элиты — политической и военной верхушки, интеллигенции, бизнесменов. Историк, сотрудница Латвийского музея оккупации Инесе Дреймане рассказала российским СМИ о подоплеке и подробностях этих событий: «В 1940 году Латвия была оккупирована и включена в состав Советского Союза так же, как и другие балтийские республики, Литва и Эстония, западные части Беларуси и Украины, которые были отторгнуты от Польши. Это были новые занятые СССР страны, в которых – во всяком случае, в Латвии – сразу никаких актов сопротивления не происходило. Но уже к концу года люди стали выражать недовольство, а оно нарастало. В процессе национализации у них отнимали имущество: дома, заводы, земли. Шли аресты, были распущены все общественные организации, бывших сотрудников разных учреждений увольняли с работы и не брали в других местах как политически неблагонадежных. Это происходило везде, куда зашла Красная армия. И НКВД (с марта 1941 года НКГБ) стал чувствовать, что недовольство будет расти, что рутинных арестов и задержаний недостаточно для удержания контроля над ситуацией и советские власти могут столкнуться с массовым протестом. Поэтому решили в один день "изъять" с территорий только что оккупированных стран людей, которые могут оказать сопротивление, а также тех, на кого уже доносили. Причем забрать предполагалось не только их, но и членов их семей, потому что если бы речь шла только об индивидуальных арестах, то на месте осталось бы еще больше недовольных. Разработка операции началась в Москве, в центральном аппарате Коммунистической Партии и НКВД/НКГБ. Категории населения, подлежавшие высылке, везде, за исключением некоторых местных особенностей, были одни и те же. В Латвии это были владельцы крупных национализированных предприятий, заводов, землевладельцы, у которых отобрали значительные наделы, крупные домовладельцы. Репрессиям и депортации подлежали руководящий состав полиции, члены добровольного ополчения – айзсарги (военизированные формирования в Латвии в 1919–40 годах. – прим. ред.) и офицеры вооруженных сил, в том числе молодые лейтенанты, недавно окончившие училище. Выслать собирались также членов семей арестованных и приговоренных к расстрелу. Люди, которые проходили по этой категории, в большинстве случаев даже не знали, что арестованный член семьи, чаще всего речь шла о мужчинах, главе семьи, приговорен к смертной казни. (…) Людям зачитывали постановление о том, что их перемещают, иногда не указывая куда, разрешали взять вещи не более 100 кг на семью. Иногда кто-то, например советский солдат, знакомый с сибирскими морозами, мог шепнуть: "Берите теплые вещи, драгоценности, все ценное". Но многие не брали лишних вещей, надеясь, что их скоро отпустят. На сборы официально давали час, людей торопили. (…) Дорога была тяжелая, продукты, взятые с собой, кончались и портились, воды не хватало. От стресса кормящие матери теряли молоко. Люди начали умирать уже по дороге. Были случаи, когда они лишали себя жизни, иногда одновременно убивали детей – в основном, вскрывали вены. Поскольку вскоре после депортации началась война, составы долго стояли на путях, пропуская военные эшелоны, имевшие приоритет. В основном к концу июня и в июле все были доставлены в места назначения…» А вот как вспоминают те события в книге «Дети Сибири», составленной из воспоминаний депортированных, выжившие в ссылке братья Эдгарс и Эдвинс Абеле, бывшие тогда детьми: «Приехали на машине, с собой разрешили взять лишь столько, сколько можно было унести. Отвезли нас на станцию в Салдус, загнали в вагоны. Отца сразу отделили. Вагоны были битком набиты. Спали, тесно прижавшись друг к другу. Сначала попали в Красноярск, потом перевезли нас на станцию, которая называлась Клюквенная, потом 30 километров на лошадях в совхоз, где выращивали свиней. В двух комнатушках поселили пять семей – всего нас было 12 человек (…) На следующее утро поезд тронулся. Двери были закрыты. Дежурила охрана. На станциях останавливались, так как по дороге к поезду все время цепляли вагоны. У границы поняли, что везут нас в Россию. Ехали три недели. По дороге выдали кирпичик [хлеба] – соленый. Дали ведро с супом, был и кипяток. Труднее всего приходилось людям с маленькими детьми, с младенцами. Еды у матерей не было, дети плакали. Самый мрачный момент был, когда умер ребенок. Мать рвала на себе волосы. На следующей станции трупик забрали. Этот день я вспоминаю всякий раз, когда заходит разговор о высылке. (…) Съехались колхозные начальники, и началось, как на рынке рабов. Сначала отобрали тех, у кого не было детей, потом остальных... Работали все – просеивали зерно, собирали картошку, в поле работали. Надо было возить дрова. Мама чуть не замерзла – быки устали и легли в снег, была метель, а они ни с места... Жили в старом развалившемся строении, раньше там был курятник. Навоза было с полметра. Мама вычистила. Языка не знали, вначале объяснялись жестами. Посреди помещения стоял огромный чугунный котел. Когда замерзали, садились внутрь, а внизу поджигали. Пока можно было терпеть, сидели и грелись…» Нельзя не упомянуть и о том, что уже после войны, в марте 1949 года произошла еще одна депортация - более 42 тысяч человек, в число которых попали в основном крестьяне и те, кого подозревали в участии в «националистическом подполье». 95% депортированных составляли латыши. Более пяти тысяч человек умерли…