Обыкновенный фашизм в обыкновенных людях: о чем сказано в романе "Кастелау"

Роман «Кастелау», четвертый изданный на русском языке текст современного швейцарского писателя Шарля Левинского (М.: Издательство Ивана Лимбаха. 2021. Перевод с немецкого Михаила Рудницкого), напрочь лишен оптимизма. И не потому, что действие его исторической части происходит в Германии последних месяцев войны.

АННА БЕРСЕНЕВА, писатель Время это, конечно, страшное и кровавое, но ведь впереди торжество справедливости... Ее чают все герои, и по всему, что человек внушает себе относительно устройства мира, должна она восторжествовать. Этого не происходит в жизни немецкого писателя Вернера Вагенкнехта, ненавидящего фашизм, вычеркнутого нацистами из литературы и знающего, что он напишет большой, абсолютно честный роман, главный свой роман о времени, которое ему довелось пережить. Ведь «что не будет записано — будет забыто. Настанет время — а такое время настает неизбежно, — когда никто не поверит, что такое вообще могло случиться». Когда уже в конце ХХ века американский аспирант Сэмюэль Саундерс едет в Германию и скрупулезно восстанавливает историю жизни Вагенкнехта - его личное противостояние махине государственного террора, его творческую и человеческую честность, его почти исступленное стремление сохранить свою живую душу в мертвом пространстве зла, - читатель вздыхает с облегчением. Да, прошлого не исправить, но справедливость восторжествует хотя бы во временной перспективе! А вот когда разочарование в возможности такого торжества настигает уже и в настоящем... Разочарование это приходит с убийственной постепенностью, которая вообще присуща обыденному течению жизни. Сначала университетский профессор предлагает Саундерсу тему для диссертации: фильмы, снятые на немецкой студии УФА в последние месяцы войны, но так и не вышедшие на экраны. Воодушевленный аспирант отправляется в Германию, исследовательский пыл приводит его к старухе Тициане Адам, которая в годы войны была юной актриской Тити, готовой на все ради киношной славы. И вот от этой-то старухи узнает он о ее тогдашнем любовнике Вернере Вагенкнехте, писавшем ради выживания сценарии под вымышленным именем и страдавшем от того, что эти тексты отравляют его, «сочатся из головы, как гной из воспаленной раны», и о жизни тех, кто в 30-40-е годы выпустил сотни фильмов на УФА, одной из лучших европейских киностудий, стратегическом объекте Третьего рейха. Это те самые фильмы, которые после войны весь СССР смотрел в качестве трофейных. То есть среди них было множество таких, в которых речь шла вовсе не о нацизме и фюрере, а о страстной любви, веселых проделках, добрых, всем понятных чувствах... В таких фильмах, очень профессионально сделанных, ничто не свидетельствовало о том, что все эти замечательные истории снимались при тоталитарном режиме; не приходилось даже совершать специальное усилие, чтобы от этого отрешиться. Может быть, в самой природе кино есть нечто такое, что позволяет игнорировать действительность. Киношный мир становится самодостаточным для людей, «слишком долго проработавших в кино и наживших себе на этом деле профессиональную слепоту. Кино — не помню уж, кто эту мысль высказал, — это единственный продукт культуры, где ложь возведена в ранг высокого искусства», - наперебой размышляют Вернер Вагенкнехт и Сэмюэль Саундерс. Они оба считают своим долгом рассказать правду о том, как жили при фашизме обычные люди. То есть те, кто таковыми себя считали... Один, директор киностудии, тайно дающий работу Вагенкнехту, «живет и действует, исходя из принципа, что все на свете можно «организовать», «провернуть». Война для него, как он сам однажды выразился, всего лишь досадная помеха нормально организованному кинопроизводству». Другой, ставший при Гитлере руководителем глухой баварской деревушки, по словам его сына, «конечно, был нацистом. Он и сам никогда этого и не отрицал. Он был за порядок, так его воспитали, и такое тогда время было. Не стоит забывать: он ведь и Первую мировую войну пережил, и всю последующую сумятицу — инфляцию и великую депрессию, кризис этот экономический. И ему, конечно, нравилось, что снова введены твердые правила». Третий, доносчик, «вовсе не злой человек оказался. Просто для таких людей мир раз и навсегда устроен только так и никак иначе... Как это в деревне почти всегда. Не только в той, а вообще во всякой». В общем, люди как люди. То есть каждый по отдельности - человек как человек, имеет свою убедительную жизненную мотивацию и даже не совершает каких-то личных подлостей. Только вот все вместе эти люди как-то незаметно стали частью той силы, которая, вобрав в себя их подспудные желания, позволила фашизму осуществиться. Именно таких людей американские военные в 1945 году заставляли голыми руками выкапывать и хоронить останки евреев, расстрелянных и зарытых в лесу рядом с их патриархальным городком, жители которого «ничего не знали», потому что «время тогда было такое». В деревушку же Кастелау членам съемочной группы за полгода до конца войны удалось приехать из Берлина. Директор киностудии чудом сумел осуществить всеобщую и для абсолютного большинства немцев недостижимую мечту: вырваться из уничтожаемой бомбежками столицы и в безопасной альпийской глуши дождаться американцев, которые, в отличие от русских, не расстреляют на месте членов киногруппы. И вот здесь, в Кастелау, Вагенкнехт видит бытование фашизма не в богемной берлинской среде, для которой 20-е годы были временем в первую очередь творческой свободы, а в «глубинном народе», который воспринял Гитлера как долгожданного носителя порядка. Драгоценный материал для романа! Который никогда не будет написан... Неизбывная горечь романа Левинского «Кастелау» состоит в том, что никогда не будет написана и книга о Вернере Вагенкнехте, для которой с помощью Тити собрал материалы Сэмюэль Саундерс. Правда о прошлом либо неприятна, потому что люди не хотят знать, что их кумир, звезда Голливуда, на самом деле подлец и преступник, сыгравший роковую роль в судьбе писателя Вагенкнехта, либо просто безразлична, когда слава этой звезды гаснет в силу естественных причин. Очередная жизнь, теперь уже Сэмюэля Саундерса, идет прахом. Справедливость недостижима. Хотелось бы сослаться на высший суд, который... Но Шарль Левинский не выписывает авансов, по которым не сможет расплатиться сам, его роман ясен и честен. Русскому читателю, видящему в романе «Кастелау» много знакомых знаковых примет, остается обращаться разве что к небу в алмазах, которое он чувствует внутри своего сознания. Если чувствует...