Хелависа:  У меня, как у Мюнхгаузена, каждый день по расписанию – подвиг

Бывают люди, обладающие такой мощной энергетикой, жаждой жизни и талантом, что превращают в золото все, к чему прикасаются. Это в полной мере относится нашей героине.  Хелависа – российская певица, автор-исполнитель, основательница и солистка группы «Мельница», кандидат филологических наук, специалист по кельтским и древнегерманским языкам, родилась в Москве в семье ученых, училась и преподавала на филфаке […]

Сообщение Хелависа:  У меня, как у Мюнхгаузена, каждый день по расписанию – подвиг появились сначала на Московская правда.

Бывают люди, обладающие такой мощной энергетикой, жаждой жизни и талантом, что превращают в золото все, к чему прикасаются. Это в полной мере относится нашей героине.  Хелависа – российская певица, автор-исполнитель, основательница и солистка группы «Мельница», кандидат филологических наук, специалист по кельтским и древнегерманским языкам, родилась в Москве в семье ученых, училась и преподавала на филфаке МГУ, увлекалась ролевыми играми и исторической реконструкцией, сама шила исторически достоверные одежды, а затем вышла замуж за ирландского дипломата, родила двух дочерей, создала фолк-группу и целиком посвятила себя музыке. 

Об истории становления группы «Мельница», творческих экспериментах, интуиции, жизненном кредо и принципах воспитания детей мы беседуем с солисткой и идейным вдохновителем легендарной группы, певицей Натальей О’Шей, известной как Хелависа.

— Наталья, вы из семьи ученых: папа – химик, мама – биохимик, дедушка – фармаколог, профессор МГУ и Гарварда. Вы хотели заниматься биологией, но поступили на филфак МГУ. О чем вы мечтали в детстве? Воплотились ли ваши мечты в жизнь?

– Ну, во-первых, советский ученый – всегда советский ученый. Лингвистика – это такая же точная наука, как химия и биология. А то, что в детстве я увлекалась естественными науками, мне сейчас очень помогает, потому что я неплохо разбираюсь в медицине и фармакологии. Когда я прихожу в аптеку, спрашиваю, какой здесь активный ингредиент, каково лекарственное действие, какова фармакокинетика данного препарата, на меня или смотрят с ужасом, или очень радуются, что к ним пришел «подкованный» пациент, и начинают со мной разговаривать о препаратах.

–  То есть вам помогают знания, сохранившиеся еще со школы?

– Да, мне мама регулярно приносит на вычитку драфты своих статей для международных журналов по ангиотензин-превращающему ферменту на английском языке, и, естественно, для того, чтобы выверить текст, я должна не только понимать язык, но и хорошо разбираться в теме.

–  Вас знают, прежде всего, как лидера группы «Мельница». Расскажите об истории создания группы.

– «Мельница» появилась на осколках совершенно другого коллектива, группы «Тиль Уленшпигель». Ее руководитель Руслан Комляков когда-то набрал себе студентов высших учебных музыкальных заведений, которые «штырили» по подземным переходам. Потом ему пришла в голову идея, что было бы неплохо заиметь в группе женский вокал. И тогда ему подсунули мою домашнюю любительскую запись, и он подумал, что это то, что нужно: девочка поет, и плюс еще у нее есть собственный материал. И таким образом меня пригласили в «Уленшпигель». Я согласилась, потому что мне хотелось петь свои песни со сцены, к тому же была возможность обзавестись аранжировками к песням, что меня больше всего и интересовало, и даже в каком-то виде издаться. Потом группа развалилась (точнее весь коллектив принял решение уйти от Комлякова), но хотелось продолжать играть музыку, мои песни, и товарищи предложили оставить всё как есть, но только без Руслана. А поскольку в тот момент у нас девушек было значительно больше, чем мужчин, мы решили, что название у группы должно быть женского рода. Подумали, подумали и в итоге выдумали «Мельницу».

–  Почему именно «Мельница»?

– Во-первых, это красиво! Мельничные крылья образуют солярный символ. Мельница регулярно появляется в фольклоре славянских и балтийских народов, с ней связан образ литовского Велняса, нечистого или бога подземного мира, у нее очень много мифологических и фольклорных коннотаций в сочетании с тематикой солярного символа и мотива «делания», и здесь мы уже уходим в алхимию. «Делание» в ипостаси простой переработки зерна в муку и далее в хлеб – это механизм демиурга. Поэтому и «Мельница».

–  Затем появился проект «Хелависа»… 

– Хелависа – это мой ник, который был еще до «Мельницы». Проект «Хелависа» был придуман для того, чтобы исполнять на сцене и записывать песни, которые в «Мельнице» не получались. Потому что с персонажами, которые составляли костяк «Уленшпигеля», с девушками из Гнесинки, – какие-то мои песни просто не шли. В итоге, забегая вперед, всё это вылилось в масштабную смену состава, и теперь со мной работают люди, которые знают, как играть то, что я хотела играть всегда. А тогда, действительно, скопилось некоторое количество вещей, которые я считала достойными исполнения и издания. В «Мельницу» они не вписывались, и тогда мы стали делать мои сольные концерты, так называемые «хелависники», где я могла петь всё, что бог на душу положит. А потом уже, долгие годы спустя, стало понятно, что это действительно можно издать. Таким образом, появился альбом «Леопард в городе», а затем экспериментальный альбом кельтской музыки «Хелависа, Лазерсон и друзья», некоторое количество шотландских и ирландских песен, которые я хотела зафиксировать в своей версии. И последняя интеграция проекта «Хелависа» – это альбом «Люцифераза», который мы сделали с Сергеем Вишняковым как абсолютно экспериментальный, чтобы посмотреть, что могут в принципе сделать в плане фьюжена между фолком и современным трэпом всего лишь два человека и их акустические инструменты. Только мы вдвоем: только Сергей и я, только гитара и арфа, и разнообразная электроника.

–  Любите экспериментировать? Какой у вас самый необычный проект?

– Я с удовольствием хожу в качестве гостя на разнообразные проекты. У меня уже достаточно большой опыт сотрудничества с другими коллективами (здесь можно упомянуть много кого): от «Пилота» до «Пикника», от «Эпидемии» до «Арии»; с проектами Антона Круглова «Последнее испытание» и «Икар». Это интересно, потому что я прихожу петь совершенно не свой материал, и особенно интересно, когда тебе предлагается определенная роль, как в проектах Антона. То есть мне нужно не просто спеть некую песню, а вжиться в персонажа, сыграть эмоции. Мне нравится работать с Антоном, потому что он, как режиссер и автор проекта, всегда знает, каких персонажей, с какими эмоциями, с каким бэкграундом он хочет видеть в своей музыке.

–  А что еще хотелось бы попробовать — может, в кино сняться?

– Мне нравится смотреть кино, но я не актриса, этого я не умею.

–  А поставить мюзикл?

– Ну, мюзиклы как раз у Круглова и в «Эпидемии» у меня каждый год: когда у них происходит какое-то юбилейное представление, они меня просят выступить с ними на сцене. Я отказываюсь, мне это совершенно не интересно.

–  А что интересно?

– Хотелось бы поработать в студии в другой стране, на другом оборудовании, с другими режиссерами, с настоящим продюсером. Это было бы интересно, потому что продюсерский институт в России практически не развит. Есть Макс Фадеев, был Леонид Бурлаков, которому мы обязаны Земфирой и «Мумий Троллем», был Айзеншпис.  У России нет такой практики, как за рубежом. Например, в Нью-Йорке люди могут прийти к Марку Ронсону и попросить его помочь сделать альбом. Или мы все помним, как Боб Рок вытащил группу «Металлика» из совершеннейшего андеграунда и сделал их мировыми звездами. 6 мая у «Red Hot Chili Peppers» выходит новый релиз, и мы буквально пару дней назад прочитали, что его продюсером стал Рик Рубин. Мы все ждем эту пластинку, потому что сотрудничество этой группы с Риком Рубином должно дать крутые результаты. Таких продюсеров в России, к сожалению, нет. У нас либо продюсер очень слышен в музыке того коллектива или того артиста, которого он продюсирует, как Макс Фадеев, например. Либо есть продюсер, которого не видно и не слышно: он может привести каких-то музыкантов, договориться со студией… И всё. Было бы, конечно, очень интересно поработать с условным Риком Рубином или условным Филом Спектором. Все же сейчас посмотрели документалку Питера Джексона о том, как создавался последний альбом «Битлз».  Это отличная иллюстрация работы продюсера с группой. Музыканты долгое время сидят в студии, у них ничего не получается, хотя материала много. Но вот приходит Фил Спектор и по кусочкам собирает всю эту разрозненную историю. Именно ему мы обязаны вот этими крошечными включениями из студии, которые в итоге вошли в финальную версию альбома.

–  Вас привлекает новый опыт?

– Это новый уровень. Хочется делать музыку всё лучше и лучше, классный, мирового уровня, хорошо продаваемый продукт, за который нам самим не было бы стыдно. Мы прошли очень длинный путь в плане и самопродюсирования, и работы с другими людьми. Эксперимент, который мы сделали на «Люциферазе», нас всех подтолкнул и очень нам помог. Мы действительно знаем, на что мы способны сами по себе, в недрах уютной студии, и сейчас было бы интересно с кем-то поработать еще, но, если не получится, ничего страшного. Будем продолжать: задумки у нас есть.

–  Вы любите жить по плану? 

– Моя жизнь устроена так, что без планирования времени не обойтись. У меня, как у барона Мюнхгаузена, каждый день — подвиг по расписанию.

–  И сколько планируется подвигов в день?

– Ну, смотрите. Допустим, вчера мы прилетели из Челябинска, вечером я успела съездить к косметологу. Сегодня поработала реквизитором на съемке, сейчас у меня интервью с вами, дальше я пойду в спортзал, затем поеду чинить телефон, и, наверно, на сегодня все — но это не точно.

–  Если что-то выпадает из графика, сильно выбивает из колеи?

– Нет, не выбивает, потому что я очень давно живу на свете и пережила много обвалов графиков, особенно в последние полтора года, — я думаю, как и все. Это не выбивает, просто ты отряхиваешься, поднимаешься и составляешь новый график, меняешь билет на самолет.

–  Ну, а как вы всё-таки всё успеваете?

– По расписанию. У меня есть ежедневник, я знаю, сколько мне нужно переделать всяких вещей: когда я становлюсь к плите, когда мне нужно «забить» холодильник.

–  Неужели вы всё это делаете сами?

— Конечно, сама. И готовлю с удовольствием. Приготовление пищи – это тоже терапия.

–  Вы к трудностям относитесь как к задачам, которые надо решать?

– Абсолютно. Я отношусь к ним как к препятствиям на конкурном поле.

–  Такое отношение с детства или выработалось со временем?

– Наверное, с детства. Бабушка, мамина мама, была моим любимым человеком, самым близким, я провела с ней большую часть детства, и упорство и многозадачность у меня от нее. Она была геохимиком, а еще мастером спорта по альпинизму и кандидатом в мастера спорта по фехтованию.

–  Вы воспитываете детей так же, как воспитывали когда-то вас? Дочки не переживают, что вас часто не бывает дома?

– Они другой жизни не знают. Когда девочки были совсем маленькие, у нас была книжка про совят на французском языке, очень симпатичная. Там были совята в гнезде, которые расстраивались, что их мама улетает, — но они знали, что потом мама обязательно прилетает с какой-нибудь едой, кормит их и укладывает спать. И мои дети стали называть меня «мама-сова», которая вечно где-то летает, что-то делает, но всегда возвращается.

–  Папа тоже «сова»?

– Папа у нас известный «филин». У него много поездок по работе. Когда младшая дочка была очень маленькой, мы жили практически без него: было много поездок по работе в ОБСЕ.

–  Как вы познакомились с мужем?

– Он ирландец, и этим все сказано. Я ходила к нему в ирландское посольство за книжками. Мы тогда были заняты организацией кельтского кабинета при германской кафедре, что в дальнейшем вылилось в ее переименование. Преподавать я начала с четвертого курса,  даже на педпрактику в школу не ходила — сразу начала преподавать студентам. Мне нужны были книжки, а он, помимо того что был консулом и третьим секретарем, был еще и культурным атташе. Ирландия – очень маленькая страна, и все посольства очень маленькие. Посольство Ирландии в Израиле, где мы сейчас служим, состоит всего из двух дипломатов: посла и моего мужа.

–  Вы каждый раз переезжаете вслед за мужем?

– Да, каждые четыре года как минимум. Этим летом нам предстоит очередной переезд в Ирландию, так называемая «пересидка». Это тяжело, потому что каждый раз ты едешь в новое жилье, думаешь, как туда «впихнуть» все свои шкафы, свой фарфор, свои книги и музыку. Опять же, Ирландия – маленькая страна, у нас нет таких посольских комплексов, как у России, Америки или Великобритании. Поэтому мы сами ищем для себя жилье, например. Потом мы договариваемся с МИДом, насколько это жилье они нам будут оплачивать. Мы сами ищем школу для детей. Да, это сложно: каждый раз, когда грядет переезд, приходится закладывать на это и время, и финансы, и душевные силы.

–  Вы в Ирландии чувствуете себя своей?

– Нет, я чужая и относятся ко мне как к чужой, хотя я и говорю по-ирландски. Люди, которые меня знают, никогда не будут считать меня своей, но незнакомый человек сочтет меня ирландкой. Для Ирландии очень важна национальная идентичность: это достаточно закрытое секулярное общество. Для ирландцев их национальная идентичность – способ борьбы с долгими веками агрессии – оно как было, так и осталось.

–  Вам там комфортно жить?

– В Ирландии омерзительный климат. Ненавижу сырость, зимой у меня на третий день начинают болеть тазобедренные суставы. Ирландия – деревенская страна, ее быт и вся логистика основаны на сельском хозяйстве. Времена кельтского тигра и ирландской Кремниевой долины прошли – так себе оно у них всё получилось. Для них очень важна их собственная традиционная музыка, естественно. Я мало знаю таких стран, где государство настолько поддерживает развитие традиционных искусств. Здесь не прервана традиция: и музыкальная, и танцевальная, и традиция сторителлинга — постоянно проходят какие-то конкурсы, мастер-классы, фестивали и так далее. Это достойно уважения. Когда заходит речь о прерванной этнической музыке в России, я ставлю в пример Ирландию. Культура, которая смогла не только очень хорошо сохраниться на своем собственном острове, но еще и провела шикарную экспансию на другой континент.

–  Вы в одной стране, ваши музыканты — в другой. А как же репетиции?

– Современные технологии позволяют создать проект в любой программе звукозаписи: это будет многодорожечный мультитрек, где выставляется темп, число тактов, форма песни, клик, который задает темп. Соответственно, когда у нас есть этот проект, каждый из нас может в своей домашней студии записывать демодорожки, и мы можем их отсылать друг другу. Каждый может в этот проект добавлять свою дорожку. Допустим, Сергей присылает мне нечто, и я, сидя в Яффе, могу прописать на его мультитрек-дорожку свой черновой вокал для новой песни. Таким образом, собственно, мы сделали половину альбома «Манускрипт». Это было во время первого локдауна, и я была отрезана от всех ребят в России. И мы таким образом доделали весь материал этого альбома, более того – там есть один трек, куда пошел мой «черновой голос», записанный в Яффе. Звукорежиссер Борис Истомин решил, что конкретно в этом треке (это «Сонет», где я читаю стихи) мой с небольшими помехами голос, записанный на телефон, как нельзя лучше подходит к этой композиции. Такая вот фишка получилась.

А потом, когда все сделали такую «домашнюю работу», мы с этим мультитреком идем в студию и просто вставляем его в студийный компьютер. Режиссеру, который работает с нами на студии, уже не нужно ничего создавать с нуля — ему просто нужно в те же дорожки вписывать уже начисто записанные партии. Это очень сильно облегчает работу и уменьшает время, которое мы проводим на студии, и, соответственно, экономит деньги: студийное время стоит недешево. Таким вот образом мы записали как раз альбом «Манускрипт» за семь календарных дней. Семь дней творения у нас было. А потом уже, перед тем как ехать на гастроли, мы, конечно, собираемся, и некоторое количество дней репетируем сценические «живые» версии.

–  Ваша аудитория в основном в России?

– Да. Ну, и естественно, в тех странах, где большие экспатские сообщества — в том же Израиле, например.

–  В какой стране вы чувствуете себя комфортнее всего?

– Мне очень нравилось жить в Швейцарии. Я очень люблю французский язык, мне подходит женевский климат, озеро, горы, еда, вино, возможность быстро уехать в другие страны.

–  А дочкам где больше нравится?

– Девочкам тоже нравилось в Женеве и нравилось в Вене по той же причине. Они до сих пор вспоминают, как мы садились на ночной поезд и уезжали, например, в Венецию. В Израиле мы очень скучаем по возможности ходить по европейским музеям, к которым так привыкли. Как раз сейчас дети ходили с бабушкой и дедушкой на выставку Врубеля в Новой Третьяковке. Они не самые современные дети, поскольку у них очень большая насмотренность: они были и в галереи Уффици во Флоренции, и в Лувре неоднократно, и в Британском музее, и в венской Альбертине. Я таскала их совсем крошечных в слинге, когда они были бессмысленными младенцами. Так что другой жизни они не знают.

–  Когда приезжаете в Москву, узнаете места своего детства?

– Всё мое детство прошло в кампусе МГУ, каждый кустик ландышей, все лиственницы, все белки, синицы, поползни, все яблони я облазила. Воробьевы горы – такой кусочек Москвы, который испортить практически нереально.

–  Вы дали дочерям очень необычные имена: Нина Катрина и Уна Тамар. Почему именно такие?

– Нина – это в честь моей бабушки, а Катрина – это техническая такая вещь, потому что в Ирландии принято старшую дочь называть по имени свекрови. Уна – это очень красивое ирландское имя, оно связано с европейским корнем *ovi-(s), который в русском представлен в слове «овечка», так что ее святая покровительница — Агнесса. Второе имя, естественно, в честь царицы Тамары, потому что у меня многое связано с Грузией: я много раз там была, ходила по горам, у меня там масса друзей, и мне хотелось, чтобы в ее имени была определенная связь с этим важным для меня местом на планете.

–  Дочки похожи на вас по характеру?

– Они разные. Ну, да, они, наверное, на меня похожи: у них жесткое чувство юмора, которое я в них воспитала с удовольствием, но при этом они очень добрые девочки, как это – эмпатичные. И они, особенно старшая, в своих компаниях сверстников такие «мамочки».

–  Как вы с ними справляетесь? Наверное, есть помощники?

– Вполне справляюсь. Няни были нужны, когда девочки были маленькие, когда я уезжала, поскольку у нас нет такой роскоши, которую может себе позволить большинство российских семей – оставить детей с бабушками. Только когда я приезжала с детьми в Россию, я могла их иногда оставить со своей мамой или бабушкой, пока та была жива. И еще у нас были няни для поездок. Потому что я детей кормила «до потери пульса», до полутора лет каждая из них ездила со мной. Или, если я уезжала в сложный по логистике тур, я оставляла им половину морозилки сцеженного молока. Мои дети никогда не питались смесями.

–  Какой язык для них родной?

– Они полные билингвы, у них два родных языка. Еще немного говорят по-немецки, могут объясниться на французском, на иврите и совсем чуть-чуть на арабском.

–  А дома на каком языке говорите?

– Как придется. Я в основном с ними говорю по-русски. Если с мужем нужно что-то «утаить» от детей, переходим на ирландский.

–  Какие фильмы смотрят девочки, какие читают книги?

– Читают в основном на английском, но и по-русски тоже. Любят классические советские сказки, фильмы Александра Роу, обожают фильмы студии «Гибли». Младшая сейчас читает цикл о муми-троллях Туве Янссон в переводе на английский. Старшую увлекают современные социальные романы. Гарри Поттера она уже переросла. В свое время она всего его перечитала, и мы даже ездили на студию под Лондоном, где всё это дело снималось.

–  Вы верите в случай? Интуиция у вас сильно развита? Сложные решения принимаете сами или советуетесь?

– Да, интуиция у меня есть. Всегда полезно устроить «мозговой штурм», посоветоваться. Но если ситуация непонятная, то я, как правило, следую своей «чуйке». И у меня очень хорошая интуиция времени. Приходит осознание, как одно из чувств, как «горячо» и «холодно», нужно сделать что-то сейчас или еще не время. Все разы, когда меня не слушали, получалось очень плохо.

–  Домашние к вам прислушиваются?

– Вообще у дочек тоже хорошо развито это качество. Ну, и они просто знают, что если мама сказала «Нет» или «Не сейчас», – то надо от мамы отстать. И муж убедился, что обычно я бываю права.

–  А если сложная ситуация, вам нужно с кем-то советоваться?

– Мне нужно магния попить и в бассейне поплавать. Йога, горы, лошади – физические нагрузки. Дыхательные практики очень помогают: гармонизируют, заземляют. Для вокалистов это очень важно.

–  Что вас больше всего возмущает в людях?

– Глупость. Если человек недоумок, да еще и врун – это совсем плохо. Если человек и умен, и лгун – другое дело. Бывают люди, которые «врут как дышат» и своим враньем меняют мир вокруг себя так, чтобы в итоге оно вышло, как будто так оно и было. Таких людей даже уважаю.

–  Вы открытый человек: как думаете, так и говорите?

– Я хороший дипломат. Если мне человек не нравится, я просто не буду с ним общаться. А если человек «косячит», то я ему прямо об этом скажу. Нужно выбирать людей, с которыми приятно общаться: наш человеческий ресурс не резиновый.

–  Вы нонконформист по натуре? 

– У меня есть мнение по всем вопросам, и, если нужно его высказать, я высказываюсь. Но в наши дни – слова не скажи, у тебя немедленно вырежут «твит», вставят в траурную рамочку и кинут вырванную из текста цитату, как кость собакам.

–  Как бы вы несколькими слова охарактеризовали себя и свое творчество?

– Умная, недобрая, любопытная. Я очень любопытная к жизни. Я вот сегодня приехала к друзьям на съемку в качестве реквизитора, привезла им свечки. И сделала это просто потому, что мне это интересно.

Со мной очень сложно подружиться, но, если человек – мой друг, я своих не бросаю никогда. Я человек, которому можно легко подставить спину.

Что касается музыки – она у нас умная, не слишком популярная, хочется верить, что стильная. И еще – терапевтическая. На протяжении последних полутора лет мы получаем много совершенно фантастических отзывов от людей с постковидом, которые говорят, что наша музыка им очень помогает в психоэмоциональном плане. Способствует восстановлению центральной нервной системы, по которой, собственно, и бьет ковид. И люди пишут, что пластинка «Манускрипта» им очень помогла. Вот это страшно меня радует, и хочется надеяться, что в этом есть какое-то высшее предназначение. Музыка «Мельницы» как смещение дофаминовых рецепторов. У нас есть песни, которые работают как мантры: включают в себя многоплановое воздействие на организм через звук, движение, дыхание. Человек начинает двигаться согласно ритму, заложенному в песне, и таким образом гармонизируется.

Беседовала Светлана Юрьева.

Фото Владимира Сабадаша.

Особая  благодарность Владимиру Сабадашу за организацию интервью.

Сообщение Хелависа:  У меня, как у Мюнхгаузена, каждый день по расписанию – подвиг появились сначала на Московская правда.