Бойся женщину

Как спрятать статую Если бы мы писали детектив в духе ван Гулика, то начали бы эту историю так. Однажды осенью 16… года из Китая к северным пределам Монголии шел караван. Купцы везли с собой множество товаров, но самой драгоценной была золотая статуя Будды, предназначавшаяся монастырю. Но буквально в последнюю ночь пути статуя Будды исчезла. Войска и наемники монастыря обыскали всю округу, но статую не нашли. Тогда несчастные купцы обратились к знаменитому ламе-гадателю, от чьего взора не могла укрыться ни одна вещь на земле или на море. Три раза гадал лама, три раза обращался к своим духам-помощникам, но ничего не помогало. Кто украл, лама узнал почти сразу (духи указали на известного в тех краях вора), а вот найти украденное оказалось непросто. Духи исправно докладывали, что искомое где-то рядом, но оно невидимо. Что-то отвратительное скрывает пропажу от проницательных взоров. Статую так и не нашли. Лишь спустя много лет, когда знаменитый вор раскаялся, принял буддизм и сам стал уважаемым ламой, он рассказал, как было дело. Он украл женские штаны, пропитанные менструальной кровью, нанялся слугой в караван, украл статую и спрятал ее под этими штанами. План сработал: духи, которым подвластны все тайны мира, не смогли найти пропажу, ибо они не могут не только прикасаться к самой отвратительной вещи на земле — штанам женщины , но и даже взглянуть на нее. Если бы мы были историками, то начали бы свой рассказ с того, как 14 октября 1493 года на Багамских островах некий индеец пытался продать Христофору Колумбу растение, якобы произрастающее из менструальной крови. Индеец дорого просил за свой товар — и неспроста: если помазать глаза его соком, то становишься невидим для врагов. Но поскольку мы антропологи, а не историки и не авторы детективных романов, то мы начнем с того, что страх перед женщиной и тем, что из нее исходит, в том числе менструацией, встречается практически во всех человеческих сообществах (поверьте: универсальных явлений такого рода на свете не так уж и много). Страх этот зафиксирован во множестве историй. Эпический герой тибетцев, монголов и бурят Гэсэр лишается силы и превращается в осла, стоит врагу положить ему на голову женские штаны. Шаманы Чукотки теряют связь с духами, если коснутся тех же штанов. В Южной Сибири и Азии и сегодня женщине нельзя переступать через ружье — охотничья удача его обладателя уйдет и никогда не вернется. Сюда не ходи, туда ходи Почему женщина воспринималась как особо опасное существо во время беременности, родов и менструации? В 1966 году британский антрополог Мэри Дуглас выпустила знаменитую книгу «Чистота и опасность» , отвечавшую на простой, казалось бы, вопрос: откуда берутся представления о «чистом» и «нечистом»? С этими категориями во всех традиционных культурах связано большое количество табу, о которых с уверенностью можно сказать две вещи: они чрезвычайно распространены (нет такой группы homo sapiens , которые бы их не знали) и внерациональны. Мэри Дуглас пишет, что искать в этих запретах физиологическую причину бессмысленно — они опираются на когнитивные категории традиционных культур (с тех пор это направление социальной антропологии называется когнитивной антропологией). Категории же эти устроены иначе, чем в обществе модерна. Весь мир традиционного человека подчиняется строжайшей классификации, любой объект в нем — яблоко, вода, женщина — принадлежит к какому-то классу, для которого установлены определенные правила, а всякое действие в отношении него жестко регламентировано. Если ты заходишь в юрту кочевника Центральной Азии, ты знаешь, что мужские вещи висят в юрте справа, женские слева. Соответственно, мужчина не может пройти по женской половине, а женская вещь, попав случайно на мужскую половину, оскверняет все вокруг. Дети учатся этому с младенчества, и задача всех этих представлений и запретов — не удержать человека от совершения каких-то поступков, но поделить для него весь мир на «чистые» и «нечистые» категории. Табу создает и поддерживает символические границы, и нарушитель этих границ, какими бы нелепыми они ни были, будет преследоваться самым суровым образом. Любой субъект, объект или явление, нарушающие классификацию, считаются опасными. Некрещеных (то есть не ставших полноценными членами сообщества) младенцев в некоторых сообществах хоронили на границе пространств: славяне — под порогом дома, а испанское население Кубы — на пляже, за пределами города, на границе моря и суши. Покинув свой класс, объект становится опасным именно потому, что в своей пограничности может приобрести новые качества, не свойственные его изначальному физическому состоянию. Так, грязная менструальная кровь способна сделать вещь или человека невидимыми для духов или для врагов. Поэтому в категорию «опасное» попадает и женщина, подверженная особым состояниям. Будучи беременной (это одно существо или два?) или находясь во время менструального цикла (то, что было внутри, выходит наружу), она нарушает привычную классификацию . Следовательно, во время этих опасных состояний ее необходимо изолировать — начиная от запрета есть вместе с мужчинами вплоть до замуровывания в глиняную яму во время менструаций. И если в какой-то культуре женщина должна находиться поблизости от семейного очага, или носить специальную одежду, или использовать специальные формы языка для обращения к мужским родственникам, то нарушение любого из этих правил вызывает разговоры об осквернении и нечистоте того, к чему прикоснулась согрешившая. Страх нарушить категориальные границы реален и сегодня, он приводит к стрессам и нервозам. В культурах, где сексуальный контакт во время и сразу после месячных категорически запрещен, например в религиозных еврейских общинах, на фоне страха оказаться «грязными» у женщин развивается сильная обсессия (навязчивое повторение действий) — они постоянно проверяют, насколько они «чистые», и не могут себя остановить. Легенды древние и современные Знание об опасности пересечения символических границ в традиционных обществах передается с помощью устных текстов, которые мы бы, наверное, назвали страшными историями. В них рассказывается о наказании за нарушение категориального деления, причем исполнителями наказания оказываются сверхъестественные существа (или их участие подразумевается). Так, в 2008 году, в ходе экспедиции в Монголию, приехав к священной горе, куда могли подниматься только мужчины, мы услышали от наших монгольских спутников назидательную историю. Речь в ней шла о девочке, пытавшейся подняться на эту гору, за что духи наказали ее страшной болезнью. Естественно, главной целью рассказа было предотвратить любые наши попытки повторить этот подвиг. Однако в мире городской культуры ситуация меняется. В деревне ты знаешь всех, и все связаны тесными социальными узами. Европейский город конца XIX века наполнен чужаками, — людьми иной религии, иной этнической принадлежности, иных социальных привычек, — с которыми приходится сосуществовать, и ситуацию только ухудшает то, что они постоянно меняются. Об опасностях жизни в городе рассказывают городские легенды, но, в отличие от историй от том, как соседка-ведьма оборачивается кошкой и ворует молоко у твоей коровы, в них нет никакого столкновения естественного и сверхъестественного. Например, каннибалы существуют — это реально зафиксированный факт. Продажа пирожков с мясом на рынке тоже существует. И городская легенда вместо рассказов про ведьму предупреждает, что каннибалы-предприниматели торгуют пирожками из мяса детишек. Другими словами, городская легенда оперирует близкими к реальности фактами: рассказывает о том, что могло бы произойти при стечении очень особых обстоятельств. Городские легенды об окружающих нас опасностях, увы, — отнюдь не бессмысленная детская чушь. Они способны вызвать панику и погромы , спровоцировать убийства и политические перевороты. Например, слух о республиканцах-педофилах ( «Пиццагейт» ) оказал влияние на ход президентских выборов в США в 2016 году. Но если в городской культуре конца XIX века традиционные легенды об опасных женщинах, нарушающих правила поведения, — то есть, например, о ведьмах, заключивших договор с дьяволом, — перестают быть актуальными, значит ли это, что классификационная модель осталась в прошлом? Женщина в большом городе Мир во второй половине XIX века переживает чудовищное количество изменений. Каждое новое поколение живет не так, как его родители. Вертикальная преемственность опыта становится все менее и менее нужной. «Патриархальная» структура семьи (муж работает или ходит в клуб, жена воспитывает детей или дает званые ужины) меняется. Женщины осознают себя социальной группой, имеющей право на такие же возможности и обязанности, что и мужчины. Начинается великая женская война за независимость. Соответственно, женщина из существа контролируемого превращается в существо, претендующее на контроль над собственным телом, временем и деньгами. Освобождение женщины от объектности приводит к тому, что исчезает (или ослабевает) фигура ее защитника. Женщина остается один на один с миром — враждебным, полным опасных мужчин. Вот почему вместо историй о коварных женщинах, подстерегающих невинного путника, в XX веке в Европе и Северной Америке возникают городские легенды на прямо противоположную тему: теперь опасность не исходит от женщины, а угрожает ей самой. Поначалу это опасность быть похищенной и проданной в бордель. В 1890-х годах в европейской прессе публикуются статьи о тайной сети торговцев «белым товаром» под руководством богатых евреев, организующих похищения девушек. В 1910–1920-е годы Соединенные Штаты будоражат слухи о похищении молодых женщин из кафе с мороженым: якобы хозяева кафе (итальянцы) продают женщин в «белое рабство». В 1930-х годах в СССР то же самое говорили о турках, якобы похищающих девушек с приморских бульваров черноморских городов. По мере того, как увеличивается зона публичной активности женщин, расширяется и круг опасностей, которым они — судя по слухам и городским легендам — постоянно подвергаются. Примерно с середины ХХ века по странам Европы и Северной Америки кочуют истории о нападениях на женщин со стороны не только знакомых нам торговцев «живым товаром», но и маньяков и грабителей. Причем теперь они подкарауливают своих жертв не только в «этнических» кафе, но и в торговых центрах, на парковках и автозаправках, на автострадах и в университетских кампусах. По единодушному мнению исследователей, «месседж» всех этих историй — крайне консервативный. Все городские легенды такого типа говорят: «Женщина не должна появляться в публичных пространствах одна, это для нее слишком опасно. Ей следует или оставаться дома, или, по крайней мере, не выходить одной». Ситуация не сильно изменилась и сегодня. В 2005 году канадская исследовательница Диана Тай проанализировала на сайтах с городскими легендами все сюжеты, чьим главным персонажем выступает женщина (таковых набралось 21). Всего два сюжета имели анекдотическую окраску — в них женщина переигрывала мужчину. В остальных случаях женщина становилась жертвой сексуального маньяка, который ее преследует, насилует и убивает. Городские легенды гласят, что самые страшные преступления против женщин совершаются вне дома: маньяк выманивает жертву на улицу, прячется в машине, пока женщина едет за покупками, нападает на нее в большом магазине или многолюдном отеле и, наконец, воздействует на нее через социальные сети и онлайн-магазины. Это резко противоречит реальным данным криминальной статистики: на самом деле больше всего женщины страдают от разных видов домашнего насилия. Не случайно «места преступлений» из городских легенд — те самые публичные пространства, где прежде появляться в одиночестве женщинам не разрешалось. Свое право на это они отвоевали в борьбе, длившейся на протяжении всего ХХ века. Но параллельно с этим фольклор порождал истории на тему «женщина в опасности», стремившиеся к прямо противоположной цели — предостеречь женщину от посещения публичных мест. Так возникает новое категориальное деление на «правильное» и «неправильное» пространство для женщин. Если в традиционной культуре (например, у кочевников Центральной Азии или скотоводов Ближнего Востока) женщина не могла зайти на мужскую территорию, то в современной культуре опасной становится нейтральная территория — та, где женщина может оказаться одна. Можно было бы подумать, что за этими историями стоят бессознательные тревоги исключительно консервативного патриархального большинства, слабо затронутого прогрессивными идеями, в глубине души предпочитающего видеть женщину исключительно на кухне. Но это не совсем так. Ложь во спасение В мае 1969 года французский Орлеан был взбудоражен слухами о том, что хозяева нескольких модных магазинов, по национальности, кстати, евреи, похищают молодых покупательниц, когда те идут в примерочные кабинки, и переправляют их в тайные бордели. В реальности ни одна жительница Орлеана никуда не пропадала, однако тревожные слухи быстро обросли невероятными подробностями. Рассказывали, что нескольких девушек нашли в подвале магазина связанными и накачанными наркотиками; что покупательницы будто бы получали дозу наркотика от укола иголкой во время примерки обуви; что жертв транспортировали по тайному подземному ходу до берега Луары, где их уже ждала лодка с торговцами «живым товаром». Слухи стремительно расходились по городу. Попавшие под подозрение коммерсанты стали получать анонимные угрозы, перед их магазинами несколько раз собиралась агрессивно настроенная толпа, и даже торговля в городе в целом сократилась. Социолог Эдгар Морен, исследовавший «орлеанский слух» по горячим следам, объяснил его воскрешением «архаического антисемитизма», произошедшего вследствие усиления государства Израиль, и желанием родителей оградить дочерей от новых нравов и мод, которые вслед за революцией 1968 года постепенно проникали из Парижа в провинциальные города Франции. Однако, как мы видели, слухи о злодеях — сексуальных эксплуататорах, подыскивающих себе жертв в публичном пространстве, появлялись и до событий 1968 года, причем евреи и другие этнические чужаки в них могли и не фигурировать. Как показал Жан-Мишель Шомон, «орлеанский слух» был обязан своим появлением не столько усилению антисемитских и патриархальных настроений, сколько нескольким медийным кампаниям против торговли «живым товаром». Важной силой, стоящей во главе этого «крестового похода», были феминистки. Во Франции его возглавляла Марсель Легран-Фалько. В 1961 году она распространяла историю о 17-летней девушке, которая якобы была похищена прямо из примерочной кабинки магазина нижнего белья и продана торговцам «живым товаром», — историю, как мы видим, совершенно фольклорную, почти в точности совпадающую с сюжетом «орлеанского слуха». Движимые самыми благими намерениями (они ведь боролись против эксплуатации женского тела!), Легран-Фалько и ее единомышленницы не стеснялись распространять непроверенную информацию и ссылаться при этом на несуществующие данные, будто бы предоставленные полицией (заметим в скобках, что так поступают «моральные антрепренеры» любых «моральных паник»). Так, Легран-Фалько утверждала, что за один только 1954 год во Франции загадочным образом пропали 15 тысяч женщин. А ее соратники по борьбе с проституцией из «Французского союза против торговли женщинами» в 1957 году заявили, что за последние десять лет сотни тысяч француженок были похищены для продажи и что «в современном большом французском городе девушка находится не в большей безопасности, чем юная негритянка в экваториальной Африке XVI века, в эпоху пиратов и работорговцев». Таков парадоксальный результат усилий феминисток 1960-х годов. Борясь за то, чтобы женщины были максимально представлены в публичных пространствах, они одновременно поддерживали распространение историй, изображающих женщину добычей всевозможных сексуальных хищников и вообще жертвой par excellence . Невозможно просто взять и избавиться от присутствующих в культуре когнитивных паттернов. Все желающие могут провести мысленный (или не очень) эксперимент. Сегодня в России, как и раньше в СССР, принято, придя домой, снимать уличную обувь и мыть руки. Но попробуйте добиться этого от канадцев, французов или израильтян. Для них это не обязательные гигиенические процедуры (как кажется российским мамам), а безумный русский обычай. Дело тут, конечно, в нашем понимании своего пространства как чистого и ничейного как грязного — и в отсутствии этого противопоставления в других странах. В современной культуре, унаследовавшей и страхи, и завоевания ХХ века, борются две базовые установки. Согласно первой, женщины должны захватить публичное пространство, сделать его своим и максимально безопасным, то есть завершить то, к чему стремились активистки раннего феминистического движения. Вторая побуждает поддерживать представление о публичном пространстве как об опасном для женщин — и подсказывает концепцию кофейни male-free . Александра Архипова, Анна Кирзюк