Александр Шейн: "Маяковский – это оптика, через которую можно изучать историю"
В рамках фестиваля "Территория" в Театре наций состоялась премьера фильма "ВМаяковский". Режиссеру картины Александру Шейну удалось собрать мощнейший актерский состав: Евгений Миронов, Чулпан Хаматова, Михаил Ефремов, Никита Ефремов, Людмила Максакова, режиссер Антон Адасинский и фантастический Юрий Колокольников в главной роли. О том, как это удалось и почему оказалось так важно, Александр Шейн рассказал в интервью порталу Москва 24.
– Фигура Маяковского, его роль в истории будоражат умы и служат для кого-то источником вдохновения, для кого-то поводом для исторических инсинуаций. Почему так? Прошло без малого 100 лет, а это до сих пор интересно обсуждать и размышлять на эту тему.
– Потому что его судьба сложилась таким образом, что в своих поворотных и реперных моментах она отражает ключевые болевые моменты истории XX века. Даже не только XX века. На примере его судьбы очень удобно рассказывать историю, потому что это модельная фигура. Ее интересно рассматривать: он основоположник, стоявший у истоков всех жанровых и стилевых моментов XX века. Например, он основоположник футуризма, причем не только живописного, но – что очень важно – текстового и дизайнерского футуризма. Книги, которые они делали со Зданевичем, Кученых, Хлебниковым, мне кажутся главными шедеврами истории искусства нашей страны. Они стали основой и фундаментальной базой для всего полиграфического дизайна, всего, что связано с искусством плаката, коллажа, клипа, новых медиа. Из этого вышел дадаизм, конструктивизм − все последующие стили опираются на него. Прошло еще немного времени, и он предугадал социалистический реализм. Он почувствовал его в своей последней поэме, это было видно. Но он не мог туда пойти: он о него разбился.
– Но почему сегодня это так важно?
– Потому что в этом вы можете найти сегодняшний день. Теоретик искусства Хэл Фостер описал ту конструкцию так: вы берете прошлое, притягиваете его с помощью инновационной практики в будущее и получаете ответ про настоящее. Есть такой герой Прометей: 50 лет он герой, а потом 50 лет – антигерой. Прометей дал людям свободу, дал им огонь. А огонь – это возможность, это сила, с помощью которой можно приготовить еду, а можно начать войну. Прометей забрал огонь у богов и дал его людям, чтобы они сами определяли, как его использовать. И в зависимости от того, как общество выстраивает отношения между властью и человеком, человеком и творцом, так общество относится к Прометею. Сейчас Прометей – антигерой, потому что существует вертикаль власти. Он же нарушил все законы. В эпоху Просвещения к нему относились как к герою, как к человеку вольного духа и сознания: Прометей был героем, который не побоялся пойти наперекор, который преодолел условности и дал людям возможность почувствовать себя правоимеющими. Так в истории относятся к модернистам и авангардистам: если в 1980-е модернизм был на повестке жизни, а Виктор Цой и все остальные панки и деклассированные элементы художественной сцены отражали общие чаяния, то потом это вылилось в Перестройку и смену парадигмы тоталитаризма на свободную страну. Сейчас происходит окаменение, последняя стадия этого процесса. Вновь появилась вертикаль власти, а Прометей стал плохим.
– Но Маяковский-то остался хорошим.
– Маяковский всегда будет хорошим. Он модельная фигура. Он в каком-то смысле богочеловек: к нему нельзя применить отдельно взятую конструкцию. Он отражает все стадии процесса, от той, когда он писал: "Иду − красивый, двадцатидвухлетний", до той, когда Витор Цой пел: "Мы ждем перемен". А сегодняшний день у Маяковского – это "год великого перелома", когда время сгустилось к другой этике. Сейчас не забалуешь − и не потому, что власть не разрешает, а потому, что народ не примет. Нет никакого плохого царя, просто у времени есть своя история. И Маяковский – это оптика, через которую можно все это изучать.
– Какие вещи вам удалось переоценить, работая над этим фильмом?
– "ВМаяковский" – это не только фильм, но и проект, над которым я работал 10 лет. В проекте много всего − газеты, документальный фильм, выставочный проект. Он междисциплинарный. Для того чтобы что-то изменилось, нужно было иметь какую-то изначальную позицию, а я пришел с ощущением своего нуля и через этот ноль я пытался пройти в одну и в другую сторону. У меня не было какого-то знания, которому в процессе было суждено поменяться. Вы что-то начинаете узнавать, перед вами открываются космос и миры, и они расширяются. Это бездонная тема истории искусства, бунта, взаимоотношений.
Я не испытываю какого-то экзистенциального катарсиса от того, что я что-то узнал и понял. Я работаю с формой, кинематографическим языком, и меня бесконечно интересуют и возбуждают те возможные открывающиеся смыслы, возникающие в процессе комбинаторики тех или иных практик работы с материалом. Это территория, на которой я взращиваю смыслы. Это многоступенчатая задача. С одной стороны, рассказать вам историю, которую вы не знаете, − это биография героя, через которую я хочу рассказать вам вашу метавременную биографию. Ваш культурный код, ваша культурная ДНК показаны в фильме на примере судьбы Маяковского. При этом я параллельно рассказываю историю искусства, историю стилей, хотя вы можете даже этого не замечать. Все начинается с раздробленного энтропийного фильма, в котором люди пытаются найти свой голос, сформулировать свой язык. Так было в футуризме, и это показано на примере простых эпизодов поиска голоса актером. Постепенно это все густеет и успокаивается, и через конструктивную фазу фильма переходит в социалистический реализм. Это движение и есть история искусства. Таким образом получается сложная трехступенчатая структура.
– Как вы нашли своего Маяковского? То есть вы долго мечтали о том, чтобы сделать этот проект или в какой-то момент просто осознали, что вот нужно его сделать?
– Это был долгий и вязкий процесс, начавшийся с самого детства. Я все время был связан с Маяковским: я жил на площади Маяковского, у меня дома было очень много его книг. Я всегда был в центре этого имени, и в какой-то момент я понял, что внутри этой истории заложено очень много, и начал ее расследовать, но какого-то исходного мотивирующего события не было.
Вы видели мой фильм − "Тимур Новиков. Ноль объект"? Так вот они связаны. Там с героем произошло то же самое, с целым поколением произошло то же самое! Какова судьба авангардистов 1980-х? Что с ними произошло? Они все умерли, потому что время их закончилось. Возьмите собирательный образ поколения, объедините Виктора Цоя, Тимура Новикова и Курехина − и у вас получится Маяковский.
– Ваш фильм про художников Виноградова и Дубосарского тоже был частью этого проекта?
– Нет. Внутри проекта "ВМаяковский" есть еще отдельный проект "Антология современного искусства", который мы делали совместно с Евгением Миттой. Это фильмы про Олега Кулика, про Виноградова и Дубосарского, а еще Женя потом сделал "Преступление и наказание Pussi Riot". Тимур Новиков тоже в этой гряде, но и одновременно внутри проекта "ВМаяковский".
– Вы продолжаете работать над этой культурной антологией?
– Я заканчиваю работу над фильмом, посвященным Вадику Монро и карнавальной культуре. Он тоже будет "внутри" Маяковского. Вадик Монро − очень талантливая, модельная, фигура. Основой фильма стало уникальное пятичасовое интервью с ним, наверное одно из последних, которые он дал.
– Возвращаясь к Маяковскому. Во время пресс-конференции вы сказали, что у этого фильма не будет широкого проката. Почему?
– Я хочу, чтобы вы понимали: когда я говорю, что у этого фильма не будет проката, я имею в виду, что я не буду позориться. Я профессиональный человек, я 20 лет занимаюсь кино, и у меня нет проблемы выпустить его в прокат. Но это будет провал – у него будет шесть зрителей. Даже Звягинцев: он выпускает в прокат свои выдающиеся фильмы с огромной фестивальной историей, и то на них никто не ходит. Прокат подразумевает контакт со зрителем, а такого контакта в кинотеатрах сейчас нет. Наш зритель находится в другом месте – в музеях, театрах. Поэтому проката в привычном смысле я избегаю, но каждый, кто захочет, сможет его увидеть. Для этого совместно с Третьяковкой я строю "музей" в Музее Голубкиной. Это будет целый лабиринт с кинозалом, и в этот проект войдут все те материалы, которые не вошли в фильм.
Посмотрите сами, Пушкинский музей в год посещают несколько миллионов человек, выставку Серова посетили полмиллиона человек, в среднем выставки посещают по 50 тысяч зрителей. А теперь посмотрите, сколько человек пришли в кинотеатры на фильм "Аритмия"! Это исчисляется тысячами. Не ходят в кино на такие фильмы, и зрителя там не ищут. Я ищу новую территорию, и я уверен, что у моих фильмов есть свой зритель. Это именно те люди, которые ходят в музеи, и их – миллионы. Вы же не пойдете в кино для соприкосновения со сложным авангардом? Вы пойдете за этим в музей или в театр.
– Тем не менее, когда на открытие Московской биеннале ломится толпа, как на рок-концерт, мне кажется, это ненормально, потому что биеннале – это довольно сложное концептуальное искусство.
– Ну а почему ненормально? Это круто, что биеннале создало к себе такой интерес. Очередь в музей – это же здорово! Значит, там есть кислород. Для каждого он свой: для кого-то это мода, для кого-то – интеллектуальный опыт, для кого-то – профессиональный. Это значит, что музей – живая территория, какой перестал быть кинотеатр. Там жуют попкорн и ищут другой тип зрелищ.
– Сегодняшний зритель вообще готов к восприятию сложного искусства?
− Сложно артикулированного или сложного тематически? Конечно, есть какие-то барьеры, но все же это дело вкуса и целеполагания автора. Зачем делать что-то сложно? Чтобы потешить свое самолюбие? Все мои фильмы построены по обыкновенным законам поэтики Аристотеля, обыкновенным законам восприятия. Я − шаман, я работаю с вашим вниманием, техниками, энергиями.
– В "ВМаяковском" вы собрали совершенно уникальную команду людей, начиная от Хаматовой и заканчивая Антоном Адасинским – абсолютно авангардной, но никому неизвестной фигурой...
– Я вам другие имена назову. У меня, например, в титрах есть должность "редактор" – Николай Молок, главный редактор журнала "Искусствознание". Умница, эрудит, человек, который мне открыл современное искусство! Или, например, Борис Гройс: его статья стала частью нашего проекта. Я соприкоснулся с целыми планетами – художниками Соковым, Комаром, Антоном Видокле. Конечно, при таком раскладе актрисе Хаматовой остается меньше места для высказывания, потому что она была зажата между Борисом Гройсом и монтажом. Но она великая актриса, она сама создает целый космос.
– Но при этом у вас получается популяризировать такие истории.
– Это моя миссия, территория моего интереса. На самом деле это очень эгоистический путь. Вы представляете, как я расту?! Я десять лет назад и я сейчас – совершенно разные люди. Тут я позволю себе сказать, что в этом я похож на Маяковского. Это Гройса мысль, и она очень точная: "Маяковский был единственным суперавангардистом, который сумел разрушить барьер между зрительским интересом, массовой аудиторией и очень сложным авангардом". В нем, с одной стороны, был "Черный квадрат", а с другой − он мог собирать стадионы и его стихи разобраны на наши цитаты. Он единственный, кто смог это сделать. И я пытаюсь быть в этом на него похож, я пытаюсь преодолеть дистанцию между сложной теосфинитной конструкцией чисел и понятий ноосферы из выставки "0.10" и полным залом в музее. Преодоление этой дистанции и есть мой профессиональный интерес.