Горящая земля

Командир 1229 гаубичного артиллерийского полка подполковник Л. И. Шейнин приказал мне выйти со взводом управления на огневую позиции и организовать отражение пехоты и танков. Чуть позже я узнал, что и 1 дивизион капитана Н. Семихова поставлен на прямую наводку.

Старший офицер 6 батареи лейтенант Скачко огневую позицию выбрал с толком: впереди отличный обзор, а слева непроходимое болото. Противника ждали с фронта, но не было гарантии, что он не ударит справа.

Приказываю командиру 2 орудия сержанту Н. Филатову выдвинуть орудие вперед и метров на 100 вправо, тщательно замаскироваться и ждать моего сигнала. Сержант Н. Филатов мною выбран не случайно. Парторг батареи, человек железной выдержки, не дрогнет; подстать ему был и наводчик Г. Комиссаров — смышленый, подвижный.

Батарейцы, затаив дыхание, смотрят в сторону наступающего врага. Все слышнее гул моторов. Вражеских танков пока не видно, но они близко. Об этом сообщили встревоженные бойцы стрелкового батальона, отошедшие к наши орудиям.

— Немцев тьма тьмущая!

Вот они показались, раздвигая кусты, и тут же расступились, пропуская вперед танки.

Приземистые неповоротливые «тигры» двигались парами — два прямо на батарею, два правее. Они шли уверенно, даже не стреляли, словно чувствуя свою силу. Немецкая пехота широкой цепью двигалась за танками. Командиру взвода управления лейтенанту М. Комашко я поручил возглавить стрелков, которые все ближе жались к нашей батарее, и занять круговую оборону.

Лейтенанта Т. Скачко предупреждаю: без моей команды огня не открывать.

Понимаю — сейчас все будет зависеть от наводчиков. С ними мы много тренировались, отрабатывали до автоматизма основные моменты их деятельности. Много внимания уделялось взаимозаменяемости в расчетах. Практически у нас почти все орудийные номера могли действовать за наводчика. В наводчики отбирали самых боевых, хладнокровных солдат. На тебя идет танк, а, бывает, и не один. Ты видишь его в прицел. Как бы ни было страшно, его надо подпустить ближе, чтобы ударить наверняка. Осколки стучат по щиту орудия, а наводчик должен точно наводить, не ошибиться, не дрогнуть. Орудие само не выстрелит.

Тревожило меня больше всего то, что батарею никто не прикрывал. Не было солдат. Думал о том, как поступить, если гитлеровцам удастся прорваться к батарее. Вспомнил, что у нас есть трофейные пулеметы. Приказал выдать их разведчикам и связистам. Без бинокля видно, как движутся танки и бегут по полю черные фигуры солдат.

Гитлеровцы приближаются. Кажется, что и земля уже дрожит под тяжестью. Ко мне подбегает молодой сержант из стрелкового подразделения.

— Товарищ старший лейтенант! Что же Вы не стреляете?! Фашисты вот-вот к орудиям прорвутся. Передавят всех как котят!

— Спокойно, сержант. Идите на свое место.

Поединок с танками — тяжелое испытание. Смотрю на расчеты: сосредоточенные, притихшие, стоят батарейцы на своих местах. Сейчас все зависело от нас. Танки приближаются. Грузно покачиваясь, они идут твердо, не сомневаясь в успехе, и есть в этом что-то удручающее, заставляющее учащенно биться сердце. Один танк вырывается вперед. Он уже от батареи на расстоянии прямого выстрела.

Снимаю фуражку, машу над головой. Это сигнал Филатову. Его орудие бьет из засады. Я напряженно жду, что вот-вот головной танк остановится. Но фашистская машина продолжает двигаться. Понял — расчет Филатова нервничает, а поэтому «мажет». Не так-то просто оставаться хладнокровным, когда на тебя надвигается бронированная махина, наводя ствол орудия. Но вот вижу третий снаряд попадает в лобовую броню, рикошетит. Еще два выстрела. Танк только вздрагивает. В лоб «тигра » не проймешь.

Филатов не подвел: умелый, смекалистый, он из самого трудного положения всегда находил правильный выход. Вот и теперь парторг задал фашистам нелегкую задачу. Так маневрировал огнем, что у врага создалось впечатление: тут не одно орудие, а по крайней мере, четыре.

Гитлеровцы были дезориентированы. Посчитав, что против них ведет огонь целая батарея, они перестроили своей боевой порядок. Танки устремились к орудию Филатова, повернувшись к нам бортами. Этого-то момента мы и ждали.

— Батарея, огонь!

Орудия Д. Демидова, А. Зубовского и Е. Иванова бьют сначала по первому, затем по второму танку. Оба танка окутались дымом, затем показалось яркое пламя.

— Вот это работенка! — ликующе выкрикнул комсорг батареи Зубовский. — Красиво горят. Славный подарочек фюреру! — Переносим огонь на пехоту. Разрывы осколочных снарядов сметают ее как метлой.

Бой гремит и справа и слева от нас. Кажется, весь мир заполнился грохотом.

У нас за спиной бьют сотни наших орудий. Мужественно в крайне тяжелых условиях бой ведут стрелковые части.

Но для нас же сейчас не существует ничего, кроме этого небольшого луга перед нами, и того рубежа, на котором мы стоим.

Лязгают затворы, звенят досылаемые гильзы, а грохота выстрелов уже не слышишь, лишь жаркой волной опаляет лицо да резкая боль вонзается в уши. Не открываю глаз от бинокля. Снаряды косят гитлеровцев. А их по-прежнему много. Лезут и лезут. Откуда только берутся? Расчеты ударили осколочными снарядами, заставили цепь залечь, но остановить надолго фашистов не смогли. Они ползком стали передвигаться вперед, готовились для нового броска.

Вот тут-то и пригодились нам трофейные пулеметы. Патронов было много, их не экономили. Гитлеровцы заметались по полю, часть из них осталась на снегу, другие стали отходить. Но, перегруппировавшись, вновь бросались в атаку.

Лейтенант Т. Скачко доложил: «Снаряды кончаются. Машины с ними где-то застряли. Бойцы несут снаряды на себе через болото под ураганным огнем, увязая по колено в тине».

— И совсем не тяжело, — отфыркиваясь, говорит ефрейтор А. Каримов, неся на каждом плече по двухпудовому ящику. — Как подумаю, что несу именинные подарки для Гитлера, сразу легче становится.

Мокрые, вымотанные вконец, люди несут и несут тяжелые ящики. Лишь бы орудия не смолкли. Мы впервые стреляли по танкам прямой наводкой. Бой под Нарвой мог стать последним для батареи, но об этом тогда никто не думал. Все жили победой, добывали ее своими руками.

Вражеская артиллерия усиливает огонь. Стреляет она, судя по всему, без корректировки, снаряды рвутся то здесь, то там. Не страшно. Но вот над батареей появляются юнкерсы. С воем пикируют чуть не до земли, сбрасывают бомбы.

Ряды артиллеристов таяли с каждым часом, а враг все подбрасывал новые силы. Смертью героев пали в бою командир второго огневого взвода лейтенант Ю. Скородумов, орудийные номера А. Глухов, П. Семин.

Погибшего Стародумова сменил парторг дивизиона С. Голованов.

Вижу, как работают под огнем батарейцы. Без лишней суеты, разумно, четко, сноровисто и организовано. Словно пули не свистят, и не рвутся рядом вражеские снаряды.

Молча действуют наводчики, заряжающие, подносчики. Что-то шепчет пересохшими губами, колдуя у поврежденного орудия, артиллерийский мастер батареи И. Кукушкин.

Потери у нас растут. В расчетах осталось два-три человека. Но оставшиеся в живых продолжают сражаться.

Неказистый с виду, худой, бледный, болезненный разведчик С. Митюшин сражается как богатырь: огнем из трофейного пулемета он уничтожил немало фашистов. Но вот и он роняет стриженую голову на пулемет. Рядом с ним находится сержант Ю. Юсупов, прокаленный солнцем кавказец, с большими черными глазами, с заросшим щетиной лицом.

Д. Юсупов видит, что бойцы стрелкового подразделения, бросив огневую позицию батареи, отходят в тыл. Он кинулся наперерез отступающим. Свистят пули. Рвутся рядом фашистские мины. Юсупов встает во весь рост и загораживает дорогу растерявшимся солдатам. Трудно было теперь узнать в этом, словно высеченном из гранита, человеке того самого Юсупова, которого батарейцы считали тихим и невозмутимым. По его смуглому лицу ручейками стекает пот. Утомленные бессонными ночами глаза горят гневом. В них сквозит что-то зловеще темное и кристально чистое одновременно.

Увидев перед собой разгоряченного, взволнованного Юсупова стрелки встали в нерешительности.

— Бросаете батарею?! Струсили?! — проговорил сержант жестким, приглушенным голосом.

Не ожидая ответа, он со злостью вырвал из рук оробевшего пулеметчика его оружие и, не оглядываясь, бросился к окопу. Растерявшиеся было пехотинцы — за ним. Первый диск по фашистам Юсупов расстрелял сам. Затем уступил место пулеметчикам, а сам побежал к филатовскому орудию.

— Снаряды!…

В. Гильбурд хорошо видел танк, белый крест на его башне, камуфляжные пятна краски на борту.

Звякнул затвор гаубицы. Гильбурд дернул за шнур. От выстрела дрогнуло и чуть подалось назад орудие. Танк остановился, потом крутанулся на одном месте и замер.

Вражеская пехота залегла. На помощь ей спешили две самоходки. Орудия перенесли огонь на них. Сержант Д. Демидов сам прильнул к прицелу. Но самоходка опередила его. Черный столб дыма закрыл орудие.

Неужели?..

Но вот черная стена опала, и из-за нее прогремел ответный выстрел. Самоходка остановилась, густо задымила.

Фашисты продолжали засыпать защитников плацдарма снарядами, минами, — казалось, что ничто живое не может уцелеть на этой горящей земле.

В это время у первого орудия его батареи вышел из строя весь расчет. Что делать? Фашисты продолжают наседать. Шокот отличался хладнокровием, умением владеть собой в экстремальных условиях, обладал сильной волей. В данном случае он понимал, самая лучшая агитация — личный пример. И Шокот бросился к орудию, встал за панораму и почти в упор начал расстреливать «тигра», а, подбив машину, спокойно перенес огонь по вражеским солдатам. Свистели пули, горланили немцы, но точная стрельба шрапнелью делала свое дело.

Батарея продолжала сражаться. Человеческая воля становилась сильнее ревущих, наползающих на огневую позицию вражеских бронированных машин. Напряжение в бою перешло все пределы, которые мы знали до этой поры. Новой мерой отмерялось мужество и упорство защитников плацдарма.

Фашистская пехота вместе с уцелевшими танками, изменив направление атаки, подходила к батарее В. Грязева. Гитлеровцы, убедившись в том, что им не одолеть артиллеристов в лоб, решили обойти их. Пришлось командиру 1229 гаубичного артиллерийского полка менять огневые позиции, выставить заслон.

Совсем недавно подполковник в отставке В. Шаляпин, вспоминая этот бой и рассказывая о своем состоянии, сказал: «По- моему, просто нет таких слов, которыми можно определить чувства, испытываемые тогда. Все было в сердце: и сознание грозящей опасности и долг перед Родиной, и боль за погибшего товарища, и надежда остаться в живых и желание победить. Мы знали твердо — отступать нельзя».

К вечеру фашисты прекратили атаки. Устали мы страшно. А на душе спокойно. Фашисты не продвинулись к Нарве.