Три книги в жанре нон-фикшн: последние русские аристократы, «звезды» времен Вольтера и греческие мифы в пересказе Стивена Фрая

Литературный критик «Медузы» Галина Юзефович рассказывает о трех книгах в жанре нон-фикшн: «Греческие мифы в пересказе» британского писателя Стивена Фрая, «Бывшие люди» американского историка Дугласа Смита и «Публичные фигуры: Изобретение знаменитости» французского культуролога Антуана Лилти.

Стивен Фрай. Миф: Греческие мифы в пересказе. М.: Фантом Пресс, 2018. Перевод Ш. Мартыновой

Мысль о новом, авторском, художественном и, разумеется, революционном пересказе греческих мифов автоматически вызывает зевок. Количество интерпретаций античной мифологии — от феминистских до богоборческих и юнгианских — так велико, что писатель, желающий вторгнуться на эту истоптанную делянку, должен обладать либо выдающейся наглостью, либо не менее выдающейся изобретательностью.

Стивен Фрай, как несложно предположить с учетом его анамнеза, не мелочится и демонстрирует то и другое сразу. Используя древние сюжеты с обманчивой дерзостью первопроходца, словно бы не подозревающего о многих поколениях предшественников, он в то же время изумительно ловко (и едва ли случайно) ухитряется каждый раз предложить читателю версию, которая не кажется банальной или избитой.

Отчасти этот эффект достигается за счет специфической выборки мифов. Фрай намеренно игнорирует самые известные циклы, вроде истории Троянской войны, подвигов Геракла или плавания аргонавтов, отдавая предпочтение менее очевидным. Среди его героев — древняя праматерь богов Гея, земная девушка Психея, по уши влюбленная в бессметрного сына Афродиты Эрота, или уж вовсе экзотичный и малоизвестный фессалийский царь Эрисихтон, оскорбивший богиню плодородия Деметру и докатившийся до самоедства в самом буквальном смысле слова.

Более того, даже обращаясь к вполне классическим сюжетам, Фрай использует нестандартную фокусировку. Так, пересказывая известный миф о рождении бога виноделия Диониса, он делает акцент на отношениях его родителей, Зевса и Семелы, превращая известный миф в компактный и трогательный любовный роман.

Но главным козырем Стивена Фрая, конечно, остается его особая, обаятельная и остроумная, манера рассказчика. Боги, полубоги, нимфы и герои в его изложении выясняют отношения, интригуют, занимаются сексом («Миф», в отличие от других изложений греческих мифов, определенно не предназначен для детского чтения), едят, дерутся и мирятся, как вполне реальные — более того, вполне современные — люди. Модернизируя и очеловечивая античные сюжеты, Фрай ухитряется удержаться в рамках хорошего вкуса — ни модернизация, ни очеловечивание, ни, тем более, юмор в его исполнении не выглядят ни нарочито, ни искусственно.

Отнести «Миф» Стивена Фрая к литературе нон-фикшн — значит пойти на некоторое упрощение. В сущности, эта книга — сборник совершенно самодостаточных рассказов, повестей и новелл, читая которые едва ли кто-то всерьез задумается об интеллектуальной «питательности» прочитанного. С другой стороны, а как еще расширять свой кругозор в области греческой мифологии, если не таким — неконвенциональным, неутомительным и в высшей степени приятным — способом.

Дуглас Смит. Бывшие люди: Последние дни русской аристократии. М.: НЛО, 2018. Перевод Н. Соколова

В разгар февральской революции граф Павел Шереметев вернулся из Крыма в Петроград, в родовой особняк на Фонтанке, в состоянии нервного расстройства, причину которого врачи охарактеризовали как «романтическую». Павла в очередной (и последний) раз отвергла Ирина Нарышкина, в которую он был влюблен без малого двадцать лет. Пока страна содрогалась от великих потрясений, а на улицах пьяная матросня избивала прилично одетых горожан, все многочисленное семейство Шереметевых баюкало графа Павла, пытаясь решить, отправить его в санаторий за границу или оставить дома под присмотром врача. Выбор сделали в пользу домашнего лечения — такой вариант казался Шереметевым наиболее естественным и надежным: по возможности никогда и никуда не уезжать из России надолго, особенно в смутное и тревожное время.

Собственно, именно этому предмету — непостижимому и едва ли не мистическому патриотизму русской аристократии, ее величественной и высокомерной неспособности отделить собственную судьбу от судьбы страны, сколь бы страшной она ни была, — и посвящена в первую очередь книга американского историка Дугласа Смита. Риторический и, очевидно, не предполагающий рационального ответа вопрос «почему все они не бежали, когда это было возможно?» служит скрытым двигателем его исследования, посвященного катастрофе русского дворянства.

Начиная со смерти старого графа Сергея Шереметева, друга и соратника Александра III, осенью 1917-го, и заканчивая встречей с успешным бизнесменом Николаем Трубецким, правнуком последнего из князей Голицыных, в собянинской Москве, Смит прослеживает историю двух богатейших и древнейших аристократических родов России — графов Шереметевых и князей Голицыных. Консерваторы и потомственные славянофилы Шереметевы до революции были убежденными противниками гражданских свобод. Голицыны, напротив, по большей части относили себя к свободомыслящим либералам. Почти все они были сторонниками реформ, покровителями искусств (например, художественные группы «Мир искусства» и «Бубновый валет» выживали за их счет) и убежденными борцами с социальной сегрегацией: молодой князь Владимир влюбился в простую крестьянку, пасшую гусей в их родовой усадьбе, и вскоре на ней женился — при полной поддержке и даже одобрении родных.

Однако после Октябрьской революции судьбы обеих семей оказались в значительной степени схожи и в равной мере трагичны. Разорение, голод, аресты, ссылки, унижения и казни в биографиях Голицыных, Шереметевых и их близких (родственные узы связывали и тех, и других почти со всеми дворянскими семьями в России) перемежаются редкими светлыми эпизодами. Так, одна из ветвей рода Голицыных находит временное пристанище в подмосковном Дмитрове, где им в начале тридцатых годов удается наладить относительно комфортную жизнь с музыкальными вечерами, танцами и уютными посиделками в кругу других «бывших людей». Однако Вторая мировая становится новым — и окончательным — рубежом: те потомки аристократии, которым удалось пережить репрессии, подвергаются новым гонениям или гибнут на фронтах, ставя тем самым точку в истории русского дворянства.

Дуглас Смит писал книгу в расчете на западную аудиторию, а потому отечественному читателю многие вещи в ней могут показаться очевидными, упрощения — чересчур прямолинейными, а пафос — избыточным. Но все эти недостатки с большим запасом окупаются ее очевидными достоинствами: честностью и педантизмом в работе с источниками (многие из них были найдены и впервые опубликованы Смитом в ходе работы над «Бывшими людьми), а также небанальностью авторских размышлений о непостижимой сущности российских элит.

Антуан Лилти. Публичные фигуры: Изобретение знаменитости, 1750-1850 гг. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2018. Перевод П. Каштанова

„Да ведь Мария Антуанетта — это леди Ди!“ — Фрэнсис Форд Коппола, оказавшись на съемках фильма своей дочери Софии о французской королеве, был поражен сходством судеб двух знаменитостей». Эта фраза, открывающая книгу французского историка и культуролога Антуана Лилти, настраивает читателя на определенный лад. Мы невольно ждем, что на протяжении последующих пятисот страниц автор будет описывать сегодняшний феномен «селебритиз», черпая примеры из прежних эпох. Этот прием — использование прошлого в качестве слегка завуалированной метафоры настоящего — стал в последнее время настолько популярен, что мы неосознанно ищем его приметы в любом сочинении на историческую тему.

Но нет: «Публичные фигуры» Антуана Лилти — честный труд, посвященный именно тому предмету, который заявлен на обложке. Рассказывая о жизни Вольтера в статусе обещеевропейской «звезды», Лилти упоминает гравюру, запечатлевшую философа надевающим штаны (бесчисленные оттиски этого рисунка наводнили парижские книжные магазины и сделали его создателя богатым человеком), однако удерживается от напрашивающейся аналогии с таблоидами и папарацци. Повествуя о волне ненависти, обрушившейся на Сару Бернар из-за ее непристойной, по мнению многих, популярности, автор избегает, тем не менее, параллелей с сегодняшним феноменов хейтеров.

Парадоксальным образом, именно это свойство — искренняя фиксация на своей теме и отказ от навязчивого заигрывания с читателем посредством явных и скрытых аналогий — придает книге Лилти исключительно современное звучание. Давая шанс читателю самостоятельно найти черты сходства между культурой знаменитостей в XVIII-XIX веках и в наше время, он с удивительной ясностью рисует генеалогию сегодняшнего «общества спектакля», показывая, что его история уходит куда дальше в прошлое, чем может показаться, и подпитывается не только наличием медийных институций, но и фундаментальными свойствами человеческой природы.