Вино для одуванчиков
Раскоп лежал на невысоком ковыльном холме, в двухстах метрах от моря. Мы с голодной студенческой жадностью мечтали найти сокровища косматых степняков, живших здесь несколько тысяч лет назад, но сухая крымская земля, подобно скупой старухе, отдавала только горшечные черепки и кости животных. Собственно, в составе университетской археологической экспедиции я, филолог-первокурсник, оказался случайно. В дорогу, уж как водится в восемнадцать лет, меня поманила любовь: волоокая богиня Оксана, трогательно вытиравшая губы тыльной стороной ладони после каждого поцелуя. Я честно отворачивался, когда она выжимала за камнями свой купальник, дальше бретелек которого меня не допускали. Я робел перед ее пышной русской красотой, хотя незагорелые места остальных девчонок попадались на глаза по сто раз на дню.
Однажды я заснул в душной палатке, так надежно прикрывшись влажной простыней, что прибежавшие с пляжа археологини взялись переодеваться в сухое, не догадываясь, что рядом лежит бурно созревающий мужчина. От их писка и хихиканья я проснулся и в бязевую щелку, не дыша, наблюдал такое, что может привидеться только самому счастливому из смертных. С тех пор на моем лице появилась загадочная улыбка человека, которому ведомо то, что недоступно остальным окружающим.
Вечером, когда посуда после ужина была перемыта, с эбенового крымского неба на лагерь падала кромешная южная ночь. Я брал гитару, садился спиной к костру, свешивал ногу с невысокого берегового откоса и начинал бредить Окуджавой, Визбором и Высоцким. Между песнями мы пили сладкое, как компот, вино, ежевечерне покупаемое в соседнем селении.
Дело в том, что экспедицию возглавлял мешковатый доцент кафедры археологии. Мало того, что он был для нас глубоким тридцатипятилетним стариком, так еще умудрился взять с собой жену и четырехлетнего сына. Занятый припадочной от ревности супругой и присмотром за пацаном, который носился по лагерю, вечно чумазый от «сгущенки» и шелковичного сока, руководитель не обращал никакого внимания на моральный облик вверенного ему коллектива. Поэтому нравы на раскопе царили самые свободные. После, кроме шуток, нелегких земляных работ и постоянного купания в теплом упругом море душа студента алкала веселья и озорства. Так что традиция ходить в станицу за вином, обвязавшись патронташем из нескольких литровых фляжек, появилась мгновенно и угнездилась накрепко. Я уже не мог представить себе Оксанины губы, не пахнущие сухолиманским белым.
Право собирать с нас деньги, торговаться с хозяевами погребов, которые были практически в каждом дворе, дегустировать тот или иной сорт вина тут же присвоили себе два ушлых старшекурсника. Они превратили в сакральный ритуал свой ежевечерний уход в сторону моргающего огоньками села, чему я, привыкший также быть в центре внимания, ужасно завидовал. Упаси бог, в этом не было никакой злобы, кроме желания набраться новых впечатлений и триумфально вернуться опоясанным шестью литрами терпкой виноградной крови. Понимание того, что для этого неплохо было бы располагать врожденным умением торговаться и хоть немного разбираться в свойствах искомого продукта, у меня, к сожалению, отсутствовало.
Кажется, ну совсем недавно чувство болезненного тщеславия уже ввергло меня в конфуз, но разве мы учимся на своих ошибках? Речь о том, что надысь я предложил себя в качестве дежурного повара. Этот мощный кулинарный порыв на самом деле был вызван желанием добраться до запасов тушенки, тщательно охраняемых в продуктовой палатке. В итоге к ужину меня тошнило от консервированной говядины, а лагерь плевался полусырой крупой и пересоленным супом. Так вот этот позор меня ничему не научил, и я вновь заявил, что несправедливо, когда в поход за вином ходят одни и те же люди.
Старшекурсники, оказавшиеся покладистыми и добродушными ребятами, охотно уступили мне свое право виночерпиев. Более того, они тщательно проинструктировали новичка по поводу цен и местной ментальности.
— Когда войдешь в станицу, по правую руку от сухого колодца увидишь дом с резными наличниками. Там живет мама Тома. Вино бери только у нее, не обманет. Она обычно сидит у крыльца и ругается — не ошибешься. В крайнем случае, если ее дома нет, иди по единственной улице в другой конец деревни, к Автандилу. У него вино похуже, но за это он скинет пару копеек за литр. Больше никуда не заходи. Будут звать, манить, угощать, угрожать — не заходи ни под каким видом, а то беда… Да, вот еще что — бойся хромого старика…
Ровно через пять минут, когда я вышел за пределы лагеря, крымский ветер, пропахший чабрецом и временем, выдул из моей головы все инструкции напрочь. Я шагал по земле, изрытой многовековыми войнами и кротами, и думал, как Буратино, делающий выбор между кукольным театром и школой: нефиг некоторым шибко умным держать меня за дурака; а не купить вина по тридцать копеек за литр у полуграмотных крестьян — это надо быть ну полным кретином. Я оглянулся — девчонки смотрели мне вслед с жалостью и тревогой…
У той самой хаты с резными наличниками никого не было. Я потоптался возле, почесал в затылке и двинулся вверх по улице, стараясь вспомнить, как зовут того мужика, у которого вино похуже, но дешевле. Стояла послеполуденная жара, от которой плавятся камни. В селе было тихо, даже собаки не лаяли. Я доплелся до первой попавшейся тени, создаваемой крепким высоким забором, как вдруг заскрипела калитка, и меня кто-то цепко схватил и затащил во двор.
— Ты что здесь шпиёнишь? — прошипел сухопарый старик в фуражке без кокарды и с глазами профессионального убийцы.
— Я не шпионю, — ответил я, слегка заикаясь от неожиданности, — я вино пришел покупать.
— А, так ты студент? А где эти два жулика, у которых на лицах написано, что они закончат жизнь в тюрьме?
— В этот раз я за них, теперь меня посылать будут, — гордо ответил я и похлопал по пластмассовым флягам, висящим на поясе.
— Ну, слава богу, — усмехнулся дед и приказал тоном, не терпящим возражений: — Шагай за мной в погреб. Пятьдесят копеек за литр, и чтоб глаза мои тебя больше не видели.
— Как пятьдесят? — удивился я. — Мне сказали, что тридцать, и велели покупать только у мамы Томы и у этого — Ав… Ав…
— Твоя Тома — выжившая из ума старуха, которая поливает свой виноград мочевинной мочой, а Автандил многоженец и враг колхозного движения… Возьмешь вино у меня, понял? Я тебе, так и быть, десять копеек скину. А будешь сопротивляться, застрелю. Вон ружье висит, — и дед показал рукой на стену дома, где на гвоздике болталась поросшая мхом двустволка.
Через минуту я сидел за столом, врытым в землю в центре просторного двора, и молчаливая, как тень, женщина выносила из дома блюда с мясом, кислым молоком и дымящимися кукурузными початками. Потом полилась рекой чача, и дед поднимал тосты за Сталина и Меркулова, орал: «Да здравствует СМЕРШ!» и заставлял меня по нескольку раз петь песню «Широка страна моя родная».
Еще какое-то время спустя я обнаружил себя на улице, опоясанным флягами с вином и без денег. Стремительно смеркалось, и я двинулся в сторону лагеря, то и дело стукаясь о стройные кипарисы. У выхода из села маячили какая-то бабка в черном и толстый грузин с большими печальными глазами. Увидев меня, оставляющего за собой цепочку витиеватых следов, бабка принялась ругаться и понесла такого классического Даля, что я, даже будучи пьяным, пожалел, что не захватил блокнот.
Автандил, а это был он, снял с моего пояса фляги и стал лить черное, как кровь, вино в пушистую дорожную пыль. На робкие, высказанные заплетающимся языком возражения, грузин ответил:
— Это вино превратилось в уксус еще в 1950 году, когда умерла моя вторая жена, царствие ей небесное, бедняжке. Сейчас мы пойдем к маме Томе и нальем тебе настоящего вина. Ребятам передай — за деньги пусть не беспокоятся, их можно занести попозже…
Пока мы шли к дому, мама Тома рассказала, что облапошивший меня дед после войны был районным уполномоченным НКВД, и неарестованными остались только те, кто не вернулся с фронта. И совсем он не инвалид Отечественной, а это Бог в наказание за все злодейства сделал его колченогим.
Потом, уже в сплошной темноте, я брел, спотыкаясь среди кротовых терриконов, и смутно понимал, что заблудился, как Орфей в аду. И стоило мне об этом подумать, как я услышал голос своей Эвридики. Ребята шли, выстроившись цепочкой, и Оксана наткнулась на меня первой. Буквально за минуту до этого крымская земля вдруг поднялась дыбом и ударила меня по лбу. Я еще удивился странному свойству местной поверхности вставать в рост рядом с человеком.
За вином меня больше не посылали.