«Кончен надолго покой перепутья..» - о Вере Гедройц и не только… ч_IV

Вот тут отсылки к началам начал http://diletant.ru/blogs/9322/9849/

Незабвенный учитель

В 1883 году Вера Гедройц поступила сразу во второй класс женской прогимназии в Брянске. В том же году из мужской прогимназии (что была поблизости) в женскую стал приходить (на подработку) новый учитель.

Виды Брянска 1880-х:

Учителю 26, он худой, невысокого роста, с маленькими зелёными глазами, с рыжими торчащими в разные стороны волосами. Внешность не такая, чтоб 13-15летним (самый амурный возраст) гимназисткам моментально захотелось бы в него влюбиться. Он и сам потом напишет про свой мизерабельный вид, про то, как плакал в юности, глядя на себя в зеркало: Ну кто такого противного полюбит?.

Между тем, у учителя уже была жена, на 17 лет его старше, его не понимавшая, не любившая, но при этом без конца устраивавшая ему скандалы и сцены ревности на публике, к тому же, распуская по городу грязные сплетни про учителей, друзей мужа. Словом, такая стерва, каких ещё поискать... Да зачем женился-то на такой? Да как же? Она ведь была любовницей самого Достоевского! (А учитель был его глубоким и трепетным почитателем). Наверное, напридумывал себе, что будет смотреть на жену и видеть отсвет любви Достоевского, и этот отсвет и на него падёт... Ну, за что боролся...

И теперь, когда все давно уже поняли, кто был учителем у гимназистки Веры Гедройц, нужно сказать, что запомнился он в городе не только подлостями литературной жены, но и тем, что преподавателем (история, география, латынь) был неплохим.

По крайней мере, Вера Игнатьевна, ещё только готовясь к переезду в Царское Село, пишет 6 августа 1909 года жившему тогда в Петербурге Розанову:

Многоуважаемый Василий Васильевич. Встречаясь сВашими статьями, захватывающими меня, мнезахотелось возобновить знакомство сВами, еслитолько Вытотсамый учитель Брянской женской прогимназии, окоторой уменя, Вашей ученицы, осталось самое светлое воспоминание. Теперь ядоктор, переезжаю жить вЦарское Село хирургом Царскосельского придворного госпиталя ибыла быочень рада увидеть моего незабвенного учителя

И они вскоре возобновили своё знакомство и встречались не раз. Вера Игнатьевна ездила к Розанову в Петербург (помимо бесед, она лечила его вторую жену, с которой он был тайно повенчан... при здравствующей Аполлинарии; злобная старуха уехала от него через пять лет после свадьбы, но развода, несмотря на все просьбы, не дала до самой её смерти в 1918 году; а в феврале 1919 и сам Розанов умер).

И Розанов приезжал в Царское Село в дом литератора Иванова-Разумника, куда приходила его бывшая ученица, ставшая замечательной собеседницей.

Надо полагать, что метафизика пола, которая так занимала Розанова в 1912-1915 г.г., очень интересовала и Гедройц. По Розанову во всяком мужчине есть женское начало (при этом он уточнял, что в нём самом очень много женского) и во всякой женщине есть начало мужское (ну, вот он, живой пример, Вера Игнатьевна), а личность - это когда соединение этих двух начал, только мужчина или только женщина это ещё не личность...

С началом войны встречи прекращаются. Розанов с семьёй вскоре переедет в Сергиев Посад, где и умрёт в крайней нищете и голоде.

Где лед колол перед толпою последний царь всея Руси...

Могла ли Гедройц оказаться (подобно Е.С. Боткину) в ближнем круге (вплоть до ипатьевского подвала) царской семьи? Наверное, могла бы, если бы вдруг в марте 1917-го, ещё до ареста А.Ф. и детей, по каким-то причинам не было бы во дворце лейб-медиков Боткина и Деревенько, когда все княжны (и Вырубова) и Алексей болели жесточайшей корью. Тогда, возможно, А.Ф. позвала бы Гедройц, а так нет, отчёты во дворец приносили ст. медсестры: война продолжалась, и Гедройц должна была оставаться в лазарете.

А после 8 августа 1917го, когда Корнилов объявил об аресте А.Ф. с предупреждением для придворных кто хочет остаться и разделить участь арестованной, пусть остаётся, но решайте это сейчас же: потом во дворец не впущу.

И не впускали. Так что Вера Игнатьевна могла видеть арестованных, смешавшись с толпой - через дворцовую решётку, поскольку гулять (и работать) царской семье и окружению разрешено было только во дворе, выходящем на улицу. Так что с улицы можно было увидеть царскую семью и любопытствующих было не счесть: по праздникам и воскресеньям из Петербурга приезжали целые поезда царя с царицею повидать, слова ненависти (часто) покричать...

Про лед колол - это строчка из стихотворения Гедройц Домик Алексея:

Перекошённые столбы,
Снегов декабрьских аметисты,
Избы, что строили рабы,
А разрушали коммунисты.
И нет остатков, ни следа,
Того, что ты воздвиг когда-то.
Снесли огнистые года
Валы, что были возле хаты.
Воспоминанье, унеси
Тот труд, покрытый легкой мглою,
Где лед колол перед толпою
Последний царь всея Руси.

Опять война

В мае 1917-го от отцов-основателей царскосельских лазаретов не осталось никого.

Доктор Боткин (слева от Гедройц) с арестованной царской семьёй; Сергей Николаевич Вильчковский (справа) - управляющий лазаретами Царского Села и Павловска, покинул Царское Село, получил разрешение уехать на лечение за рубеж, там и остался.

Для Веры Игнатьевны тоже не было бы проблемой уехать за границу и там преуспеть на медицинском поприще.

Но уехать она не могла, не было решено, куда поедет с детьми Мария Дмитриевна Нирод. (Позже она в числе многочисленной царскосельской аристократии бежит с детьми в Киев и скрывается какое-то время в Киево-Печерской Лавре у монахов, работая медсестрой, благо блестяще освоенная ею специальность хирургической сестры везде востребована. Просто медсестра Нирод, без всяких ненужностей типа графиня...)

Так что Гедройц в мае 1917го едет из Царского Села на фронт в Галицию, где пытается хоть как-то наладить медпомощь в остатках того, что называлось прежде российской армией... После ранения в январе 1918 года просится в Киев, где соединяется с семьёй Марии Дмитриевны, с которой они не расстанутся до самой смерти Гедройц (просто Гедройц, без довеска княжна).

В Киеве (просто) Гедройц опять будет работать и работать, открывая для себя всё новые и новые медицинские области, например, детскую хирургию и общую онкологию, и так - до 1930 года, пока её не уволили отовсюду, причём без пенсии: не заработала.

Начала жить на литературные заработки. В 1931 году заболела (ирония судьбы) раком...

И всё же не умещаюсь я, чтоб закончить эту сагу! Потому что придумала закончить на оптимистической ноте. А оптимистическую ноту нельзя комкать. Будет окончание