Хуже, чем преступление
В июле 1805 года в салоне Анны Павловны Шерер среди прочих тем говорили и о казни герцога Энгиенского, хотя с тех пор прошло больше года. Этот вопрос продолжал волновать не только утончённых гостей салона в «Войне и мире», но и всю аристократическую Европу в мире реальном. И спор никак не кончался. «После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нём героя», — говорил толстовский виконт де Мортемар о Наполеоне. «Казнь герцога Энгиенского была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке», — отвечал ему Пьер Безухов, спровоцировав небывалый скандал в доме фрейлины императрицы.
Молодой офицер
Герцогу Энгиенскому было 16 лет, когда пала Бастилия. Через несколько дней он покинул Францию вместе с дедом, принцем Конде, и отцом, носившим титул герцога де Бурбона. Аристократам тогда ещё не рубили головы на революционном конвейере гильотины, король ещё жил в Версале, но дом Конде опасался будущих репрессий — и, как стало ясно позже, не зря. Через три года, в 1792 году, когда юный герцог Энгиенский сражался против революционных войск при Вальми, Людовика XVI бросили в камеру в Тампле. А в декабре того же года дядя молодого офицера, бывший принц крови Филипп Орлеанский, а теперь гражданин Филипп Эгалите, голосовал в Конвенте за казнь короля.
Аристократы, оказавшиеся в эмиграции, боролись с революцией кто как мог. Одни плели интриги при дворах иностранных монархов. Другие помогали повстанцам Вандеи и Бретани. Третьи сражались в армии, где офицеров было больше, чем рядовых. Принц Конде создал самую грозную военную силу, которую так и называли — «Армия Конде». В ней и служил его внук. Он храбро сражался, его хвалили и солдаты, и офицеры, в 1794 году герцог получил награду за храбрость из рук графа Прованского — брата казнённого короля и будущего Людовика XVIII.
Для того чтобы запустить цепь трагических событий, в то время нужно было не так уж и много. В июле 1792 года командующий союзной австро-прусской армией герцог Брауншвейгский выпустил печально известный манифест, в котором грозил французскому народу карой, Парижу — погибелью и разорением, если хоть кто-то словом или делом посмеет причинить обиду Людовику XVI. Во Франции этот документ небезосновательно восприняли как оскорбительный ультиматум. В августе Национальная гвардия и санкюлоты из парижских предместий штурмовали дворец Тюильри, в сентябре арестованных дворян вытаскивали из тюремных камер и убивали прямо на улице. А потом союзная армия ещё и потерпела поражение при Вальми. За этим последовала казнь короля, а потом якобинский террор. Позже герцог Брауншвейгский говорил, что лучше бы никогда не подписывал этот манифест (по одной из версий, автором текста был не сам герцог, а принц Конде).
Надежды на реставрацию слабели. За террором пришёл Термидор, за Термидором — 18 брюмера и Наполеон. Потоки крови перестали литься, страна восстанавливалась, становилась крепче. Не говоря уж об армии, — союзники не могли победить и революционных оборванцев, при Бонапарте же французы превратились в по-настоящему грозную силу. Наполеон не был якобинцем, он не голосовал за казнь короля, не надевал головы аристократов на пики — то есть был в целом приемлемой фигурой и для европейских императоров, и для некоторых эмигрантов. «Я больше не верю в контрреволюцию; я с грустью понимаю, что военная служба в армии Конде — всего лишь потеря времени для меня», — писал герцог Энгиенский. В 1801 году Французская республика и Австрия подписали Люневильский мир, положивший конец попыткам эмигрантов восстановить старый порядок. Принц Конде уехал в Англию вместе с сыном. Внук остался на континенте.
Утратив надежду на политические перемены, герцог Энгиенский ушёл с военной службы, отстранился от других эмигрантов и поселился буквально в двух шагах от французской границы, в городе Эттенхайм, входившем в то время в маркграфство Баден. Ему отказали в браке с дочерью маркграфа, и герцог жил со своей возлюбленной, Шарлоттой де Роган-Рошфор. Жениться на ней он не мог — положение принца крови не позволяло ему это сделать, несмотря ни на её благородное происхождение, ни на революцию в родной стране.
Заговор и похищение
В 1803 году хрупкий мир был нарушен. Великобритания объявила войну Франции, сформировалась третья антифранцузская коалиция. Эмигранты снова воспряли духом и вознамерились посадить на престол Людовика XVIII. Но для этого нужно было убрать Наполеона. В 1803 году созрел заговор, во главе которого стоял Жорж Кадудаль — шуанский генерал, герой Вандеи и Бретани, убеждённый роялист. План его был таким: напасть на Бонапарта во время поездки первого консула за пределы Парижа, а потом временно посадить на его место генерала Пишегрю. Когда-то Пишегрю вёл в бой революционные батальоны, потом вступил в сговор с эмигрантами. Генерала тогда разоблачили и приговорили к ссылке в Гвиану, откуда он благополучно сбежал. Теперь же Кадудаль и Пишегрю вернулись в Париж. Из заговора ничего не вышло: его участники нарушили все мыслимые правила конспирации. Полиция арестовала Кадудаля, Пишегрю и два десятка их соратников, в том числе и ещё одного революционного генерала, Моро, которого роялисты хотели привлечь на свою сторону.
Началось расследование. Ниточки потянулись в Лондон и в Германию. Полиция выяснила, что заговорщики встречались с неким принцем крови, который, в свою очередь, поддерживал связь с британским агентом. Следователи перебирали все возможные кандидатуры. И тут один из полицейских сообщил, ссылаясь на сведения, полученные от шпиона среди шуанов, что загадочный принц — не кто иной, как герцог Энгиенский. Якобы герцог регулярно принимает у себя в Бадене то генерала Дюмурье, предавшего республику ещё в 1793 году, то британского агента полковника Смита. Все эти немногочисленные и неподтверждённые сведения министр иностранных дел Талейран собрал в объёмный доклад и представил Наполеону. Тот собрал срочное совещание, на котором присутствовали второй консул Камбасерес, Талейран, бывший министр внутренних дел, сенатор Фуше и губернатор Парижа Мюрат.
После долгих обсуждений было решено отправить сразу две миссии в Баден: одну военную, другую дипломатическую. Первой предстояло похитить герцога Энгиенского вместе со всеми родными и слугами. Второй, которую возглавил Арман де Коленкур, нужно было убедить баденских союзников в необходимости такого скандального шага, как вторжение на территорию соседнего государства и похищение представителя рода Конде. И то и другое удалось. 15 марта 1804 года драгуны ворвались в дом герцога в Эттенхайме, схватили и его, и всех, кого смогли найти, отвезли сначала в Страсбург, а затем под Париж, в Венсенский замок.
Расстрел во рву
События развивались стремительно. Мюрат созвал военный трибунал, герцога признали виновным по всем пунктам обвинения. Доказательств было не очень много, поэтому герцогу припомнили все старые грехи — борьбу с оружием в руках против республики, командование эмигрантской армией, общение с британскими агентами и другими врагами отчизны. И где-то мельком, в конце — заговор с целью покушения на первого консула. Утром 21 марта, ещё затемно, герцога Энгиенского отвели в ров у стен Венсенского замка, поставили перед расстрельной командой и зачитали смертный приговор. Он попросил встречи с Наполеоном — в этом приговорённому было отказано. Герцог только успел сказать солдатам: «Цельтесь в сердце!» Тело герцога похоронили в том же рву.
Преступная ошибка
«Это хуже, чем преступление, это ошибка». Эти слова, произнесённые после смерти герцога Энгиенского, приписывали то Фуше, то Талейрану. На самом деле автор этой фразы, отражавшей в целом настроения среди французских сановников, — член Государственного совета Антуан де ла Мёрт. Да и к чему было говорить эти слова Талейрану или Фуше? Первый и был главным сторонником скорейшей казни герцога Энгиенского, второй вскоре вернулся на пост главы французской полиции. Ошибкой, несомненно, был неумелый и неудачный заговор против Наполеона, к которому, впрочем, герцог не имел никакого отношения. В мае 1804 года, перед тем как подставить голову лезвию гильотины, главный заговорщик Кадудаль с печалью заметил: «Мы хотели вернуть короля, а получили императора».
Что могло ухудшиться после гибели герцога Энгиенского? Европейские монархии и так отказались от Амьенского мира и были готовы воевать с Францией. Расправа с принцем крови возмутила больше всего российского императора. Александр I составил ноту протеста, в которой указал, что не может поддерживать отношения с правительством, «запятнавшим себя гнусным убийством», и что такая власть может рассматриваться только как разбойничья шайка. На это Талейран ответил царю, что тому, мол, было бы для начала неплохо разобраться с обстоятельствами убийства собственного отца, а потом уже поучать других. При всём внешнем негодовании Александр так и не разорвал полностью отношений с Францией.
А что же аристократия? Конечно, оставалась непримиримая часть эмиграции, сплотившаяся вокруг братьев Людовика XVI, от них и до казни герцога не стоило ожидать терпимости к любому правителю Франции. Но многие представители старого дворянства скрепя сердце стали служить императору. Европейские державы одна за другой примирялись и покорялись — но про герцога Энгиенского уже стали забывать, всё решалось при Аустерлице, Йене и Фридланде. После 1814 года Талейран постарался стереть любую память о своём участии в этом постыдном событии. Наполеон же не открещивался от ответственности за смерть герцога, но объяснял казнь сиюминутной политической необходимостью.
Политически ошибка оказалась не такой уж страшной. Трагедией она стала для семьи герцога. Шарлотта де Роган-Рошфор всю оставшуюся жизнь носила траур по возлюбленному. Кроме того, на герцоге Энгиенском закончился род Конде, его дед и отец были последними представителями прославленной семьи королевской крови.