По дороге на Дон

Даже и странно как-то. Господа офицеры в период немецкой оккупации "отдыхают душой" и просят у немцев помощи в наказании своих обидчиков. А большевики, "немецкие шпионы" по официальной духовно-жлобской версии благонамеренных компрадорских пропагандистов, от наступающих немцев бегут (или уходят в подполье). А мирные сельские жители самоорганизуются, в общем-то, на большевистской платформе. При этом самоорганизованные жители склонны истреблять офицеров, группами и поодиночке пробирающихся на Дон. А руководящие партийные работники самочинные расправы не одобряют. 

И это всё - не "красная пропаганда", а воспоминания белого рыцаря.

http://militera.lib.ru/memo/russian/sb_vozrozhdyonnye-polki/index.html

Возрожденные полки Русской армии в Белой борьбе на Юге России / Составление, научная редакция, предисловие и комментарий доктора исторических наук С. В. Волкова. — М.: ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2002. — 574 с. — Тираж 3000 экз. 

Ю. Слезкин. ЛЕТОПИСЬ ПЕРЕЖИТЫХ ГОДОВ

Конец полка

<...>

В январе 1918 года Ингерманландский гусарский полк или, вернее, то, что от него оставалось, был стянут в одно место - село Кашланы Киевской губернии. В это время шла комедия «украинизации», и при полной разрухе и неразберихе полк перестал получать из казны деньги и какое-либо продовольствие. Видя это, «полковой комитет» в середи­не января постановил «всем расходиться по домам». Каждый гусар мог взять свою лошадь, винтовку и снаряжение и уходить на все четыре стороны. Разумеется, и все казенное полковое имущество былo «братски» поделено. этим самочинным актом был положен конец 200-летнему су­ществованию доблестного Ингерманландского гусарского полка.

Видя такой конец и сознавая полную невозможность что-либо сделать и исполнять свои обязанности, начали, наконец, разъезжаться и офицеры. Одна группа офицеров с командиром полка, несколькими старшими офицерами и полковым адъютантом поручиком Эсиповым, взяв полковой штандарт, направилась по железной дороге на место штатной стоянки полка - город Чугуев (Харьковской губернии).

Другая же группа (12 офицеров) , среди которых были я и мой брат Сергей, решили походным порядком, верхом пробираться на Дон, где, по доходившим слухам, формировалась антибольшевистская Добро­вольческая армия.

1 февраля 1918 года эта группа офицеров в конном строю, при винтовках, сопровождаемая повозкой с нашими чемоданами, при ко­торых былo два денщика, выступила из села Кашланы в свой «поход».

Чтобы не обращать на себя внимания и смешаться с общей «се­рой массой», мы были в солдатских шинелях и без погон. Ввиду хо­лодного зимнего времени, переходы мы делали небольшие и, пройдя

131 

20-25 верст, останавливались в какой-нибудь деревне на ночлег.

В целях предупреждения внезапного нападения (вся местность ки­шела дезертирами, идущими с фронта и разными вооруженными «до зубов» бандами, грабившими все на своем пути) мы для ночлега вы­бирали какое-нибудь отдельно стоящее строение или крайнюю хату.

На ночь всегда выставляли часового.

Таким порядком мы благополучно сделали три перехода. На чет­вертый день пути, 4 февраля 1918 года (день, ставший мне памятным на всю жизнь), сделав длинный переход около 30 верст по сильному морозу, под вечер мы пришли в деревню Рoни Уманского уезда Киев­ской губернии, где наметили ночевать. Обратившись к «сельскому ко­митету», мы попросили разрешения переночевать на стоящем отдель­но, по-видимому пустом, помещичьем дворе. Но находившаяся там банда, во главе с сельским комитетом, приняв угрожающее в отноше­нии нас положение, отказала в разрешении расположиться в усадьбе и потребовала сдать им оружие.

Конечно, мы наотрез отказались исполнить это требование и дви­нулись дальше, но, пройдя две-три версты, решили заночевать на ма­леньком хуторке, так как наши лошади совершенно пристали после длинного перехода по плохой, обледенелой дороге.

На следующий день, чтобы дать передохнуть лошадям, мы сделали дневку. Хуторок, в котором мы расположились, не только дал нам возможность удобно поместиться, но и позволил поставить всех лоша­дей под крышу в длинной хуторской конюшне. 6 февраля рано утром мы позавтракали и пошли в конюшню, чтобы поседлать лошадей для продолжения нашего пути следования. Тут мною (как старшим по чину) была допущена оплошность, которой я никогда себе не прощу: для ускорения седловки лошадей я снял с наблюдательного поста оче­редного часового, чтобы он одновременно со всеми поседлал свою лошадь. Войдя в конюшню, мы для удобства седловки сняли с себя винтовки и положили их в сторонке. Когда лошади были уже посед­ланы и оставалось их вывести из конюшни, внезапно в открытые двери раздался залп из винтовок и в конюшню ворвалась озверелая толпа в 80-90 человек крестьян и солдат (вероятно, дезертиров). Не успев схватить своих винтовок, мы выскочили в противоположные ворота.

Корнет Науменко, успев сделать один выстрел из маузера, тут же упал убитый. Пятеро других офицеров (в их числе и мой брат) получили тяжелые ранения. Остальные все были схвачены напавшими. Оказы­вается, на рассвете организованная банда дезертиров и крестьян, воз­главляемая одноруким матросом, прошла незамеченной по оврагу и, выждав, когда мы все вошли в конюшню, сделала неожиданное на-

132 

падение, которым мы были захвачены врасплох. Лишь один корнет Спришевский, успевший вывести свою лошадь, ускакал (что нас, в конечном итоге, спасло от самосуда). Подстрекаемая матросом толпа хотела тут же нас прикончить, но под влиянием более умеренных эле­ментов с самосудом задержалась, а поволокла нас назад в деревню Роги и втолкнула в какую-то хату, занявшись грабежом наших чемоданов.

Истекавших кровью наших раненых сперва отказались перевязать, крича, что все равно добивать будут. Но в деревне оказался самоот­верженный фельдшер, который, вопреки запрещению и угрозам, пе­ретащил раненых в свою хату и перевязал. Мой брат был тяжело ранен в голову пулей и несколько дней лежал без сознания и просто чудом выжил.

Пять дней мы находились в руках этой озверелой банды, и жизнь наша висела на волоске. Несколько раз под влиянием настояний мат­роса, который кричал, что, даже если сход решит нас пощадить, он «своей единственной рукой всех перестреляет», - нас тащили «к стенке», но в конце кончов голос «умеренных» нас спас от немед­ленной расправы. Пять дней вокруг нас бесновалась толпа, решая, что с нами делать. В течение этих дней хотя я и считал, что у меня мало шансов выйти живым, но я все же дал себе слово, что если только каким-нибудь чудом выскочу из этой передряги, то поставлю зада­чей своей жизни рано или поздно расквитаться с бандитами.

Не раз в течение нашего «плена» какая-нибудь сердобольная баба подходила ко мне и говорила: «А брат-то твой помирает.» Когда же я просил, чтобы мне дали хоть проститься с братом, - меня не пускали.

Бог знает, чем бы это все кончилось, если бы не спас положение корнет Спришевский. Как я уже сказал, он один успел вскочить на лошадь и ускакать. Прискакав в соседнее большое село Тальянка, он обратился к местным «властям». Комиссар хоть и большевик, но ока­зался полупорядочным человеком и отправился в деревню Роги про­извести «следствие». Его приезд образумил бандитов, напавших на нас, и они побоялись кончать с нами самосудом. Комиссар распорядился отправить наших раненых в ближайший город Умань и положить в госпиталь, а через день и нас, уцелевших, под конвоем отправили в тот же город и сдали городскому комиссару. Этот последний тоже ока­зался приличным человеком и через несколько дней отпустил нас на свободу. С разрешения старшего врача госпиталя, где лежали наши раненые, и мы расположились в пустой палате этого госпиталя.

В Умани в это время царило очень тревожное, напряженное на­строение, и среди тамошней интеллигенчии и «буржуев» ходили зло­вещие слухи о якобы ожидавшейся «Варфоломеевской ночи» для всех

133 

«врагов народа». Наше положение осложнялось тем, что мы были свя­заны своими ранеными, которые еще не были в состоянии двигаться и которых мы, конечно, не могли оставить одних.

Немцы в Киеве, 1918 год

И вот когда, как казалось, «тучи над нашими головами особенно сгустились», вдруг, проснувшись в одно прекрасное утро, мы узнали, что к Умани подходят немцы и все комиссары и чекисты бежали из города. Слух этот подтвердился, и в город действительно вошла какая­-то германская часть и была открыта немецкая комендатура.

Использовав свое знание немецкого языка, я явился в комендатуру и заявил о бывшем на нас зверском нападении банды крестьян и де­зертиров и о нашем ограблении, предупредив также немцев, что в деревне много оружия, вплоть до пулеметов.

В комендатуре мне было предложено подать письменное заявление, составив список ограбленного у нас имущества, обещав, что мое заявление будет направлено в штаб германского оккупационного корпуса, находящийся в Киеве.

Прошла неделя или две, и я был вызван в комендатуру, где мне было сообщено, что в связи с моим заявлением по распоряжению германс­ких военных властей в деревню Роги будет направлена карательная эк­спедиция. При этом любезный комендант дал мне разрешение сопро­вождать экспедицию для опознания ограбленного у нас имущества.

На следующий день рота германцев с пулеметами подошла к де­ревне Роги и, заняв входы и выходы из нее, начала сгонять все мужс­кое население на площадь посередине деревни. Начальник отряда в ультимативной форме приказал снести на площадь все имевшееся в деревне оружие и ограбленное у нас имущество.

Узнав с моих слов, что среди оружия должно быть и мое Георгиев­ское оружие, которое является у нас высоким знаком отличия, началь­ник отряда приказал найти его и вручил мне.

Еще находясь в «плену», я узнал имя возглавителя банды - мат­роса Анания Бондаря и других подстрекателей нападения. Понятно то чувство, которое я испытал, когда увидел между двумя дюжими гер­манскими солдатами приведенного однорукого матроса! Тут же на месте состоялось заседание полевого суда, и матрос Ананий Бондарь и физический убийца корнета Науменко (кажется, по фамилии Бело­усов) были приговорены к расстрелу. Приговор тут же был приведен в исполнение.

Прожив в Умани, кажется, два или три месяца и выждав, когда наши раненые настолько поправятся, чтобы быть в состоянии пере­нести путешествие по железной дороге, мы распрощались с Уманью, где успели приобрести много друзей, и отбыли в город Чугуев (сто-

134 

янка полка в мирное время), куда начали съезжаться многие офицеры Ингерманландского гусарского полка.

Чугуев, как и вся Украина, был под германской оккупацией. В со­зданной ими «Гетманской Украине» под их опекой шло формирование «украинской» армии, в том числе и нескольких кавалерийских полков, для чего привлекались русские офицеры.

В Чугуеве должен был формироваться «Штаб 3-й кинной дивизии» и один из ее полков: «12-й кинный Пилтавский», куда привлекались бывшие чины Ингерманландского гусарского полка. Но ингерманлан­дские офицеры всячески уклонялись от поступления в «украинскую» армию, имея намерение пробираться на Дон в Добровольческую антикоммунистическую армию.

Летом 1918 года, когда о Добровольческой армии получены были более конкретные данные, наше решение окончательно созрело и была намечена отправка офицеров на Дон небольшими группами, чтобы не привлекать внимания Heмцeв, чинивших препятствия Добровольческой армии, как придерживавшейся «союзнической» ориентации.

В начале августа 1918 года тронулась из Чугуева первая группа офи­цepoв полка (в числе пяти человек), среди которых был и я.

<...>

135