Синиша Ковачевич: «Сыновья моих братьев» Белгородской драмы – совершенно фантастическая премьера
Мистерию «Сыновья моих братьев» белгородским театралам впервые представили 15 ноября. Поставила спектакль московский режиссёр – заслуженная артистка России Елена Оленина по пьесе «Сербская драма» Синиши Ковачевича. 20 декабря «Сыновья моих братьев» показали в третий раз. Оценить премьеру в наш город из Сербии прибыл сам драматург.
Воплощение № 22
«Сербскую драму» Ковачевич, известный сербский драматург, режиссёр, сценарист и продюсер, завершил в 1996-м. Через шесть лет он поставил по пьесе одноимённый спектакль в Народном театре Белграда. А в 2006-м положил её в основу сценария и снял кино «Сыновья моих братьев» (Sinovci). Год спустя лента стала лучшим игровым полнометражным фильмом Международного кинофорума «Золотой витязь» (к слову, не единожды Ковачевич входил в состав жюри «ЗВ»). Она же подсказала имя спектакля щепкинцам, которые первыми представили этот материал в театральном пространстве России.
«Несколько театров были заинтересованы в постановке этой пьесы. Но здесь очень важен фактор удачного стечения обстоятельств. И, конечно, финансовый аспект. Объявленная премьера в Липецке (ЛГАТД имени Л. Н. Толстого) так и не состоялась – процесс затянулся. Зато возник спектакль Белгородской драмы – совершенно фантастическая премьера. Мы в Сербии обычно говорим в такой ситуации: не случаются две удачи одновременно. Ваша постановка «Сербской драмы» 22-я. Я смотрел всё, и белгородская своим характером отличается от других – она более храбрая. Ключевой характеристикой спектакля я бы назвал поэтический реализм, что очень тяжело воплотить на сцене. Чаще всего другие версии были реалистичны и даже в какой-то степени натуралистичны. Особенно в интерпретации Елены Олениной понравилось то, что своё художественное поэтическое выражение она нашла в символах и метафорах», – комментирует Синиша Ковачевич.
Обречены на новую войну?
И пьеса «Сербская драма», и спектакль Елены Олениной – трагедийная история гуманистической личности, рода и народа. Обрад Сречкович (заслуженный артист России Иван Кириллов) – один из тех сербских отцов, что потерял связь с сыном-воином и отправился на его поиски, надеясь: он жив. Но на этом пути, получив пулю в сердце, погибает сам. И вот герой Кириллова, продолжающий вопрошать о сыне, но уже не требующий ответа, смотрящий невидящими глазами, проходит по длинному коридору на голубые отсветы холодных костров (из зрительного зала на сцену). И попадает в мир забвения, где тщетно пытаются согреться миллионы неприкаянных солдатских душ. Их движущиеся тени-силуэты – видеоинсталляции на полупрозрачном заднике сцены, который в зависимости от световых акцентов походит то на заплаканное дождём гигантское окно, то на земляную текстуру с древесными корнями (художник-постановщик Марина Шепорнёва). Это своеобразная Валгалла: только сербская обитель не рай для славных воинов, а потусторонний тупик для тех, кто убит в бою и остался безвестным, кто не оплакан, не отмолен, не упокоен.Здесь пребывают трое из фамилии Сречковичей – дядя (Роман Рощин), брат (Илья Васильев) и сын (Дмитрий Беседа) Обрада. И по очереди появляются перед ним в дымке стелящегося тумана из-под плиты братской могилы (именно её напоминает сценографическая конструкция в центре сцены). Интересно, что все они Миланы. Возникает мотив двойничества – словно бы рождённый занимал место своего ушедшего до времени родственника, но в результате как бы наследуют его горе-судьбу. Каждый из них, 18-летний юноша, с фронта не возвратился. И не столь важно, что первый пал в Первой мировой, другой – во Второй мировой, а третий – в югославской гражданской войне (1991–1995).
Война здесь перманентна и тотальна, вне времени. Военная форма разных эпох, старинная кокинка соседствует с винтовкой современной – внешние маркеры меняются. Суть же незыблема – всем им, юным, 18-летним, уготована смерть. Они не разделят счастье жизни с любимыми и не дадут начало новой жизни. Основа народа – род – будет угасать. Плач о нерождённых – так условно можно назвать сцену, где герои рассуждают о том, сколько же Сречковичей могли появиться на свет, если бы три Милана спаслись. Музыкальный лейтмотив, её сопровождающий, – мелодия Ederlezi, народной песни югославских цыган, ставшей особенно популярной в обработке Горана Бреговича для фильма «Время цыган» Эмира Кустурицы (музыкальное оформление − заслуженный работник культуры РФ Руслан Родионов). А на заднике транслируют видео с танцующей женщиной – образ-символ любви и материнства (Юлия Гарнова).
С героем Дмитрия Беседы связана многосложная дискуссия о патриотизме. В отличие от других Миланов патриотический дух сына Обрада не связан с идеологией, скорее, это его чувство природно-естественное – жаждущий жить, он так понятен в своих помыслах и желаниях. На вопрос «Есть ли что-то благороднее, чем смерть за Родину?» он отвечает: «Жить для неё...» Мировоззренческий конфликт обострится, когда станет известно, что герой Беседы погиб «позорной смертью»: от трусости ли, от предательства ли – неизвестно, но о том свидетельствует рана на его спине. Для зрителя это станет временем осознания: никто из нас не вправе судить другого, ибо никто из нас не займёт его место и не сможет доподлинно предсказать, как поступил бы он. Сослагательному наклонению не место в разговоре о чужом достоинстве и чести.
Ключевой персонаж и литературного, и сценического повествования – майор Вукашин Катунац, страж инфернального мира. Герой Дмитрия Евграфова появляется, будто из-под земли вырастает. И словно марионетками на невидимых нитях манипулирует солдатами. Он вечный воин, который умирал уже восемь раз. И когда умрёт в девятый, станет последним погибшим сербом, войне придёт конец. Так гласит легенда. Но её пророчество, увы, не сбудется. Вочеловечившийся архангел Михаил, вот кем окажется Катунац, уйдёт из жизни в последний раз и вознесётся на небеса. А в эпилоге спектакля в пространство запределья ворвётся лейтенант Михаило (Алексей Колчев), которого майор так долго ждал...Размышляя о цикличности истории и о том, что каждому времени своя война, Ковачевич скажет:
«Война будет преследовать человечество, пока оно существует. Много раз в своей истории люди полагали: войнам пришёл конец. Что наступила пора благоденствия, радости и мира. Произошли эпохальные открытия: появились автомобиль, антибиотики, кинематограф, граммофон, пластинки, чарльстон – XX век сулил стать временем удовольствия и гедонизма, а его потрясли две мировые войны и семь сотен малых (во Вьетнаме, Корее, Сербии…), но, тем не менее, в которых число жертв насчитывает миллионы человек. Пускай путь нам сегодняшним укажет сердце, пускай мы пройдём его босиком и постараемся оставить значимый след в песке времени. Мы должны вести себя так, будто бы войны больше никогда не будет. Я был бы самым счастливым человеком на свете, если бы это было так, но… Говорю своим студентам: ради вас, ради своего ребёнка, ради своей внучки я буду делать всё, чтобы войны не было. Всё, что могу своими руками и скромным усилием своей мысли. Но боюсь, мы должны быть готовыми к войне. Когда я говорю «мы», думаю прежде всего о сербах и русских».
Неразрешимый конфликт бытия
Размышляя над проблематикой пьесы Ковачевича, вспоминаешь Фёдора Михайловича Достоевского с его концепцией о «слезинке ребёнка». Она – в диалоге Ивана Карамазова с братом Алёшей (в «Братья Карамазовы» пришла из «Дневника писателя»). К чему высшая гармония, если путь к ней полит кровью, слезами? Что делать с болью, страданиями уже испытанными? Может ли сколь угодно радужное будущее искупить прошлое? Нет, нельзя «принять мировую гармонию, ибо дети уже плакали». А дети Сречковичей уже не родились. Апокалипсис уже свершился, свершался неоднократно и ещё свершится. Вот эта неразрешимость вечного конфликта, несмиренность всех его участников с обстоятельствами – идея-основание произведения Ковачевича. Делюсь этим с автором «Сербской драмы». Он соглашается со мной и добавляет:
«Большое спасибо за комплимент. Считаю, Достоевский – тот человек, из-под пера которого вышли самые значимые слова в истории человечества. В моём понимании русский гений более велик, чем даже Шекспир. Но у меня было достаточно времени, чтобы отойти от образца. И могу сам себе польстить, сказав, что сформировал собственный почерк. Конечно, вы можете здесь найти влияние и Достоевского, и Софокла, и великого черногорского поэта-мыслителя Петра Негоша, и Чехова... Но всё-таки это аутентичный Ковачевич (улыбается)».
Следующий показ спектакля «Сыновья моих братьев» 31 января 2016-го.