В «Спорттовары» за ружьём «Родился я в 1941-м, отец Савелий Алексеевич только успел меня на руках подержать и ушёл на фронт. Воевал он под Ленинградом, погиб в Псковской области, похоронен там же. И потому, видать, что рос я без отца, меня тянуло к вернувшимся с войны фронтовикам. У некоторых были ружья, но на охоту не каждый ходил. А кто ходил – тех уважали. Меня поначалу, как и любого мальчишку, оружие интересовало. Пострелять мне не давали, боеприпасы берегли. А вот в земле нашей тех боеприпасов – пуль, патронов – мы находили много. И уже разбирались, какие пули разрывные, а какие переплавить на свинец можно. Пластины от аккумуляторов тоже плавили. Потом ножом рубили свинец, на сковородках обкатывали – вот тебе и дробь. В 16 лет я получил паспорт и пошёл в магазин «Спорттовары» за ружьём. Никакого разрешения тогда не нужно было. Прихожу, а там всего одно ружьё и лежит – тульское, 16-го калибра, за 43 рубля. Не понравилось оно мне (я уже соображал тогда): планка прицельная горбатенькая у него была, но купил, другого‑то нет». Уток – дуплетом «Но поохотиться тогда мне не довелось, потому что уехал добровольцем на комсомольскую стройку в Кемеровскую область, в город Анжеро-Судженск. Там выучился на арматуробетонщика, штангой начал заниматься. Жили мы с ребятами в общежитии, все крепкие, не курили, работали вместе. Вагоны разгружали, химзавод строили, первую в городе столовую. Намашешься киркой да кувалдой за день – там не посачкуешь. А нам всего‑то по 18 лет. Морозы зимой – до 55°. Помню, молоко на рынке продавали замороженными кусками. Там мы впервые увидели кефир в бутылках – диво было для нас. Вернулся в Новый Оскол, а тут как раз открытие охоты на уток, середина августа. Вступил в наше общество охотников. Вышли мы с товарищами на речку Беленькую, а уток было много. Вылетают из‑под берега пулей, зевать некогда. Не попадал поначалу. А потом даже двух уток мог сбить дуплетом». Охотничий опыт да в армии «Тогда же мне ребята наши говорят: а поехали с нами на Донбасс! Там в шахте, в Макеевке, работал. Я здоровый парень был, меня в машинисты-проходчики определили. Спорт не бросил – занимался сначала борьбой, потом боксом. А ещё в струнном и духовом оркестрах играл – на балалайке, домре, альте. Подземный стаж у меня – четыре года. Отпуск нам положен был два раза в год. Приехал я однажды в отпуск домой, к маме, а мне вдогонку письмо – на нашем участке в Макеевке взрыв, 12 человек погибли. Выходит, держит Бог меня на этом свете. С шахты в армию пошёл. Окончил курсы шофёров при военкомате, и призвали меня в Прикарпатский военный округ, в ракетные войска. Часть секретная, даже радиоприёмники запрещены, увольнений нет. В дозоры ходили. Бывали случаи в других частях – охотились бандиты за автоматами, часовых убивали. В дозорах и пригодился мой охотничий опыт. Идём в темноте, автомат заряжен, я напарнику говорю: держись в метрах трёх от меня, я охотник, успею на спуск нажать, даже если нож в меня воткнут, а ты потом зевка не лови. Со мной в дозор ребята ходили смело. За три года службы дважды ездил в отпуск домой, в Новый Оскол, во второй отпуск и жениться успел. Прожили мы с Ниной 50 лет». Товарный отстрел «Вернулся из армии, устроился на работу, сначала инструктором по вождению в совхоз-техникум, потом в пожарную часть шофёром. Пожаров было тогда немало. Дома‑то все под соломой, а много ли ей надо, чтоб загореться? Так что без дела сидеть не приходилось. Тогда же и дом стал строить, в котором по сей день живу. И вот появились у нас в лесах кабаны. Размножилось их столько, что начали на огороды к людям заходить. Тогда стали выдавать лицензию на кабана. Для регулировки численности. Бригадой мы участвовали в товарном отстреле – сдавали добычу в заготконтору. Ружьё я тогда уже хорошее купил – Иж 27 Е-1С, бокфлинт, двустволка с одним курковым спуском. Чудесное ружьё, как влилось в меня. Любил я за ним ухаживать – чистить, смазывать». Торпеда в лесу «Кабан – это торпеда в лесу. Только думаешь выстрелить – а его уже нет. Это сильный зверь: пуля насквозь выходит через сердце, и то он успевает разорвать охотника. Нижние клыки у него как финки. Кабаны, когда дерутся, друг дружке шкуру до кости разрывают. Идём как‑то осенью, ещё снега нет. Видим – кровь на павшей листве: кабан раненый прошёл. Загонщики идут по следу, кричат. А стрелки ждут. И вдруг на одного из них вылетает этот раненый кабан, сбивает с ног. Но охотник тот успел раз выстрелить, упал на спину, кричит. Кабан был израненный здорово: кровь из пасти хлещет, но клыком норовит его под рёбра поддеть. Второй охотник понимает – стрелять нельзя, кабан‑то крутит, можно напарника убить… Выбрал момент, когда зверь на крик остановился, – и то лишь после второго выстрела кабан упал. Того‑то охотника мы перевязали, как могли – бедро кабан ему порвал – и в больницу увезли». Посчитал виноватым «Был случай зимой. Стою я в белом халате. Вижу – бегут два кабана. Один из них несётся на меня. Вообще кабану нужно попасть между глазом и ухом. Но тут стрелять неудобно: если в лоб, то пуля срикошетить может. Но держу на мушке. И вот он голову повернул, я стреляю. Пуля пробила зверю ухо и ушла в позвоночник. Он упал в трёх метрах от меня. Ребята подходят, говорят: «Это, Савельич, на тебя нападение было!» Оказалось, кабан раненый, а меня посчитал виноватым. А к зайцу надо присмотреться – по его следам вычислить, где у него кормовая база, где он ляжет. Его выцеливать некогда, навскидку стреляешь. Заяц гораздо хитрее лисы. Была у меня эстонская гончая Снежана. Гнала она зайца, а он петляет, вроде как играет с ней. Бежит, потом как подпрыгнет, кувыркнётся в воздухе и бежит в другую сторону! И так несколько раз. А собака кружится: вот только был след и – нету. Но собака – умница, нашла след». Вместо ружья – фотоаппарат «Чтоб лося бить – и разговора не было, это сразу тюрьма. Стоим однажды на кабанов. Выбрал я место на тропе: сбоку круча, зверю один путь – на меня. Вдруг бежит по тропе лось. Спрятаться мне негде, но и лосю свернуть некуда. Он наклоняет рога и летит на меня бульдозером. Упал я, дал ему дорогу. Если б не уступил, он бы меня на рога поднял. Другой раз расставили цепь на кабана, загонщики идут с другой стороны. Вдруг началась стрельба в загоне, и вижу – бежит здоровенный волчара. А у меня ружьё пулями заряжено, не на волка готовилось. Перезаряжать некогда и шевелиться нельзя – уйдёт зверь. Выбираю момент – стреляю: волк встал на дыбы, закрутился и в снег упал. Сосед кричит: «Савельич, стреляй, он живой!» Я стреляю навскидку, а волк как подхватится и бежит на меня. Я ружьё разламываю и не могу вытащить гильзу. Хорошо, нож охотничий всегда на поясе: в одно мгновение выковырял гильзу, загнал патрон с картечью, выстрелил. Готово! Здоровый был волчара, матёрый, клыки сточенные… Оказалось, загонщики встретили стаю волков, потому и начали стрелять. А вообще на моём счету три волка. За их шкуры деньги давали: за самку – 35 рублей, самец дешевле ценился. Алчности у меня на охоте не было, я до дичи не жадный. Азарт был – почувствовать себя метким стрелком. А вот оба моих сына так охотой и не заинтересовались. Я и сейчас в лес хожу – воздухом подышать, природой полюбоваться. Бывает, фотоаппарат беру с собой: места у нас красивые…»
