Поэты против султана

После унизительного поражения в Крымской войне (1853-1856) Россия оказывается в международной изоляции. Одновременно в Османской империи одно за другим вспыхивают восстания балканских христиан, недовольных ущемлением их прав и резко возросшими налогами на немусульманское население. Самым кровавым становится Апрельское восстание в Болгарии в 1876 году: турецкие власти жестоко подавляют мятеж, сжигая целые деревни и казня всех оставшихся в живых. Болгарское восстание вызывает широкий резонанс по всей Европе. Оскар Уайлд в «Сонете по поводу резни христиан в Болгарии» обращается к Иисусу:

«Истреблены врагом без сожаленья

Священники близ мёртвых алтарей.

Ты видишь ли страданья матерей,

Детей, убитых, втоптанных в каменья?

Сын Божий, снизойди! Над миром тьма…».

 

Сербия и Черногория по очереди объявляют войну Турции и просят помощи у всей Европы, в первую очередь у традиционного союзника — России. Общественное мнение европейских стран на стороне сербов. Среди европейских политиков подобного единодушия не было. Консервативный премьер-министр Великобритании Бенджамин Дизраэли активно поддерживал Турцию. Австрийское правительство колебалось: с одной стороны, его пугала перспектива усиления Российской империи; с другой — можно было поучаствовать в дележе рушащейся Османской империи. Франция и Германия сохраняли нейтралитет.

 

Последней попыткой избежать войны становится Лондонский протокол, в котором великие державы рекомендуют Османской империи принять изменения в управлении балканскими странами. Турки отклоняют предложение, заявив, что это вмешательство во внутренние дела государства, противное их достоинству. 12 апреля 1877 года Россия объявляет войну Османской империи.

 

Война затягивается

Новость о войне в России встретили радостно: добровольцами на войну уехали врачи Склифосовский, Пирогов и Боткин, писатель Гиляровский и множество блестящих светских юношей из высшего света (даже вымышленных; на эту войну отправляется, например, Вронский в «Анне Карениной»). Верещагин тоже добился зачисления в состав армии, но с правом свободного перемещения по войскам, чтобы иметь возможность увидеть как можно больше. В этот момент он жил и работал в Париже, и, понимая, что вполне может не вернуться к семье, оставил своему парижскому приятелю завещание и записку: «Любезный друг, прилагаемый конвертик вскрой только в случае какого-нибудь несчастья со мной. При первом свидании возврати мне его».

Верещагин, в отличие от подавляющего большинства своих современников-баталистов, всегда стремился вести тот же образ жизни и подвергаться тем же опасностям, что и солдаты. Делал он это вполне осознанно: «Выполнить цель, которою я задался, — дать обществу картины настоящей, неподдельной войны нельзя, глядя на сражение в бинокль из прекрасного далека, а нужно самому всё прочувствовать и проделать — участвовать в атаках, штурмах, походах, поражениях, испытать голод, холод, болезни, раны… нужно не бояться жертвовать своей кровью. Иначе картины будут "не то"».

Начало войны было удачным для России, но неудачным для Верещагина. Он сразу же бросился на передовую, чтобы поучаствовать в переправе войск через Дунай. Верещагин очень хотел увидеть взрыв подводной мины и зарисовать его. Правда, набросать этюд не удалось: корабль «Шутка», на котором находился художник, был обстрелян турецким флотом. Верещагин получил серьезное ранение в бедро, которое едва не привело к гангрене и ампутации ноги. Верещагину пришлось надолго отправиться в госпиталь, что его очень расстроило: «А ну как да война-то скоро закончится миром, как уже стали поговаривать, и я ничего не увижу?!».

Друзья в письмах укоряли художника за то, что он без нужды рисковал жизнью в первом же боевом столкновении — упрек, видимо, настолько надоел Верещагину, что он отвечал довольно резко: «Слушайте, я оставил Париж и работы мои не для того только, чтобы высмотреть и воспроизвести тот или другой эпизод войны, а для того, чтобы быть ближе к дикому и безобразному делу избиения; не для того, чтобы рисовать, а для того, чтобы смотреть, чувствовать, изучать людей. Я совершенно приготовился к смерти (еще в Париже), потому что решил, выезжая в армию, всё прочувствовать, сам с пехотою пойти в штыки, с казаками в атаку, с моряками на взрыв монитора и т. д.».

Верещагину не стоило переживать о том, что война закончится слишком быстро. Перешедших через Дунай войск оказалось недостаточно для дальнейшего наступления. Во главе армии стояли несведующие в военном деле родственники императора и старые и коррумпированные генералы николаевской эпохи. Управление армией было хаотичным, что приводило к курьезным ошибкам: например, один отряд принял городок Никополь за Плевну, занял город и несколько дней праздновал мнимую победу.

Шипка и Плевна

Собственно, за Плевну шло самое долгое и самое важное сражение в этой войне. Плевна была важнейшим маршрутным узлом, соединяющим Софию и Шипкинский перевал, уже занятый русскими войсками. После двух попыток штурма русская группировка под Плевной была увеличена до 100 тысяч солдат. Город обороняло 45 тысяч турок. Взятие Плевны должно было стать подарком к именинам императора — Александр II сам приехал посмотреть на долгожданную победу. К этому времени к Плевне приезжает и вылечивший ногу Верещагин. Он включен в свиту императора и вместе с ним издалека наблюдает за штурмом под шампанское.

 

Император волнуется, и не зря: третий штурм тоже отбит. В этом сражении погиб брат Верещагина Сергей, кавалерийский офицер (художник узнал об этом лишь через несколько недель). После трех провальных попыток штурма было принято решение взять город осадой, и только спустя несколько месяцев блокада привела к долгожданной сдаче Плевны.

Начиналась зима, а вынужденные воевать в горах солдаты были к ней совершенно не подготовлены. Если убитыми за октябрь-декабрь 1877 г. русская армия потеряла 700 человек, то обмороженными — почти десять тысяч.

 

Однако взятие Плевны открыло дорогу на Константинополь. Верещагин следует за армией, возглавляемой его другом еще по туркестанским походам генералом Скобелевым. 11 февраля Скобелев занял местечко Сан-Стефано; до Константинополя, заветного Царьграда, оставались буквально километры. Османская империя повержена, и султан готов подписать мир на условиях России. Победам Скобелева посвящена картина «Скобелев под Шипкой», написанная Верещагиным по возвращении в Париж. Однако не смотря на то, что формально художник изображает момент главного триумфа русских войск, настроение у картины совсем не праздничное. Этот эффект создается необычной композицией: по всем канонам парадных батальных полотен генерал Скобелев и его свита должны были бы быть на первом плане, празднующие войска — на втором, а трупы убитых — не больше чем фоном, таким же, как горы. Однако Верещагин предлагает прямо противоположное решение: вполне натуралистично написанные трупы русских и турок занимают весь первый план; именно убитые — главные герои картины. Возможно, даже не все из них мертвы: один из солдат лежит с поднятой рукой — то ли это раненый, умоляющий о помощи, то ли окоченевший труп. В любом случае, картина создает скорее трагическое, чем победное настроение.

 

Такой подход к написанию даже сцены победы и празднования очень характерен для Верещагина («Я оставил Париж не для того, чтобы воспроизвести тот или другой эпизод войны, а для того, чтобы быть ближе к дикому и безобразному делу избиения»). Верещагин всегда стремился передать честную, а потому часто совершенно непривлекательную картину войны.

 

В письме своему приятелю, художественному критику Стасову, он пишет: «Затрудняюсь передать Вам впечатление массы в несколько сот наших егерей, павших под Телишем и изуродованных турками. На земле валялось десятка 3, 4 хотя и раздетых догола, но не избитых; а в отдельных кучках, прикрытых землею, лежали тела всячески избитые: у кого перерезано горло или затылок, отрезан нос, уши, у некоторых вырезаны куски кожи… некоторые в груди или в других местах подожжены и обуглены. Когда этих несчастных повыкопали из набросанной на них земли, то представилось что-то до того дикое, что словами трудно сказать». Впоследствии это жуткое зрелище станет основой для картины «Побежденные. Панихида» — возможно, самой трагичного произведения Верещагина.

«Самая черная страница в моей служебной карьере»

В том же Сан-Стефано, где война закончилась для Верещагина, были подписаны предварительные условия мирного договора. Они были крайне выгодными для России: она фактически получала прямой выход к Средиземному морю через Болгарию.

 

Вернувшись с войны, Верещагин сразу же уезжает в Париж, чтобы начать работу над созданием «Балканской серии». Многие сюжеты приходится писать с нуля: около 40 этюдов были потеряны при доставке в Петербург. Зато известный критик Владимир Стасов помогает Верещагину сразу же продать начатую «Балканскую серию» меценату Павлу Третьякову. Еще не увидев картин, Третьяков пишет Стасову: «А ведь война эта — событие мировое. Только, может быть, в далеком будущем будет оценена жертва, принесенная русским народом, и за изображение-то этого события берется такой художник — и к тому очевидец».

 

Плодами победы России воспользоваться не удалось: Великобритания и Франция перешли к решительным действиям, приведя свои флоты в боевую готовность. Австрия тоже начала демонстративные военные приготовления. Россия не могла воевать со всей Европой один на один. Немецкий канцлер Бисмарк предложил свои услуги в качестве посредника, и на конгрессе в Берлине Сан-Стефанский мирный договор был существенно изменен не в пользу России: территория Болгарии уменьшилась в три раза, Босния и Герцеговина были переданы Австрии. В докладе императору министр иностранных дел Горчаков написал: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере». Александр II оставил на полях отметку: «И в моей тоже».