Полет с огоньком. Особенности авиапутешествий над Ливией в компании бедуинов
Равиль Зиннатуллович Мустафин – подполковник в отставке, военный переводчик, журналист.
Полет на «Боинге-727» ливийской авиакомпании едва не стал последним. Фото Стива Фицджеральда
Конец мая 1978 года. Едва прилетев из Москвы в Триполи, сразу же получаем новое назначение – срочно отправляться в Тобрук на замену наших коллег, отработавших там без отпуска два года. Причем не просто отсидевших в тишине и покое, а проявивших мужество во время вооруженного пограничного конфликта между Ливией и Египтом летом 1977 года, ставших свидетелями и непосредственными участниками боевых действий. Ребята работали в той самой бригаде ПВО, благодаря которой конфликт удалось быстро погасить, а ливийцев представить победителями.
Впрочем, если быть совсем уж точным и честным, благодарить надо прежде всего наших военных специалистов. Именно они сидели за экранами радаров и нажимали на кнопки пуска зенитных ракет. Именно они сбили около двух десятков египетских боевых самолетов. По иронии судьбы ливийские ракеты и египетские самолеты оказались одного и того же производства – советского. По той же иронии некоторые наши офицеры-ракетчики, работавшие в той ливийской бригаде ПВО несколькими годами ранее, принимали участие в октябрьской войне 1973 года на стороне египтян.
СПЕЦРЕЙС
По выпущенному из хвоста трапу одними из последних поднимаемся на борт «Боинга-727», раскрашенного в золотисто-белые цвета ливийской авиакомпании. Рейс в Тобрук специальный. Летят в основном военные и члены их семей. Мало того что город приграничный, всего 120 км до египетской границы, с недавнего времени он еще и прифронтовой. Нас предупредили, что по-прежнему «на границе тучи ходят хмуро».
Самолет заполнен пассажирами примерно на три четверти, много женщин с маленькими детьми. Чтобы не лезть в толчею, здесь же, в хвосте, рассаживаемся и мы, занимая ряд из трех кресел: Саша Евдаков, Юра Синицын и я.
Шла обычная предполетная подготовка. Симпатичные стюардессы и стюарды, они же штатные и нештатные мухабаратчики и мухабаратчицы (контрразведчики, сотрудники спецслужб. – Р.М.), рассаживали пассажиров, считали их, помогали разместить ручную кладь, раздавали мятные конфеты и напитки, разумеется безалкогольные, снова пересчитывали пассажиров, чтобы теперь уже сравнить их численность с количеством посадочных талонов; подгоняли ремни безопасности, разносили свежую и не очень свежую прессу, принимали на борт питание и выполняли прочую часто незаметную для постороннего глаза работу.
Мое внимание привлек сидевший через проход пожилой, если не сказать старый ливиец. Обликом своим он походил на легендарного ливийского героя Омара Мухтара, возглавлявшего борьбу против итальянских колонизаторов в 20-е годы прошлого века. Именно таким он был изображен на многих ливийских денежных купюрах.
Пока два моих товарища о чем-то оживленно беседовали, я краешком глаза изучал колоритный костюм престарелого бедуина. Как и положено истинным ливийцам, он был одет в традиционные светлые штаны – сирваль, представлявшие собой нечто среднее между кавалерийским галифе и солдатскими кальсонами. С учетом сухого жаркого климата сирвали шьют из легкой ткани, а собственно сами штанины начинаются где-то на уровне колен. На ногах его красовались узконосые штиблеты, в свое время с легкой руки нашего брата переводчика получившие название «абу-сарух», то есть «напоминающие ракету». Длинная светлого полотна рубаха навыпуск доходит почти до колен, на нее сверху накинута расшитая цветными нитками жилетка. Бедуинский костюм завершает обычное одеяло из грубоватой верблюжьей шерсти. Такое одеяло хорошо согревает бедуина холодными ночами в пустыне и служит плащ-накидкой днем. Никаких рукавов, прорезей или пуговиц на одеяле нет, кроме разве что единственной пришитой петельки. Вместо пуговицы – маленький камешек: закрутил его в одеяло – вот тебе и пуговица. Перекинул одеяло через плечо, вдел самодельную пуговицу в петельку – вот тебе плащ-накидка. Дешево и сердито. На голове – небольшая шапочка, некий гибрид между турецкой феской и среднеазиатской тюбетейкой. Упакованных в такие наряды бедуинов мы между собой называли «узелками».
Дедушка по-хозяйски оккупировал сразу целый ряд кресел. Два из них он завалил какими-то узелками и мешочками с барахлом, а в третье, ближе к проходу, уселся сам, отвернувшись от иллюминатора. Судя по позвякиванию, доносившемуся до меня через проход, дедушка искал что-то из металлической посуды. Пожилой бедуин извлек на свет божий пол-литровую бутылку с питьевой водой, пару металлических чайников, которые у нас принято называть заварными, коробок спичек и… я не поверил своим глазам – небольшую керосинку, самый настоящий керогаз. В голове робко прошелестело подозрение: неужели этот почтенный старик решится приготовить в самолете свой бедуинский чай, прямо сейчас, во время взлета, на открытом огне?..
– Да нет, такого не может быть! – я пытался прогнать от себя мысль, от которой веяло ужасом. Он же не совсем выжил из ума, чтобы поступить против здравого смысла! Я повернулся к моим товарищам, чтобы поучаствовать в разговоре.
Пилот между тем запустил двигатели, погонял их на холостых оборотах и начал выруливать. Мы докатились до конца рулежки, повернули на взлетную полосу и не останавливаясь, даже не притормаживая начали разбег.
Когда я снова посмотрел на пожилого ливийца, сразу понял, что переоценил его здравый смысл. Желание отхлебнуть горячего чайку, приготовленного на керогазе во время взлета, окончательно переклинило старческие мозги, прочно блокировав участок серого вещества, отвечающий в голове за инстинкт самосохранения.
«Омар Мухтар» достал из мешочка небольшую пачку чая, изрядно сыпанул из нее в чайник. Долил воды из заранее припасенной бутылки, подкачал насосом керогаз и начал чиркать спичкой.
Приготовление чая, как и смакование этого напитка значит для бедуина намного больше, чем простое утоление жажды. Это еще не священнодействие, но уже церемония для людей, рожденных и живущих в суровых условиях пустыни. Жизнь бедуина без чая теряет смысл, превращается в прозябание, сплошную тоску и печаль. Это занятие в какой-то степени компенсирует отсутствие минимально необходимого комфорта. Отсветы небольшого костерка, на котором готовят чай, подобно огню в камине, превращают безлюдную дикую пустыню в обжитый уютный уголок. Глоток горячего чая согревает в холодную ночь в пустыне, погружает в грезы, настраивает на философский лад.
НАСТОЯЩИЙ АРАБ БЕЗ ЧАЯ – НИКУДА
Настоящий араб, тем более бедуин, житель пустыни, наверняка останется равнодушным к чаю из пакетика и пройдет мимо известного всем нам с детства варианта с предварительным ополаскиванием кипятком заварного чайника и разбавлением заварки горячей водой. Арабы предпочитают чай собственного и потому особого приготовления. По сути, варя чай, они делают самый настоящий чифирь, засыпая в небольшой чайник очень много чая и заливая его водой. Доведя до кипения, чайник не снимают с огня, а дают возможность покипеть некоторое время. Затем достают другой чайник и начинают переливать содержимое одного чайника в другой. Причем емкость, из которой переливают чай, быстро поднимают кверху таким образом, чтобы чай выливался с высоты. Благодаря этому бедуины «пузырят» воду, «взбивают пенку». Сначала из одного чайника, потом – из другого. Со стороны это здорово напоминает некие пассы фокусника.
Процесс переливания и взбивания пенки, тем более при наличии закадычных друзей и задушевной беседы, может продолжаться сколь угодно долго. Наконец, оценив на глазок качество чайной пенки, бедуины разливают побуревший напиток по маленьким стаканчикам, насыпая немереное – чтобы ложка стояла – количество сахарного песку, слегка отбивающего вяжущий вкус арабского чая.
Бедуин никогда не будет ждать милостей от природы, хотя и вверяет всего себя воле Всевышнего. Внутренняя самодостаточность предполагает постоянное наличие при нем всего самого необходимого. Все свое бедуин носит с собой, в крайней случае с помощью верного друга – верблюда или осла. С ним всегда то, что спасет его в пустыне: палатка, которая закроет от палящего солнца, запас воды в бурдюке, горсть фиников, лепешка, узелок с мукой, спички, немного керосина. Все, что нужно, чтобы не пропасть, не умереть от голода или жажды. Для иностранцев это экзотика, которой нам иногда так не хватает и о которой мы так порой мечтаем. Но избави нас бог встретиться нос к носу с такой экзотикой на борту взлетающего самолета!
Я наблюдал за этой картиной и не верил в реальность происходящего на моих глазах с непонятной мне сегодня отстраненностью и почти полным безразличием законченного фаталиста или мышонка, загипнотизированного холодным взглядом кобры. Все происходило как при замедленной съемке. Единственная надежда была на стюарда, стоявшего в трех шагах от нас, но тот был занят уговорами какого-то упрямого пассажира, не желавшего убирать здоровенный баул с коленей под сиденье. А самолет все бежал вперед, набирая нужную для отрыва скорость. И вот уже пилот потянул штурвал на себя, заставляя «боинг», резко и круто задрав нос, с ускорением пойти навстречу небу.
События между тем развивались с такой скоростью, что я даже не успел похолодеть от ужаса. Как заколдованный, я смотрел, как опрокинулись зажженный керогаз с чайником, как из него выливалась вода, смешанная с керосином, как на синтетическом покрытии пола вспыхнул и потек к хвосту самолета горящий ручеек, распадавшийся на отдельные лужицы. Тогда я даже не успел как следует испугаться, как будто это было не со мной, а где-то на экране в кинотеатре.
Наконец в нашу сторону обернулся стюард: видимо, его внимание привлекло звяканье металлического чайника. Он мгновенно оценил ситуацию, в один кошачий прыжок подлетел к нам, как будто у него выросли крылья ангела-спасителя, на ходу срывая с себя форменный блайзер. Он накрыл им горящий ручеек, похлопал сверху руками, сбивая пламя. Потом осторожно приподнял пиджак, убедился, что пламени больше нет. На всякий случай сходил за водой и полил на то место, где только что адским огоньком плясало пламя.
Все произошло за считаные секунды. Никто, кроме деда, стюарда и меня, ничего не видел и не слышал. Это уже потом, много лет спустя я узнал от опытных летчиков, что самолет при таком пожаре выгорает за 40 секунд, а пассажиры, наглотавшись продуктов горения, успевают переселиться в мир иной. Не знаю, что произошло бы в такой ситуации у нас, но ливийский стюард очень спокойно, тихим, почти извиняющимся голосом объяснял деду, что в самолетах разводить огонь нельзя. В ответ старый бедуин недовольно что-то пробурчал, но потом успокоился и задремал. Дальнейший полет прошел без приключений.