Тоска по Дмитрию Донскому. Как укрепить духовные границы родины
Жизнь так изменилась, что даже нам, свидетелям перемен, трудно порой представить недавнее прошлое.
Клички вместо имён
Вот Сергиев Посад. Кажется, что город так называли всегда. Но долгие десятилетия, с 1930 по 1991 г., его именовали Загорском – по псевдониму Вольфа Лубоцкого, ближайшего друга Якова Свердлова. Боевик, «иностранный агент», энтузиаст красного террора Лубоцкий-Загорский не имел к старинному городу никакого отношения. Его партийной кличкой руководители советского государства заместили имя Сергия Радонежского, духовного собирателя русского народа, «ангела-хранителя России» (П. Флоренский). Указ о переименовании города подписали Михаил Калинин и Авель Енукидзе.
В 1929 г. были закрыты последние скиты близ Троице-Сергиевой лавры (сам монастырь упразднён ещё в 1919 г.). Великая Отечественная смягчила отношение властей к церкви – в лавре разрешили возродить монашескую жизнь. Но с началом холодной войны с Западом власти вновь стали «прижимать» верующих.
Хрущёвские гонения на церковь известны. Брежневские времена сохранили заданный курс – храмов стало меньше на 1000, к 1985 г. их было всего 6806. Конституция 1977 г. разрешала отправлять религиозные культы, но пропаганда в стране царила сугубо атеистическая. К моменту смерти Леонида Брежнева у Русской православной церкви на территории РСФСР было только два действующих монастыря – Псково-Печерский и Троице-Сергиева лавра.
А что предлагалось взамен тысячелетнего православия? Улицы Воровского, Урицкого, Розы Люксембург, Клары Цеткин появились во всех крупных городах. А имена Карла Маркса, Фридриха Энгельса можно было увидеть даже в небольших деревнях. Вместо лампад – пионерские костры, вместо икон – портреты советских вождей, вместо крестных ходов – первомайские демонстрации с «хоругвями» кремлёвцев, вместо молитв – клятвы на верность советскому государству.
В новом строе было немало хорошего, чего ныне и представить невозможно. Например, темпы роста сталинской экономики оказались рекордными во всей мировой истории, а национальные богатства не утекали в карманы олигархов или «друзей вождя». Сталин к личному обогащению был равнодушен. И всё же духовной преемственности русской истории была поставлена очевидная преграда. «Без Бога ни до порога» – говорили в народе. А власти толковали своё: «Мы наш, мы новый мир построим... » Без православной веры постройка вышла «косенькой» и рухнула, продержавшись 74 года.
«Предел страданию людскому»
В духовной замяти, сортируя ложь и правду советского официоза и зарубежных радиоголосов, народная интеллигенция искала «твёрдый путь» своего призвания. «Никогда я не дойду до бога, потому что дерзок и упрям», – сокрушался молодой поэт Валентин Сорокин. Мама его, многодетная крестьянка, была глубоко верующей. Отец, уходя на Великую Отечественную, впал в отчаяние: как выживет семья, состоящая из шестерых малолетних детей, стариков-родителей и кроткой жены?! В гневе он разбивает икону, висящую в красном углу избы. «Треск. Звон. С божницы сыплется мелкое стекло. Погасло величие иконы. Её власть перестала быть... Взрослые тут же протрезвели. Дети затихли. Такими я запомнил проводы отца на фронт», – вспоминал Валентин Сорокин.
Никольское Поддубское – одно из древнейших сёл Радонежского княжества. При Иване Грозном входило в состав владений Троице-Сергиева монастыря. В XIX в. здесь была помещичья усадьба родителей поэта Аполлона Майкова. Он будет называть свою деревню «эдемом», расположенным «Вдали от шумного движенья городов, Их скуки злой, их ложного веселья».
При советской власти Никольское переименовали в посёлок Семхоз. В 1950-е здесь стали получать дачи видные деятели культуры и науки. Валентин Сорокин, главный редактор крупнейшего в стране издательства «Современник», поселился здесь в начале 70-х. И сразу отправился в Троице-Сергиеву лавру. Хотя был коммунистом, а значит, ему следовало почитать Загорского-Лубоцкого, героя советской топонимики.
Предки поэта сражались на Куликовом поле, командовали сорока воинами, отчего по семейному преданию, и получили потом свою фамилию – Сороки́ны. Мог ли Валентин Сорокин не поклониться обители Сергия Радонежского, благословившего Дмитрия Донского на битву и укрепившего воинство двумя иноками – Александром Пересветом и Андреем Ослябей?!
«И предел страданию людскому
Я пока не вижу впереди,
Коль тоска по Дмитрию Донскому
Тихо заворочалась в груди.
Под луною ничего не ново,
Слёзы вдов укажут путь волнам.
Помоги ты, Поле Куликово,
Выжить нам и выздороветь нам!»
То 1975 г., строфы из стихотворения Валентина Сорокина «Поле Куликово». Поэт готовится к большой работе – драматической поэме «Дмитрий Донской». Он убеждён, что «поэма рождается так же, как рождались былины. А былина рождалась там, где полнокровно шумела жизнь».
Чтобы соединить времена, отринуть мертвечину пропаганды, надо было обратиться к прошлому. Смахнуть конъюнктуру тех, которые «скособочили русскую душу и легли у кремлёвской стены». Современность – ценнейшее качество исторических поэм Валентина Сорокина. Опираясь на прошлое, он говорит о настоящем!
Тоска по настоящему
Тоску по князю-полководцу, символической фигуре, знаменующей русское освобождение, остро чувствуют и художники. Илья Глазунов к 600-летию Куликовской битвы пишет цикл картин «Поле Куликово», в это же время появится и одноимённый триптих Юрия Ракши. Ныне эти работы – классика русской живописи. А поэма Валентина Сорокина «Дмитрий Донской» – классика русской литературы.
Парадокс: в условиях советской цензуры и советской бюрократии творческие люди создавали нестареющие шедевры. Кино, эстрада, театр, литература, живопись – везде мы были самодостаточны, суверенны, оригинальны и полнокровны. Древо народной жизни ещё питалось собственными, а не заёмными этикой и эстетикой, и таланты чувствовали эту связь.
«Дмитрий Донской» – особенная поэма. Автор словно поднялся на вершину, с которой видно всю Россию:
«Так здравствуй, стольная Москва,
Славян престольная твердыня,
Всем русским княжествам глава
И верная опора ныне!»
Дух победительности, торжества есть в этом произведении. И ещё – ощущение беды, тревоги, тяжёлых ритмов русской истории. Время от времени россияне подходят к опасной грани – смуте, потере государственности. Вот и советский строй к исходу брежневских времён забуксовал в мировоззренческом тупике. Литераторы, люди слова, понимали это особенно остро. Одни бежали под крыло Запада и их спецслужб (ныне таким «мессиям» в России ставят памятники), другие – Валентин Сорокин, Дмитрий Жуков, Юрий Бондарев, Пётр Проскурин, Владимир Солоухин, Владимир Чивилихин – пытались укрепить духовные границы родины. Как это сделать?
«В миг, когда и я теряю силы,
Если рядом нету никого,
Я касаюсь мысленно могилы
Прадеда и деда моего».
Поэму «Дмитрий Донской», миновав цензурные рогатки, опубликовал в «Нашем современнике» главный редактор журнала поэт Сергей Викулов. Шёл 1977 г. Фрондёры и конъюнктурщики писали о «пламенных революционерах» вроде Лубоцкого, честные коммунисты – о Сергии Радонежском.
Среди поклонников таланта Валентина Сорокина вдруг появились неожиданные читатели. Поэму стали преподавать в Московской духовной семинарии, в Троице-Сергиевой лавре. И впрямь, разве эти стихи не о бессмертии души?
«Беречь Россию не устану,
Она – прозрение моё,
Когда умру, то рядом встану
Я с теми, кто берёг её».
Ныне маятник русской истории качнулся в другую сторону. В вымирающей стране храмы открываются чаще, чем больницы, учреждена Патриаршая литературная премия, но увяло национальное искусство. Наше кино подражает Голливуду, песни угождают «Евровидению», театры сотрясают скандалы, молодёжь поклоняется аморальным блогерам, а непотребства суррогатных «звёзд» уже никого не удивляют.
Тяжесть этого «духовного ига» может не чувствовать только совершенно оцифрованный человек! Но тот, кто ищет красоты и правды, обязательно их найдёт.
«Постигнет суть славянской сини
И, властно веря в чудеса,
В лебяжьем поклике России
Расслышит предков голоса».