Вишерский лагерь он называл «второй духовной академией»

Они познакомились на танцевальном вечере кадетского корпуса в январе 1905 года. Пока ее сестры с увлечением отплясывали, Женя Грандмезон и Илья Четверухин сидели в уголке и говорили так, как будто давно знакомы. А говорили они о духовных книгах. Вернувшись домой после бала, Илья сразу же взялся за сочинения Феофана Затворника: его новая знакомая их знала […]

Запись Вишерский лагерь он называл «второй духовной академией» впервые появилась Милосердие.ru.

Они познакомились на танцевальном вечере кадетского корпуса в январе 1905 года. Пока ее сестры с увлечением отплясывали, Женя Грандмезон и Илья Четверухин сидели в уголке и говорили так, как будто давно знакомы. А говорили они о духовных книгах. Вернувшись домой после бала, Илья сразу же взялся за сочинения Феофана Затворника: его новая знакомая их знала и любила, а он только что-то слышал…

Жизнь, как в книге

До встречи со своей будущей невестой Илья был студентом, который просто верил в Бога (что само по себе было редкостью в то время). Увидев, как Женя знает Евангелие, он стал изучать Новый Завет, читать Святых отцов, строго поститься и в конце концов решил бросать университет и поступать в Духовную академию.

Три года до свадьбы прошли в переписке (духовник – старец Алексий Зосимовский благословил писать не чаще раза в месяц, а встречаться два раза в месяц). Письма их сохранились. Молодые люди они друг другу о молитве, борьбе со страстями, о богоугождении. Родным их отношения казались неправильными: «Как ни подойдешь к ним, они только и говорят про духовное, – возмущалась сестра Евгении Мария, – это неестественно, такая жизнь, как ваша, вы насильно заставили себя жить так, как в книге». «Но Илья и Женя даже радовались, что не угодили людям: «Я сказала на это, что именно такая жизнь для нас истинное счастье(…) «Мы давно решили лучше угождать одному Богу, чем всем людям», – возражала Евгения.

О любви друг к другу они вообще-то тоже, просто не считали ее главной: «Женя, дорогая, наша любовь с Вами, какая она маленькая точечка, исчезающая величина перед Царствием Небесным. (…) Да, Женя, дорогая, я для Вас и Вы для меня, так сказать, вещь второстепенная, а не главная. Не надо забывать этого. Цель наша – Иисус Христос».

Монастырь в миру

В 1907 году Илья Четверухин поступил в Московскую духовную академию, а на следующий год молодые обвенчались. В первые дни совместной жизни они отправились в паломничество – поговеть и помолиться в Зосимовой пустыни у духовника старца Алексия. Как вспоминает матушка, свадебное путешествие их проходило похоже на то, как проводят первые дни новопостриженные монахи, так много они молились. Отец Алексий благословил молодую семью со словами: «Я вам не желаю ни богатства, ни славы, ни успеха, ни даже здоровья, а мира душевного. Это самое главное. Если у вас будет мир – вы будете счастливы».

Вернувшись из свадебного паломничества, пригласили друзей семинаристов отслужить молебен и освятить дом. Пришли к ним тогда иеромонах Николай (Могилевский), Николай Звездинский, Александр Туберовский, Сергей Садковский, Сергей Голощапов – все они в будущем стали исповедниками веры, прославленными в лике святых.

После того праздника молодая семья практически ушла в затвор. По благословению старца гостей принимали раз в год, да и жила семья крайне бедно, матушка вспоминает, что «не позволяли себе покупать конфет в продолжении более чем двух лет после нашей свадьбы».

В 1911 Илья был рукоположен во священника, он закончил Духовную академию, защитил диссертацию по творениям Исаака Сирина, и семья, в которой тогда было уже двое детей, переехала в Москву, на первое место его служения, в Ермаковскую богадельню в Сокольниках.

Ермаковская школа

В женской богадельне, учрежденной фабрикантом Фролом Ермаковым «для призрения престарелых и увечных лиц крестьянского сословия» проживало тогда около 450 человек. В воспоминаниях матушка Евгения вспоминает, что там «Господь почти на каждом шагу смирял его порывы»: служба в храме совершалась не так благоговейно, певчие спешили, могли перебивать его возгласы и молитвы. Насельницы богадельни тоже не были особо усердны к духовной жизни, во время службы сидели по своим палатам, кто пил чай, кто вязал, кто ругался с соседками.

Палаты в богадельне делились на три вида: для крепких старух, для полуслабых и для слабых (лежачих). Условия жизни лежачих были тяжелые, слабые старухи часто тяготились своей жизнью, роптали. Отец Илия утешал их, говоря, что нет людей лишних, не нужных, что они могут угодить Богу терпением, перенесением немощи, молитвой о себе и о всем мире.

Толмачи

В 1919 году в храме святителя Николая в Толмачах оказалось вакантно место настоятеля. Ермаковская богадельня к тому времени закрылась, а отец Илия чувствовал духовную связь с храмом, ведь там 28 лет прослужил в сане диакона его духовник.

Настоятеля тогда избирал приходской совет. Каждый из нескольких кандидатов должен был отслужить литургию и сказать проповедь. Отца Илию выбрали единогласно.

Правда, храм находился тогда в бедственном положении. Диакон и псаломщик уволились, хора не было. Дров, свечей, масла для лампад тоже не было. «Первую зиму храм внутри искрился от инея. Богомольцы почти не приходили», – вспоминает старший сын о. Илии Сергей. Но служил отец Илия каждый день. Матушка пела и читала, сыновья помогали в алтаре.

В то время полной житейской неустроенности отец Илья создавал в храме свой идеал – благоговейная атмосфера, соблюдение богослужебного устава, пространные проповеди. Чтение было неспешное, четкое, громкое.

В Толмачи потянулись люди, искавшие духовной жизни. Исповедь в храме после службы могла длиться до полуночи. Исповедовал отец Илья внимательно. «Ему нельзя было сказать только: грешна, мол, батюшка, осуждением. Он требовал, чтобы было сказано, когда, где и кого осудила», – вспоминает Вера Бородич, бывшая духовным чадом о. Ильи с подросткового возраста. Батюшка в те годы часто бывал строг, «смирял» своих духовных чад, мог наказывать невниманием и холодностью. Позже, уже в лагере, он говорил, что если бы вернулся опять к служению, то был бы снисходительнее и мягче к людям.

Среди толмачевских прихожан того времени были Николай Рейн, ученый ботаник, расстрелянный в 1938 и канонизированный в 2000. Поэт Александр Солодовников, исповедник веры, проведший 20 лет в лагерях и ссылках. Вера Владимировна Бородич, филолог, будущий профессор МГУ и МДА. В церковном хоре пела княгиня Раиса Адамовна Кудашева, автор песни «В лесу родилась елочка», она же написала стихотворение на закрытие храма в 1929 году.

«Ко всем черным работам привык»

Настал день, когда пришли и за отцом Илией. Они с матушкой знали, что это случится, не растерялись. Она быстро собрала вещи, подстригла батюшке кончики волос, прочитала молитву. Отца Илию увезли. В переполненной камере Бутырской тюрьме места было так мало, что в первую ночь священнику пришлось лечь на полу под нарами. Позже, на свидании в лагере, он вспоминал об этом со слезами, как лежал на заплеванном полу и думал, видели бы его сейчас его духовные дети.

Четверухину дали три года вишерских лагерей. В заключении ему пришлось быть землекопом, чернорабочим на стройке, делопроизводителем в больнице. Священник, не привыкший до этого к физическому труду, копал на сорокаградусном морозе землю, которая не поддавалась даже лому, пилил бревна, выгребал опилки. Однажды устал настолько, что упал и не смог встать. Попал в больницу, где немного пришел в себя. Но сразу после болезни пришлось пройти 54 километра зимой, по снегу, за один день – отправили «в командировку» пилить лес.

Однажды от непосильной работы отец Илия пришел в отчаяние. Ему казалось, что Бог его забыл, оставил. В глубокой тоске он молился, а потом лег и горько заплакал. А на другой день стало легче, опять появилась вера и решимость принять все. И случилось чудо: его вызвали в контору и перевели на более легкую работу.

На Рождество в камере устроили антирелигиозный диспут. Отец Илия не смог блестяще громить своих противников, как это иногда бывает в книгах. Он лежал на верхних нарах, укрывшись с головой одеялом, только бы не слышать глумления над верой.

Много раз упоминают в своих воспоминаниях Четверухины о библиотеке отца Илии. Собирал он ее всю жизнь, больше десяти тысяч томов. Любил книги до страсти, – вспоминал сын о. Илии Сергей, – но еще больше любил их дарить. Бывало, покупал книги на последние деньги, когда дома было нечего есть. Бывало, тайком от матушки делился с прихожанами радостью от покупки. Библиотека была для него самым ценным из земного. Как боялись сообщить отцу Илие родные, что библиотеки больше нет, ее конфисковали и увезли неизвестно куда.

Но священник, узнав об этом, обеспокоился только тем, как пережила это матушка. В разговоре с сыном во время свидания в лагере батюшка сказал: «Мне теперь кажется, что любовь к книгам мешала мне должным образом любить вас, мои дорогие».

Его лагерная переписка полна переживаний о матушке. «Новый мой Иов» называет он в письме жену. В то время, как он был в заключении, она похоронила свою мать и пятилетнюю дочь Машеньку.

«Если придется вернуться к тебе, я постараюсь всячески помочь тебе: я теперь научился и уборку помещения производить, и кушанье варить, и печку топить, и дрова готовить… словом, ко всем черным работам привык», – из письма о. Илии матушке Евгении.

«Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет«

В июне 1932 матушке удалось навестить в лагере супруга. В течение шести вечеров они встречались на несколько часов, батюшка подробно рассказывал о своей жизни, а когда расставались, Евгения Николаевна сразу же записывала все услышанное.

«Ты в своих письмах часто занимаешься совершенно бесполезным занятием: считаешь дни, сколько прошло со дня нашей разлуки и сколько еще осталось до дня моего возвращения домой. Я этого не жду. Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет. Мне, вероятно, дадут еще три года. Здесь я прохожу вторую духовную академию, без которой меня не пустили бы в Царство Небесное. Каждый день я жду смерти и готовлюсь к ней».

Такое настроение пришло не сразу. Было и тяжелое уныние, и нечувствие, и ропот. Особенный мир в душе отец Илия ощутил после заключения в изоляторе в январе 1932. По ложному доносу его посадили под арест, помещение было неотапливаемое, бегали крысы, там он провел двадцать суток, лежа на полу, без горячей еды, питаясь одним черным хлебом. Он говорил, что в те дни окончательно смирился со всем и вышел из изолятора совершенно другим человеком.

Сергей Алексеевич Никитин, близкий друг, врач лагерной больницы, впоследствии принявший монашество и ставший епископом, рассказал о последнем с отцом Илией накануне его смерти. Священник говорил: «Я тут стяжал мир души, и если я хоть маленький кусочек этого мира привезу с собой в Москву, то и тогда буду самым счастливым человеком.

Я многого лишился в жизни и не боюсь никаких потерь, и я готов каждый день умереть. Я люблю Господа, и за Него готов хоть живой на костер». На следующий день, в воскресенье 18 декабря 1932 года отец Илия погиб во время пожара в лагерном клубе.

Родные узнали о его гибели не сразу. 12 февраля 1933 года смогли совершить заочное отпевание батюшки. Матушка Евгения помнила, что в этот же день и тоже в субботу, 28 лет назад впервые пришел в ее родительский дом девятнадцатилетний юноша Илия Николаевич Четверухин.

Сама матушка, «праведница из праведниц», как говорил о ней муж, прожила до 1973 года и стала опорой и утешением не только для своих родных детей, но и для толмачевцев, и для новых поколений православных христиан. Она не чувствовала разлуки с супругом и, по ее словам, как будто продолжала жить с ним одной жизнью. Так, как они и мечтали в самом начале, как писал Илья своей невесте «ради Него сольемся душами наши в одну душу… И за гробом наши души будут одно, стало быть, и там не разлучимся, там вместе будем петь Богу».

Источник: «Слава Богу за все…» Жизнеописание священномученика Илии Четверухина. История его семьи по воспоминаниям родных и духовных чад. Проповеди. Письма. Составитель Ольга Сергеевна Четверухина)..

Запись Вишерский лагерь он называл «второй духовной академией» впервые появилась Милосердие.ru.