«Бессюжетная любовь»
Новая книга известного прозаика, литературоведа и критика Павла Басинского «Подлинная история Анны Карениной» готовится к выходу в «Редакции Елены Шубиной» (издательство «АСТ»).
Статьёй с таким названием о примитивности и похожести любовных коллизий многих современных произведений дебютировал в «ЛГ» 21 марта 1984 года студент Литературного института им. А.М. Горького Павел Басинский. По крайней мере, так утверждает карточка нашего уникального редакционного каталога. Как много и замечательно он писал для нашей газеты за годы работы в ней с 1991 года! Давние наши подписчики и читатели со стажем помнят рубрики, которые вёл будущий лауреат Государственной премии и премии «Большая книга», – «Свой шесток» и «Сведение счётов». Он откликался на новинки, следил за литературной жизнью,
брал интервью у класссиков, писал критические обзоры, открывал новые имена, затевал полемику и яростно спорил с оппонентами! По праву стал золотым пером, к мнению которого прислушивались. Что было замечено Александром Солженицыным, и наш коллега в 1997 году стал членом жюри премии, учреждённой нобелевским лауреатом.
Рады, что на наших страницах вновь творчество Павла Басинского, которого мы от души поздравляем с 60-летием! Новых книг и успехов во всех начинаниях, Паша!
Новая книга известного прозаика, литературоведа и критика Павла Басинского «Подлинная история Анны Карениной» готовится к выходу в «Редакции Елены Шубиной» (издательство «АСТ»).
Её звали Фру-Фру
Глава из книги «Подлинная история Анны Карениной»
Павел Басинский
От автора
Эта книга писалась сама собой. Я выступаю в ней не столько как писатель, сколько как преданный читатель романа «Анна Каренина». На протяжении многих лет я перечитывал его раз десять. И каждый раз возникало странное ощущение, что я читаю другой роман.
Скажут: обычное дело. С возрастом мы иначе воспринимаем те же книги. Но это не тот случай. Было время, когда я перечитывал «Анну Каренину» каждый год, проводя лето на даче. И каждый год чувство, что я читаю другой роман, меня не покидало. Едва ли за один год я сильно взрослел. Видимо, дело не во мне – но в самом романе.
Однажды я понял, что это становится родом сумасшествия. Нельзя постоянно перечитывать одну и ту же книгу, каждый раз понимая её содержание по-другому. На какое-то время я выбыл из этого «спорта», оставив в покое роман и самого себя. Но потом снова к нему вернулся, и он опять затянул меня, как чёрная дыра. И снова я читал какой-то другой роман о каких-то других героях.
Вот только один забавный пример... При перепрочтении романа я иногда обнаруживал, что у графа Вронского вдруг отрастала... борода. То, что этот красавец рано начал плешиветь, я замечал и до этого, но откуда взялась борода? Она то была, то её не было. Вронский между моими чтениями романа жил какой-то своей жизнью, независимой не только от меня, но, кажется, и от самого Толстого. Когда хотел, он отращивал бороду, когда не хотел, её не отращивал или сбривал к тому моменту, когда я открывал книгу.
Но борода Вронского – это мелочь в сравнении с тем, что я каждый раз по-другому понимал мотивы поведения почти всех героев этого романа. Они всегда оказывались другими и всякий раз противоречили моему прежнему пониманию. Я не знаю случая, чтобы какой-то роман оставлял во мне такое же впечатление.
И тогда я сказал себе: пора наконец остановиться и зафиксировать в своей голове какой-то один роман под названием «Анна Каренина». Так возникла идея написать эту книгу.
Она писалась сама собой. Без плана, без концепций, без конструкции. Это лишь моя последняя версия подлинной истории Анны Карениной. Именно так: без кавычек. Это ни в коем случае не литературоведение. И – это книга не писателя, а читателя.
Я отдаю себе отчёт, что никакой подлинной истории Анны Карениной не существует. Анн Карениных столько же, сколько читателей этого романа. Сотни тысяч Анн... Но я льщу себя надеждой, что моя книга поможет таким же, как я, фанатикам, подсевшим на этот роман, разобраться в своих личных Аннах.
Конечно, не согласившись со мной...
Страницы романа, посвящённые описанию скачек в Красном Селе в июле 1872 года, – это шедевр Толстого. Перечитывать эти страницы можно бесконечно. И каждый раз открываются новые смыслы. Мы заранее знаем, что произойдёт: падение лошади Вронского Фру-Фру; волнение Анны, которое она не сможет скрыть от других; ярость Вронского, понимающего, что он проиграл скачки, и избивающего ногой несчастное животное со сломанным хребтом; бессильная злость Каренина на жену, скомпрометировавшую его в глазах света; их объяснение в карете. Мы всё знаем и тем не менее перечитываем эти страницы как будто заново.
И ещё сцена скачек в Красном Селе, как и сцена бала в Москве, словно писалась Толстым специально для кинематографа. Поэтому ни один из мировых режиссёров, экранизировавших «Анну Каренину», не пропустил этой сцены.
Но всё-таки давайте перечитаем её заново.
Толстой настолько подробно описывает эти скачки, что в некоторых статьях об «Анне Карениной» уверенно говорится, что он лично на них присутствовал. Это не так. Толстой редко бывал в Петербурге и никогда не был на скачках в Красном Селе. Конкретно в июле 1872 года он находился в Ясной Поляне, затем поездом отправился в Нижний Новгород, а оттуда – пароходом в Самару. Лето Толстой провёл на своём самарском хуторе. Однако описание красносельских скачек кажется настолько достоверным, что возникает эффект присутствия автора.
Красносельские скачки 1872 года не были первыми. Они были учреждены великим князем Николаем Николаевичем Старшим ещё в 1857 году. Проект и смету для устройства открытого манежа в Красном Селе составил выдающийся архитектор А.И. Штакеншнейдер. До 1872 года скачки были «обязательными» и только на строевых лошадях. Офицер имел право одолжить лошадь у своего товарища, но только строевую.
Между тем флигель-адъютант Вронский принимает участие в скачках не только на строевой лошади, но на лошади, которую он впервые видит в день скачек.
Английская кобыла Фру-Фру, специально купленная им для скачек и доставленная из Царского Села, ни разу не была объезжена Вронским. Её подготовкой занимался тренер-англичанин. Вронский знакомится с Фру-Фру всего лишь за несколько часов до соревнования, причём англичанин не советует ему делать этого, чтобы не волновать Фру-Фру встречей с незнакомым человеком.
В 1872 году великий князь Николай Николаевич в целях развития скакового спорта учредил ежегодные «добровольные» скачки для всех желающих офицеров всей гвардейской и армейской кавалерии и конной артиллерии, гвардейской и полевой конной артиллерии и всех казачьих войск на лошадях любых пород при условии, что они родились в России.
Согласно высочайшему повелению «тех офицеров, которые пожелают участвовать в упомянутой скачке, из войск, расположенных вне Петербургского военного округа, и которые будут отправлены для этого с лошадьми в Красное Село, со времени отправления их и до возвращения в свои части считать во временной командировке». Этим офицерам выдавали прогонные деньги, а лошадей их перевозили за казённый счёт.
У первых же «добровольных» скачек был внушительный призовой фонд: первый приз – ценная вещь и 3000 рублей; второй приз – также ценная вещь и 1700 рублей; третий приз – ценная вещь и 700 рублей...
А вот тотализаторы на этих скачках не разрешались. Современник пишет: «Желание определённой части публики придать скачкам азартный характер, устроить тотализатор встретило со стороны комитета скачек решительный отпор. Это пожелание было названо «безнравственным».
Специально для первых скачек в июле 1872 года был устроен круг в виде эллипса в четыре версты с естественными и искусственными препятствиями (стипл-чейз, вид конного соревнования, который возник в Англии в 1792 году):
1) ручей;
2) дощатый забор;
3) водный ров;
4) вал;
5) бруствер со рвом;
6) живая изгородь;
7) вал с живой изгородью и водным рвом;
8) барьер из соломы;
9) сухой ров;
10) двойной барьер соломенный.
Вес ездока с седлом, уздечкой и хлыстом должен был быть не менее 4 пудов 25 фунтов. Перед скачкой ездока взвешивали с полной экипировкой, и если его вес оказывался меньше, то его дополняли довесками. Повторное взвешивание проводилось среди победителей после окончания скачки.
Вронский в день скачек идёт в полковой ресторан и съедает ростбиф, но воздерживается от всего мучного. Он не беспокоится за свой вес, то есть он не больше, но и не меньше положенного. Отсюда мы знаем вес Вронского – чуть более 72 килограммов. А вот то, что в ресторане он выпивает херес, – это уже перебор. В состоянии алкогольного опьянения участвовать в скачках было нельзя. Но до скачек ещё несколько часов, и Вронский не волнуется на этот счёт. Тем не менее он отказывается выпить водки с соседом по лагерной квартире (чухонской избе) Петрицким.
О кличке лошади Вронского... Почему Фру-Фру? Первое, что приходит в голову, это звукоподражание фырканью лошади: «Фру-фру». Но дамы XIX века под «фру-фру» подразумевали нечто совсем иное. Термин «frou-frou» родился во Франции. Это звукосочетание означало шелест дорогого шёлка. Так шуршали турнюры (шёлковые накладки сзади ниже талии) на платьях аристократок на балах. В 1869 году в Париже с успехом прошла пьеса Людовика Галеви и Анри Мельяка «Фру-фру», где главную роль исполнила Сара Бернар.
Турнюры доставляли дамам серьёзные неудобства. Например, с ними было проблематично сидеть на стульях и в креслах так, чтобы их не измять. Но считалось, что шелест шёлка, да ещё и на таком пикантном месте, манит за собой мужчин. В середине XIX века во Франции популярной была песенка «Frou frou, frou frou par son jupon la femme...» («Юбкой своей женщина будоражит душу мужскую...»). Герой повести Толстого «Крейцерова соната» Василий Позднышев возмущается этой дамской уловкой. С негодованием отзывается о ней и главный герой романа Достоевского «Подросток» Аркадий Долгорукий: «Они сзади себе открыто фру-фру подкладывают, чтоб показать, что бельфам!»
У английской кобылы Вронского есть только один серьёзный конкурент – жеребец по кличке Гладиатор офицера Махотина. Англичанин, тренер Фру-Фру, отдаёт предпочтение Гладиатору. «Если бы вы ехали на нём, я бы за вас держал», – говорит он Вронскому. «Фру-Фру нервнее, он сильнее», – возражает Вронский, уверенный в своей победе. Таким образом, это будет соревнование не только двух лошадей, но и двух природных качеств, двух характеров – женского и мужского. И победила бы, вероятно, Фру-Фру, если бы опытный наездник Вронский не сломал ей хребет, забыв приподняться над седлом на стременах во время прыжка.
Но как он мог допустить такую серьёзную ошибку? Это объяснимо. Перед скачками он узнаёт о беременности Анны и получает письмо от матери, в котором она осуждает его связь с Карениной. Мысли его кроме скачек заняты ещё и Анной. Так что и хребет Фру-Фру ломает не только он.
Ездок во время скачек сломать хребет лошади практически не может. Или это редчайший случай, которого не было не только во время скачек 1872 года, но и раньше. Это придумал Толстой.
Стипл-чейз, то есть скачки с искусственными препятствиями, популярны сегодня в Англии и США. На таких скачках выигрываются призы в миллионы долларов. Но для таких сложных соревнований и тренируют специальных лошадей, с которыми работают специальные жокеи. Красносельские скачки 1872 года были новаторством для России. В них участвовали скаковые лошади, не подготовленные для подобного состязания. Слабо подготовленными были и жокеи. Напомню ещё раз: Вронский ни разу не садился на Фру-Фру до старта.
Стипл-чейз сегодня являются самыми опасными и травматичными скачками в мире. Ежегодно в Великобритании на таких скачках погибает больше 370 лошадей – это обычная статистика. В целом около 38 процентов лошадей погибает на ипподромах на таких скачках, ещё часть уничтожаются после полученных травм, так как больше не являются пригодными для скачек.
Наиболее частый случай гибели лошадей на стипл-чейз – это сломанная при падении шея. Сломанный позвоночник, да ещё и по вине ездока, – это случай крайне редкий, практически невозможный. Толстой описал в романе то, чего не было на самом деле, но что теоретически могло быть.
«Скачки были несчастливы, и из семнадцати человек попадало и разбилось больше половины. К концу скачек все были в волнении, которое ещё более увеличилось тем, что государь был недоволен».
А это – почти правда. Из 32 участников первых скачек в Красном Селе до финиша дошли 15, остальные 17 не могли преодолеть препятствия и упали вместе с лошадьми. Прототипом Вронского был князь Голицын, который лидировал, но упал на последнем препятствии, что было особенно обидно. Однако ни князь, ни его лошадь не получили серьёзных травм.
Но зачем же было Толстому придумывать этот страшный финал с гибелью лошади?
Да потому, что мы наблюдаем эти скачки не только глазами зрителей, среди которых император Александр II, и не только глазами Анны, которая видит среди участников одного Вронского, но и глазами её супруга Каренина.
«Первое падение Кузовлева на реке взволновало всех, но Алексей Александрович видел ясно на бледном торжествующем лице Анны, что тот, на кого она смотрела, не упал. Когда, после того как Махотин и Вронский перескочили большой барьер, следующий офицер упал тут же на голову и разбился замертво и шорох ужаса пронёсся по всей публике, Алексей Александрович видел, что Анна даже не заметила этого и с трудом поняла, о чём заговорили вокруг неё. Но он всё чаще и чаще и с большим упорством вглядывался в неё. Анна, вся поглощённая зрелищем скакавшего Вронского, почувствовала сбоку устремлённый на себя взгляд холодных глаз своего мужа.
Она оглянулась на мгновение, вопросительно посмотрела на него и, слегка нахмурившись, опять отвернулась.
«Ах, мне всё равно», – как будто сказала она ему и уже более ни разу не взглядывала на него».
Гениальность сцены скачек заключается именно в том, что мы видим происходящее глазами разных людей и с разных ракурсов. Но среди этих людей нет того человека, который способен понять происходящее в целом, соединить в своём зрении все пары зеркал. Это... сам Толстой. Он описывает то, чего не видел, но он видит это лучше тех, кто там присутствовал. Потому что он видит это в целом.
Скачки в Красном Селе являются прямым отражением того, что было на балу в Москве. Только в роли Кити теперь оказывается Каренин. И Анна опять представляет собой огромную опасность, уже не только для себя и Вронского, но и Каренина. Опасность столь велика, что Каренин не может смотреть на скачки, он не отрывает взгляда от лица Анны, понимая, что произойдёт что-то ужасное.
Но падение Фру-Фру – это и есть самое ужасное.
«Канавку она перелетела, как бы не замечая. Она перелетела её, как птица; но в это самое время Вронский, к ужасу своему, почувствовал, что, не поспев за движением лошади, он, сам не понимая как, сделал скверное, непростительное движение, опустившись на седло. Вдруг положение его изменилось, и он понял, что случилось что-то ужасное. Он не мог ещё дать себе отчёта о том, что случилось, как уже мелькнули подле самого его белые ноги рыжего жеребца, и Махотин на быстром скаку прошёл мимо. Вронский касался одной ногой земли, и его лошадь валилась на эту ногу. Он едва успел выпростать ногу, как она упала на один бок, тяжело хрипя и делая, чтобы подняться, тщетные усилия своей тонкою потною шеей, она затрепыхалась на земле у его ног, как подстреленная птица. Неловкое движение, сделанное Вронским, сломало ей спину. Но это он понял гораздо после. Теперь же он видел только то, что Махотин быстро удалялся, а он, шатаясь, стоял один на грязной неподвижной земле, а пред ним, тяжело дыша, лежала Фру-Фру и, перегнув к нему голову, смотрела на него своим прелестным глазом. Всё ещё не понимая того, что случилось, Вронский тянул лошадь за повод. Она опять вся забилась, как рыбка, треща крыльями седла, выпростала передние ноги, но, не в силах поднять зада, тотчас же замоталась и опять упала на бок. С изуродованным страстью лицом, бледный и с трясущеюся нижнею челюстью, Вронский ударил её каблуком в живот и опять стал тянуть за поводья. Но она не двигалась, а, уткнув храп в землю, только смотрела на хозяина своим говорящим взглядом».
Всё это мы видим глазами Вронского. И. глазами Фру-Фру. Глазами Анны мы видим только Вронского и его падение, но оно произошло так далеко от Анны, что она, даже глядя в бинокль, не может понять, что именно там произошло.
«Анна, не отвечая мужу, подняла бинокль и смотрела на то место, где упал Вронский; но было так далеко и там столпилось столько народа, что ничего нельзя было разобрать. Она опустила бинокль и хотела идти; но в это время подскакал офицер и что-то докладывал государю. Анна высунулась вперёд, слушая».
А теперь посмотрим на это глазами Каренина. Анна слышит доклад офицера государю о том, что случилось с Вронским. Это значит, что ложа Карениных на скачках располагается рядом с беседкой, где сидит император. Но если Анна может слышать доклад офицера императору, то почему император не может слышать всего того, что происходит в ложе Карениных? А там происходит вот что...
«– Я ещё раз предлагаю вам свою руку, если вы хотите идти, – сказал Алексей Александрович, дотрагиваясь до её руки.
Она с отвращением отстранилась от него и, не взглянув ему в лицо, отвечала:
– Нет, нет, оставьте меня, я останусь.
Она видела теперь, что от места падения Вронского через круг бежал офицер к беседке. Бетси махала ему платком.
Офицер принёс известие, что ездок не убился, но лошадь сломала спину.
Услыхав это, Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей Александрович видел, что она плакала и не могла удержать не только слёз, но и рыданий, которые поднимали её грудь. Алексей Александрович загородил её собою, давая ей время оправиться.
– В третий раз предлагаю вам свою руку, – сказал он чрез несколько времени, обращаясь к ней. Анна смотрела на него и не знала, что сказать».
Теперь представьте, что всё это слышит император. Компрометация Кити как невесты на балу – мелкая шалость Анны в сравнении с тем, что происходит на скачках. Ярость Каренина, которую он пытается скрыть за холодной учтивостью к жене, рядом с императорской беседкой на глазах у всех явно обнаружившей свою любовь к Вронскому, сразу становится понятной. Как и ярость Вронского, проигравшего скачки на глазах у всех и у государя.
Фру-Фру, разумеется, пристрелят, как пристреливали всех скаковых лошадей, уже негодных к скачкам.
Что будет с Анной, мы тоже знаем.