Угол ришельевской или что мы знаем за одесскую речь
«Тудою», «сюдою» и «кудою», «он умер на чахотку», «она выше от меня ростом», «с тебя люди смеются», «зачини фортку», «я за тобой соскучилась».
На Мясоедовской давно все спокойно,Здесь бродят граждане весьма достойно.Здесь всегда ты услышишь знакомый жаргон,Здесь всегда кто-то есть - тот, кто держит фасон.Чиж & Со
С самого основания Одесса представляла собой уникальное поликультурное пространство; на фоне прекрасного романтического пейзажа звучало множество языков (русский, греческий, цыганский, украинский…), что совершенно не мешало местным обитателям понимать друг друга, словно Вавилонское столпотворение происходило в параллельной вселенной, не затронув их. Очень громко о себе в этой лингвистической полифонии заявлял и идиш, язык еврейского населения Одессы.
В массовом сознании Одесса ассоциируется с еврейской культурой едва ли не больше, чем Израиль, однако традиционным евреям она долгие годы представлялась обителью порока и гнездом развратаВот какую реплику вкладывает в уста одного из своих героев «дедушка еврейской литературы» Менделе Мойхер Сфорим: «Ну, если говорят, что на сорок вёрст вокруг Одессы пылает геена огненная, значит, так оно и есть!»
Другой классик еврейской словесности (писавший на русском языке), Осип Рабинович, тоже прибегая к помощи персонажа своей повести, называет Одессу «гультяйским городом» (т. е. местом, где живут безбожники и вольнодумцы). Показательно, что в обоих случаях столь нелестные характеристики даются людьми простыми, даже дремучими, не обременёнными образованием и богатым жизненным опытом. Всё, что не похоже на родное местечко, представляется им Обителью Зла. И неудивительно: люди здесь одеты по европейской моде, в банях чисто, в синагогах молятся чинно, благородно, на западный манер, даже еврейские нищие ведут себя степенно и говорят на каком-то особом языке, который местечковому еврею малопонятен и кажется набором диковинных проклятий. Непривычный лоск пугает персонажей классиков, их благочестие, как им кажется, находится под угрозой ( ещё бы, ведь местные женщины, стыдно сказать, позволяют себе носить декольтированные платья, а замужние дамы не носят париков), и они спешат как можно скорее покинуть это «логово жуткое». Сами же авторы: и Рабинович, и Абрамович (настоящая фамилия Менделе Мойхер Сфорима), люди в высшей степени просвещённые, значительную часть жизни провели в Одессе и запечатлели этот город в своих произведениях, оставаясь при этом вполне традиционными евреями.
Очень громко о себе в этой лингвистической полифонии заявлял и идиш, язык еврейского населения Одессы. Довольно скоро это диковинное наречие, впитавшее в себя всё буйство красок Южной Пальмиры, заинтересовало и писателей, первым из которых оказался упоминавшийся выше «отец» русско-еврейской литературы Осип Рабинович. Стремясь сохранить национальный колорит, он фиксирует в своих произведениях язык, который впоследствии, во многом благодаря одному из его «литературных потомков», И. Э. Бабелю, станет известен как одесский.
Рассуждая о происхождении и природе одесского языка, лингвист Е. М. Степанов рассматривает его как разновидность исторически сложившегося городского койне- общего языка, возникшего в результате смешения нескольких диалектов- предлагая периодизацию его развития, в рамках которой учёным выделены следующие этапы:
1790 – 1820 гг. – период становления на основе взаимодействия русского и греческого языков (и диалектов).1820 – 1900 гг. – период активного развития. На данном этапе наблюдается постепенное ослабление греческого, который, по мере роста еврейского населения, вытесняется идишем.1900-1930 гг. – период включения одесского языка в общелитературный контекст, его выход за пределы Одессы и увековечивание в произведениях В.Е. Жаботинского, И. Э. Бабеля, И. Ильфа и Е. Петрова.Период от 1940-х гг. – постепенного угасания одесского койне.
Творчество О. А. Рабиновича относится ко второму периоду, герои его произведений достаточно уверенно различают звуки и не коверкают русских слов (как это было принято в отечественной литературе), однако их речь является калькой с идиша. Ниже мы приведём несколько примеров из его повести «История о том, как реб Хаим-Шулим Фейгис путешествовал из Кишинева в Одессу, и что с ним случилось»: «Реб Хаим-Шулим … побожился, что если извозчик не доставит его на субботу в Одессу, то он ему не заплатит остальной половины извозных денег.– Э, шутите, – отвечал хладнокровный возница, – мы тоже батюшкин мальчик.»В приведённом отрывке используется идишская идиома «дем татнс а кинд» (досл. «батюшкино дитя»), которая имеет значение, близкое к русскому «не лыком шит», но в первозданном своём виде русскому языку чуждая. Целый ряд реплик героев повести едва ли покажется современному читателю отступлением от нормативного русского синтаксиса, ведь большинство из них прочно вошло в речевой обиход носителей русского языка (во многом – через посредство творчества И.Э.Бабеля), однако все они являются кальками с идиша:«Чтоб вы были мне здоровы!» (идиш: Золт ир мир гезунт зайн!)«Что такое случилось?» (идиш: Вос азойнс из гешен?)«Чтоб мне Бог так дал здоровья и счастья» (идиш.: Зол мир Гот азой гебн гезунт ун нахес).
Менделе Мойхер Сфорим (О. А. Рабинович)Традиции О. А. Рабиновича продолжили отец еврейской этнографии, прозаик, поэт и драматург С. А. Ан-ский (Шлойме-Занвл Раппопорт), и представители Южнорусской школы: Д. Я. Айзман, С. С. Юшкевич, И. Э. Бабель (в произведениях которого они получили наиболее совершенное художественное воплощение). Герои их произведений уже не столь обильно используют еврейские идиомы, однако думают они по-прежнему на идише, синхронно переводя свои реплики с сохранением строя и особенностей родного языка:
– Вот видите, в политике – это уже совсем другое дело, – продолжал он через минуту. – Политика стоит особняком. Там особая мудрость, особый «ход». Вот, например, Бисмарк. Он меня удивляет! Он меня поражает! Это – голова! Это – стра-ашная голова!.. Правда, Бикснфелд тоже голова, гениальная голова. Но ведь Бикснфелд на то и еврей, и талмудическая голова. Но Бисмарк?..» (С. А. Ан-ский «Мендл- Турок»). « – Сося, – тихо и как бы вопросительно проговорил он, оборачиваясь к жене, высохшей, сутуловатой женщине, только что слезшей с печки и безмолвно усевшейся на перевернутой кадке. – Ну!... Так что же это ты себе думаешь? – вызывающе крикнула Сося. – Попадешь ты когда-нибудь на работу?» (Д. Я. Айзман «Об одном злодеянии»).«Не руби ты мне мозг! (Там же).«Тебе уже хорошо, дорогая моя, жертва моя, а ...