коррупционные практики руководителей на Урале в период индустриализации СССР в 1930-е гг.02
А вот управляющего Ураласбокомбината И. И. Максимушкина, который протестовал против этих поборов, за различные грехи решениями Асбестовского горкома и Свердловского обкома партии исключили из ВКП(б) и поставили вопрос перед трестом «Союзасбест» о снятии его с работы, что и было выполнено [21, л. 119] [21, л. 153–159]. В Первоуральске, наоборот, директор Динасового завода В. Е. Росман, секретарь парткома завода С. И. Михалёв и секретарь Первоуральского райкома ВКП(б) П. Н. Чернецов жили между собой дружно и помогали друг другу. В 1935–1936 гг. Росман из директорского фонда выдавал Чернецову и Михалёву крупные денежные суммы на лечение, командировки и другие нужды, за счёт средств завода закупил обстановку для их квартир.
Директор бесплатно предоставил Михалёву, когда тот строил себе дом в Ревде, пять машин лесоматериалов (были списаны на жилищно-коммунальный отдел завода), передал из заводского сельхозкомбината ему в личное хозяйство коров. При поездках Чернецова в Москву Росман предоставлял ему для проживания свою московскую квартиру. Все трое нередко собирались за одним столом и выпивали. Чернецов вместе с председателем горсовета были прикреплены к заводскому ОРСу, откуда получали бесплатно продукты [28, л. 134–136] [23, л. 42] [23, л. 57] [23, л. 169–170]. Михалёв в долгу не оставался и, когда заводские коммунисты начинали критиковать директора, вызывал их к себе в партком, называл дураками, шляпами и угрожал исключением из партии. Секретарь парткома закрывал глаза на некоторые действия дирекции. К примеру, на приписки в годовом отчёте завода по строительству заводских объектов (порой не существующих). Или на некоторые излишества, которые позволял себе за счёт завода директор: покупку более чем за 20 тыс. мебели для кабинета из кожи и красного дерева, приобретение на свердловской фабрике «Самоцветы» дамских брошей стоимостью в 1350 руб., персидского ковра за 1200 руб. и т. д. За счёт завода содержал свою квартиру (почти 700 руб. в месяц) и оплачивал услуги домработницы. В то время, когда рабочим задерживали зарплату. А средства, которые должны были идти на жилищное строительство (более 180 тыс. руб.), тратились на другие нужды, хотя жилищные условия рядовых работников были плохими (что признавал сам директор) [28, л. 137] [23, л. 15] [23, л. 30] [23, л. 58] [23, л. 82] [23, л. 150] [23, л. 164–166] [23, л. 194]. В январе 1935 г. завод перечислил райкому 4000 руб. на постройку дома отдыха Первоуральского райкома.
В ходе проверки партконтроля выяснилось, что всего на райкомовском счёте в банке в том году числилось 36 тыс. руб., собранных с хозяйственных организаций. 17 с лишним тыс. из них были перечислены целевым назначением на этот дом, а вот на что были израсходованы остальные более 18 тыс., в райкоме ответить затруднились [28, л. 135–136] [23, л. 4] [23, л. 170]. Что касается Динасового завода, то его пуск в эксплуатацию должен был состояться в четвёртом квартале 1936 г. 29 сентября 1936 г. вследствие бесхозяйственности сгорел печной цех, хотя об угрозе пожара – что вытяжные трубы, из которых выходил раскалённый воздух, соприкасались с деревянной крышей и фермами печного цеха – работники предупреждали начальника теплобюро завода И. А. Фридлендера, но безрезультатно (Фридлендер получил выговор и, несмотря на то, что находился под подпиской о невыезде, однажды ночью скрылся в неизвестном направлении). А когда осенью 1937 г. комиссия главка Наркомата тяжёлой промышленности приехала принимать завод, то она вынуждена была констатировать, что завод к пуску совершенно не готов: многие построенные объекты из-за низкого качества строительства уже пришли в негодность, а некоторые – просто-напросто отсутствовали. Ревизия, проведённая главком, выявила на заводе грубейшие нарушения финансовой дисциплины и хищения государственных средств [23, л. 54–55] [23, л. 89] [23, л. 98–101]. Ранее уже говорилось о том, что Пермский горком ВКП(б) в 1933–1934 гг. получил с порохового завода – Комбината «К» – 11 000 руб.
Прямых данных о том, что подобная практика имела место и после «дела Пермской лечкомиссии», в настоящее время нет. Однако состояние, в котором пребывало строительство важного военного завода, а также масштабы расходов на собственные нужды заводской дирекции заставляют усомниться в отсутствии какой-либо материальной заинтересованности городских и областных властных инстанций. Строительство Комбината «К», или завода № 98, велось в Перми с 1929 г. К началу 1937 г. на завод было израсходовано более 108 млн руб. Проведённая проверка показала, что непосредственно на строительство было затрачено более 72 млн, получено убытков 13 млн, часть средств пошла на материалы, оборудование и другие затраты, а израсходованные до 1933 г. 15,7 млн руб. ушли в неизвестном направлении [26, л. 230]. Директор завода А. Г. Малышев не экономил деньги, когда речь шла об удовлетворении материальных потребностей начальства. Не случайно по директорскому фонду 1936 г., ограниченному 100 тыс. руб., реальные расходы составили более полумиллиона руб. (567 тыс.). Ещё 300 с лишним тыс. руб. составил перерасход средств, выделяемых на административные расходы. Выписывались немалые премии начальству и их приближённым, к примеру, директорским шофёру и личному секретарю, начальнику ОРСа, заместителю директора по административно-хозяйственной части и т. д. На ремонт 14 начальственных дач было израсходовано 85 тыс., из которых 10,5 тыс. пошли на дачу Малышева, 30 с лишним тыс. – на дачу заместителя директора Михалёнка. Израсходованные якобы на совещания и заседания 2324 руб. в действительности были потрачены на коньяк и различные вина для Малышева и других. Без малого пять тыс. руб. получила жена Малышева якобы на организацию ёлки для детей.
Невероятно огромная сумма – более 308 тыс. была выделена на содержание клубов, парткома, завкома и библиотеки, что на 154 тыс. (то есть в два раза) превышало установленный лимит. 72 тыс. ушли в 1936 г. на оплату командировочных расходов для 20 человек, в том числе 11 тыс. – Малышеву. Как правило, проживали в Москве в дорогих номерах по 75 руб. в сутки вместо полагающихся 17 руб. В командировках выплачивали частным лицам немалые суммы якобы за выполнение проектно-сметных работ, тратили на обеды, вина, папиросы [26, л. 176–177]. А что же сам завод? В 1937 г. состояние строительства проверялось как свердловским партконтролем, так и специальной комиссией Наркомата оборонной промышленности СССР.
Выводы были примерно одинаковыми: большинство объектов оставались недостроенными и начали разрушаться, а пущенные в эксплуатацию объекты пребывали в незаконченном виде, с большими недоделками; весьма низкое качество строительных работ; тяжёлые бытовые условия для рабочих, нехватка жилья, что привело к большой текучести рабочей силы. Притом что денежными средствами строительство было обеспечено полностью, а строительных материалов было получено даже больше, чем требовалось по плану. Но часть материалов просто расхищалась: только в 1936 г. была выявлена их недостача на полмиллиона руб. [26, л. 182–183] [26, л. 186–187а] [26, л. 227–230],[26, л. 233–234].
Несмотря на специфику производства взрывчатых веществ, на заводе не проводились противопожарные мероприятия. На стройплощадке и рядом со складами готовой продукции валялись массы хвороста, лесоматериалы, опил, мусор, жидкое горючее и т. д. Пожарные подъезды отсутствовали. Только в 1936 г. было зафиксировано девять случаев возгорания: загорались два цеха, сгорела литейная мастерская, несколько раз загорался деревянный паропровод [26, л. 181–182] [26, л. 187а]. Партконтроль оценил бытовые условия рабочих как отвратительные, нетерпимые и недопустимые. Рабочие жили в бараках, каркасных домах и землянках. Бараки были старые, неоштукатуренные, крыши протекали, обрушающиеся потолки были подпёрты стойками. В них проживали почти 6 тыс. человек, в среднем на человека приходилось 3,25 квадратных метра. 661 человек проживал в 194 землянках: ветхих, низких, тёмных и сырых.
Воду брали из водоразборной будки, находившейся на расстоянии 400–700 метров от жилья, и та поступала неочищенная и загрязнённая с Камы. Но в зимнее время водопровод часто замерзал, и воду приходилось носить с Камы за километр. Канализация отсутствовала, выгребные ямы вовремя не очищались, и нечистоты растекались по земле. Однако многие не имели даже такого жилья: 95 семей рабочих и 16 семей ИТР вовсе не были обеспечены жильём. Разумеется, на заводе была огромная текучесть кадров [26, л. 178–181] [26, л. 227]. Все эти проблемы не могли не видеть местные и областные властные инстанции. Однако Малышев не забывал платить за молчание. Секретарю парткома Колмогорцеву в 1936 г. была выплачена премия в 3,5 тыс. руб., он бесплатно обедал в столовой, жил на обустроенной даче. Вместе с директором часто устраивали застолья, ездили на охоту. Работники парткома тоже не оставались без внимания директора, даже техническим сотрудникам парткома были выданы 2,4 тыс. руб. 1400 руб. ежемесячно Малышев выплачивал редакции местной газеты, из которых 500 руб. шли редактору.
Уполномоченный НКВД на заводе Радыгин знал и о растратах государственных средств, и о недостатках строительства. Но в середине 1936 г. из кассы заводоуправления он получил 500 руб. на собственные нужды [26, л. 171–172] [26, л. 177] [26, л. 215]. Из Москвы на завод приезжали проверяющие из порохового треста, Главхимпрома, Наркомтяжпрома. Однако если даже обнаруживали недостатки, то никаких мер не принимали. Малышев, разумеется, сложа руки не сидел, в том же 1936 г. перечислил из директорского фонда в главк на постройку санатория 18 тыс. руб. [26, л. 174] [26, л. 177]. Малышева всегда отличало умение налаживать контакт с начальством. Как уже говорилось, только в первом полугодии 1934 г. аппарат уполномоченного Наркомтяжпрома перечислил хозупру Свердловского облисполкома 20 тыс. руб. Должность уполномоченного и начальника инспекции Наркомтяжпрома по Свердловской области в 1932–1935 гг. занимал как раз А. Г. Малышев. А в марте 1935 г. Малышев тепло встречал в Свердловске замнаркома Г. Л. Пятакова: израсходовал почти 2,5 тыс. руб. из спецфонда на организацию его питания, преподнёс Пятакову в подарок мраморный портрет. Не случайно в сентябре того же года Малышев получил назначение директором строящегося порохового завода № 98 [26, л. 218]. В 1937 г. Наркомат оборонной промышленности был вынужден выделить очередную сумму, теперь уже на исправление дефектов в строительстве. Началось исправление стен, заливка новых фундаментов, замена перекрытий в ряде зданий основного производства и в котельной.
Для улучшения жилищно-бытовых условий было решено в краткие сроки построить 15 стандартных домов повышенного качества, были выделены средства на капитальный ремонт всего наличного жилищного фонда. Все эти работы проводились уже при новом руководстве завода [26, л. 233]. Строительство группы заводов «Уралэлектротяжмашина» (другие названия – Электромашина, Уралэлектромаш) началось в 1931 г., и к 1937 г. на него было затрачено около 26 млн руб. За эти годы строящееся предприятие не раз подверглось реорганизациям и переименованиям, в июне 1937 г. для руководства строительством и эксплуатацией Уральского турбинного завода и Уралэлектромашины был организован Уралтурбоэльмашстрой. Проверявший работу предприятия свердловский партконтроль констатировал, что ни один объект промышленного и жилищно-коммунального строительства к тому времени полностью закончен не был.
Несмотря на это завод работал, хотя с худых крыш прямо на рабочих и оборудование лилась вода, а отопительная система в цехах не функционировала (температура зимой опускалась до нуля градусов) [25, л. 151–152] [29, с. 163–164] [1, с. 22]. Основной продукцией завода была высоковольтная аппаратура и электропечи. Согласно отчётам, производственная программа по валовой продукции заводом выполнялась. Государство, тем не менее, от такого «выполнения» терпело одни убытки. Некоторых изделий завод не сумел выпустить ни одной штуки, других – выпустил единичные экземпляры, да и те часто оказывались негодными для эксплуатации. А выполнение по валу получалось главным образом за счёт сверхпланового выпуска более лёгкой в изготовлении продукции – некоторых типов разъединителей, а также электропечей. Однако выпущенные и высланные заказчикам разъединители не удовлетворяли эксплуатационным требованиям. То же самое касалось изготовленных электропечей: заказчикам приходилось доводить их до ума, что обошлось им дополнительно почти в 80 тыс. руб. [25, л. 149– 150].
Вообще парадность и очковтирательство были излюбленными методами руководства строительства и завода во главе с Иваном Михайловичем Пронем. Во время состоявшегося в конце 1936 г. VIII чрезвычайного съезда советов М. И. Калинину была вручена модель масляного выключателя типа ВМГ-22 под видом освоенной заводом продукции. Однако даже полгода спустя завод так и не сумел наладить выпуск этих выключателей. Тогда же, в декабре 1936 г., Пронь отрапортовал в областные властные инстанции о том, что «Уралэлектромашина добилась освоения производства впервые в СССР трубных электропечей, от производства которых отказались все мировые фирмы». На самом же деле эти электропечи не были освоены даже в июле 1937 г. Отчитывался Пронь и о выполнении планов по жилищному строительству, тогда как эти дома ещё долгое время оставались недостроенными [25, л. 133] [25, л. 148]. Жилищные условия рабочих свердловский партконтроль в 1937 г. назвал «совершенно нетерпимыми»: грязь, теснота, крыши протекали, печи дымили, зимой промерзали стены. Ввиду отсутствия воды многие умывались водой из луж и канав прямо на строительстве либо вообще не умывались. Баня находилась в полуразрушенном состоянии и способна была пропустить максимум 8–10 человек в час. Потому рабочие вынуждены были отправляться в бани, расположенные в других районах города.
Как следствие – огромная кадровая текучесть и рабочей силы, и инженерно-технических работников [25, л. 135–137]. Куда же смотрело местное и московское руководство? Всё дело в том, что директор Уралтурбоэльмашстроя И. М. Пронь не забывал одаривать начальство. За счёт завода рассылались продуктовые посылки первому секретарю Сталинского райкома Коссову, заместителю председателя горсовета Корневу, председателю райсовета Власову, прокурору Сталинского района Шурову и другим. Различные подарки делались секретарю горкома Кузнецову и секретарю райкома Коссову. Такой директор завода был угоден «областным вождям», и не случайно Пронь на партийных собраниях заявлял, что ему в работе «крепко помогал» И. Д. Кабаков [25, л. 132] [25, л. 141]. «Выполнение» плановых показателей позволяло заводскому руководству тратить на своё материальное благополучие огромные суммы. Под предлогом снижения себестоимости и перевыполнения производственной программы на премии было израсходовано почти 200 тыс. руб. Директор Пронь получил 11 775 руб., его заместитель Аввакумов – почти 9 тыс., технический директор Гельцер – 21 720 руб., коммерческий директор Верещагин – 11 520 руб., и т. д. В 1936 г. был создан директорский фонд в объёме более полумиллиона руб., средства из которого в основном шли на обслуживание узкого круга людей – директора и его приближённых. Из этого фонда расходовались деньги на путёвки в санатории и дома отдыха (37 тыс. руб.), на денежные пособия под видом оплаты за дополнительную медпомощь и лечение (69 тыс. руб.), на постоянные места в театры (40 тыс.), на премии (13 тыс.). Самым «больным» из заводского руководства предсказуемо оказался директор Пронь, который получил «на лечение» 2800 руб. Большие суммы, от тысячи до двух, на те же цели получили его заместители и начальники отделов. Про вышестоящих Пронь не забывал: 10 тыс. руб. были перечислены в Москву, в Главэнергопром [25, л. 132] [25, л. 143–144] [25, л. 147–148].
Из директорского фонда на покрытие потерь по общественному питанию было выделено 218 тыс. руб., из которых 171 тыс. – на удешевление стоимости питания. Как показала проверка, под этой благородной вывеской со складов списывались огромные «потери» продуктов питания и различного имущества. Так, по одному только акту у кладовщика Акулова было списано более тонны муки, более полутонны мяса, почти 1,8 тонны сахара, 300 килограммов лапши, более 100 килограммов риса, 17 поросят и т. д. У кладовщика Виноградова были списаны 41 скатерть, 50 стульев, более двухсот столовых ножей, столько же вилок и т. д. В 1937 г. было списано продуктов и имущества почти на 25 тыс. руб. Всё расходилось по «своим людям». За труды кладовщик Акулов получил 300 руб. в виде денежного пособия «на лечение», его непосредственный начальник – заведующий складским хозяйством Бородулин получил 1300 руб. [25, л. 141–144]. Но и это ещё не всё. Для собственного премирования заводское начальство использовало спецфонд, из которого в том же 1936 г. Пронь получил 2753 рубля, Гельцер – 1500 руб., начальник административно-хозяйственного отдела Молев – 1750 руб., начальник железнодорожного транспортного цеха Медведев – 1100 руб., и т. д. Всего на премии из этого фонда было потрачено 43 тыс. руб. В первую половину следующего 1937 г. из спецфонда было израсходовано без малого 15 тыс. руб., из которых секретарь парткома Петров получил 1,5 тыс., заместитель директора Корнев – 1700 руб., и т. д. Из этого же фонда оплачивались некие «спецрасходы», отчётность по которым не предоставлялась. В частности, на «спецрасходы» деньги получала буфетчица Игонина [25, л. 142–143]. Учитывая размеры всевозможных премий и пособий заводского начальства, напрашивается вывод, что лояльность со стороны властных структур была обусловлена не только получением от И. М. Проня продуктовых посылок. Обращает на себя внимание то, как директор пояснял ситуацию со строительством.
В июле 1937 г. на вопрос ответственного контролёра свердловского партконтроля Левковича: «Чем объяснить, что у вас ни один объект строительством не закончен?» – директор Пронь с цифрами в руках убеждал, что причиной тому недостаточное финансирование: «Основная причина неразвёртывания строительных работ состоит в том, что не получали своевременно ассигнования. Вот посмотрите, товарищ Левкович, свистопляску, которая шла по линии ассигнования строительства, обратите внимание, что делалось по линии капиталовложений» [25, л. 120]. А получаемые заводским начальством высокие премии, в частности, выплаченные 21 тыс. руб. Гельцеру, Пронь объяснил следующим образом: «Это за два года. Коммерческий директор Уралмашзавода получил премии за 36-й год 26 тыс. руб.» [25, л. 111]. С серьёзным сопротивлением со стороны «областных вождей» столкнулся свердловский партконтроль, когда в 1936 г. начал проверку работы свердловского треста «Медсанстрой». Ведь начальник треста Василий Георгиевич Верёвкин пользовался у них большим авторитетом. Председатель облисполкома Головин на совещании строителей и на заседаниях президиума облисполкома ставил Верёвкина в пример как лучшего строителя, который выполнял план и снижал себестоимость строительства.
Кабаков тоже считал его лучшим руководителем строительства в области. По указанию Кабакова «Уральский рабочий» вынужден был опровергнуть свою же собственную заметку от 8 сентября 1936 г. «Фигаро из Санстроя», где Верёвкин был показан не в лучшем свете: что получал сразу несколько окладов, ремонтировал себе за счёт строительства квартиру, а построенные объекты принимались с недоделками. Начальник треста призывал первого секретаря обкома вмешаться и приостановить проверку партконтроля. Но уполномоченный КПК К. И. Бухарин ближе к 1937 г. стал проводить более независимую от обкома политику. В январе и в феврале 1937 г. Кабаков был проинформирован партконтролем о махинациях в тресте, но на его отношение к Верёвкину это не повлияло. В марте на пленуме Свердловского обкома ВКП(б) Бухарин выступил с информацией о тресте, назвал Верёвкина жуликом и поставил вопрос о снятии его с работы и предании суду. Кабаков же прерывал Бухарина недовольными репликами, говорил, что 15 комиссий обследовали работу Медсанстроя и не нашли ничего преступного [24, л. 445–446] [24, л. 506]. В то же время итоги работы треста «Медсанстрой» были вполне очевидны. В 1936 г. трест должен был закончить строительство ряда медицинских учреждений – областной клинической больницы, акушерско-гинекологического института, фельдшерской школы, кухни-столовой, клуба, яслей медгородка, а также произвести капитальный ремонт туберкулёзного санатория на общую сумму 10,2 млн руб.
Однако фактически выполнение плана строительства в том году в среднем составило всего лишь 60 %. Как установила проверка, убытки на строительстве исчислялись 1,5 млн руб., перерасход по зарплате составил более миллиона, по административно-хозяйственным расходам – 270 тыс. руб. Руководство трестом во главе с Верёвкиным составляло фиктивные акты с указанием завышенного процента выполнения строительных работ с целью получения дополнительных средств из Комбанка. Комбанк, не проверяя эти документы, переплатил тресту более двух млн руб. [22, л. 7] [24, л. 463–464] [24, л. 504]. Верёвкин завышал стоимость строительства и, вместе с тем, заменял стройматериалы против сметы на худшие и более дешёвые. Сданные объекты не только имели массу недоделок, создавали множество проблем при эксплуатации и требовали больших капиталовложений на устранение дефектов: надёжность конструкций тоже вызывала большие сомнения. Это, в частности, следует из заявления бывшего начальника строительства областной клинической больницы (в будущем – городская больница скорой медицинской помощи в Свердловске) инженера Мастакова. Заявление было датировано сентябрём 1936 г. – то есть тем временем, когда Верёвкин был в силе и пользовался непререкаемым авторитетом у «областных вождей». Согласно этому документу, начальник треста Верёвкин заявил Мастакову, отказавшемуся производить монтаж арматуры для перекрытий больницы из бракованного металла: «Делай как-нибудь. Что ты боишься употреблять железо-недокат, что, тебе жить в этом здании самому что ли? Лишь бы сдать, а там наплевать». Мастаков ответил Верёвкину, что такие установки несовместимы со званием советского специалиста, за которого тот себя выдаёт. После этого инцидента Верёвкин перестал с ним разговаривать, а вскоре убрал Мастакова с должности начальника строительства. В заявлении строптивый инженер назвал эти указания Верёвкина установками врага [24, л. 14] [24, л. 308] [24, л. 313] [24, л. 453] [24, л. 461]. Зато местную власть такой начальник треста вполне устраивал.
Верёвкин за счёт треста отремонтировал здание Ленинского райкома ВКП(б) города Свердловска и отдал райкому отопительный котёл (котёл предназначался для детских яслей в Ирбите, в связи с чем открытие яслей было отложено), а секретарю этого райкома Носыреву подарил дорогое никелированное кресло. Дефицитный линолеум, предназначенный для областной больницы, был израсходован на квартиру председателя облисполкома Головина во Втором доме Советов, на кабинет заведующего облфинотделом Хороша и на квартиру его заместителя Быкова, на квартиру управляющего Свердловским отделением Комбанка Матюшина, а также на рабочие кабинеты Матюшина и его заместителя, на кабинеты председателя Свердловского горсовета Мизенко и его заместителя Федоренко, на квартиру самого Верёвкина и т. д. (после того как линолеум закончился, Верёвкин поставил вопрос о его отсутствии на строительстве). В начале 1936 г. Верёвкин отправил наркому здравоохранения РСФСР Каминскому, его заместителям Гуревичу и Конгенорину, начальнику капитального строительства наркомата Гольденбергу и инспектору Малиновскому комплекты именных кресел и тумбочек. Такие же были изготовлены и подарены И. Д. Кабакову и В. Ф. Головину, а заведующему Свердловским облздравотделом К. А. Коновалову достались кресло, тумбочка, вешалки и дорожный ящик [24, л. 446] [24, л. 454–457] [24, л. 483] [24, л. 490] [24, л. 508]. Но, наверное, не за кресла и тумбочки областное и наркоматовское начальство закрывало глаза на то, что у Верёвкина на строительстве в неизвестном направлении уходили многие сотни тыс. руб., а другие сотни тыс. тратились на личные нужды трестовского руководства, в огромном количестве исчезали различные строительные материалы, объекты стояли в недостроенном виде, а построенные и сданные в эксплуатацию медучреждения вскоре приходилось закрывать на капитальный ремонт.
Что Верёвкин по-барски обеспечивал нужных ему людей, а тех, кто его в чём-то обвинял или критиковал, под разными предлогами увольнял [24, л. 313] [24, л. 445–464] [24, л. 505–511]. Верёвкин не раз бравировал своими контактами с Кабаковым. В частности, затягивая строительство детских яслей, он неоднократно заявлял, что если ему не увеличат финансирование относительно сметы на 100 тыс. руб., то он уберёт со строительства рабочих. При этом Верёвкин не скрывал, что такую установку получил лично от Кабакова [24, л. 65–66] [24, л. 303] [24, л. 382]. Чувствуя за собой поддержку, Верёвкин вёл себя весьма самоуверенно. Даже ревизионной комиссии Наркомата здравоохранения заявил: ничего я вам не скажу и справок не дам, идите и ищите сами, что вам нужно [24, л. 326]. Достаточно частые контакты Верёвкина с Кабаковым, указания Кабакова о завышении стоимости строительных работ, защита Верёвкина Кабаковым от посягательств партконтроля и от критиков при очевидных неудовлетворительных итогах работы треста, – всё это в совокупности указывает на материальную заинтересованность «вождя уральских большевиков» в деятельности Медсанстроя под руководством Верёвкина.
Как потом выяснилось, хвалёный Кабаковым и Головиным начальник треста Верёвкин был закоренелым мошенником, в прошлом по этим причинам исключался из партии и имел судимость, что тщательно скрывал. Несколько лет, до 1927 г., он работал управляющим Уральским районом Акционерного общества «Транспорт», после чего был осуждён за бесхозяйственность и растраты к девяти месяцам лишения свободы и исключён из партии. Позже в партии восстановился. В 1934 г., работая в стройсекторе Челябинского облзу, сорвал план строительства МТС и растранжирил средства, но сумел сбежать в Свердловск и таким способом уйти от наказания [24, л. 326–329]. В Медсанстрое Верёвкин опирался на «своих людей», расставленных на ключевых постах в тресте и в стройсекторе облздравотдела. На место секретаря парткома ему удалось протащить своего старого дружка Трубакова, специально для которого учредил должность коммерческого директора с большим окладом. Вся эта дружная команда под водительством Верёвкина занималась разворовыванием государственных средств [24, л. 325] [24, л. 369] [24, л. 450–453]. «Ведь лучше, когда друг-приятель сидит в плановом отделе, друг-приятель – в бухгалтерии, друг-приятель – в отделе снабжения, и попробуй любой отдел критиковать, конечно, директор Киселёв никак не позволит, – говорилось на городской партконференции об одном из кабаковских ставленников – директоре Свердловской мебельной фабрики, бывшем начальнике с Химстроя, откуда в своё время поступали гигантские суммы в городскую лечкомиссию.
– Попробуй критиковать любого инженера и техника, которого директор любит, конечно, он не позволит. Поэтому директор Киселёв не только не давал критиковать, а если кто попробует критиковать из профсоюзных или партийных руководителей, то он сейчас же поставит вопрос о снятии. В результате этого в течение двух лет в профорганизации сменилось 18–20 человек, а в парторганизации – восемь человек руководителей». Кто же мог Киселёва «тронуть», если он чаще бывал в обкоме и горкоме, нежели на своём рабочем месте. И бросал все силы рабочих не на выполнение производственной программы, а на изготовление уникальных стульев и кресел для Кабакова и Кузнецова. «Выходит, что подхалим Киселёв брал индивидуальные заказы, а мебели, необходимой для населения, мы дать не могли», – заявлял фабричный столяр и парторг в одном лице, отчаянный борец с местными расхитителями Суворов. Зато Киселёв любил повторять: «Я поставлен Кабаковым», и эти слова были самой надёжной охранной грамотой от любой критики, любой ревизии [15, л. 117–118]. Следует отметить, что барская, роскошная жизнь всевозможного начальства протекала на фоне трудного, часто – невыносимо тяжёлого материально-бытового положения рядовых работников.
Бараки для рабочих разваливались, жили в них в страшной тесноте и грязи. Средства на строительство, ремонт и благоустройство жилья для рабочих были предусмотрены и выделялись из Центра, но по воле руководителей заводов и трестов они расходовались на иные цели. Нередким явлением, если судить по документам, были обсчёты рабочих при начислении им заработной платы, задержки с выплатами, перебои в снабжении продуктами и промтоварами. Промышленные объекты вводились в строй с недоделками, с отступлением от норм и правил, что в последующем препятствовало выполнению производственной программы и даже нормальному функционированию предприятий, а также создавало тяжёлые условия труда для рабочих, приводило к заболеваемости, массовому травматизму и гибели. Из-за невыносимых условий труда и бедственного материального положения работники уходили с предприятий. Текучесть кадров крайне негативно сказывалась на реализации планов индустриализации на Урале. Незаконные действия хозяйственных и партийных руководителей шли вразрез с провозглашаемым советской пропагандой образом коммуниста, с идеями равенства и справедливости. Они причиняли не только огромный экономический ущерб, но и наносили непоправимый репутационный урон, дискредитировали советскую систему власти в целом.
Правильная ссылка на статью: Сушков А.В., Бедель А.Э., Пьянков С.А. — Индустрия роскошной жизни: к вопросу о коррупционных взаимоотношениях руководителей уральских партийно-государственных структур и хозяйственных организаций в 1930-е годы // Genesis: исторические исследования. – 2019. – № 8. – С. 69 - 88. DOI: 10.25136/2409-
868X.2019.8.30518 URL: https://nbpublish.com/library_read_article.php?id=30518