Настроение — Италия: выставка Никиты Макарова в Музее архитектуры

Столичные музеи продолжают «отыгрывать» свои проекты у пандемии.

В Музее архитектуры имени А.В. Щусева открылась выставка «Nikita Makarov: in propria persona», запланированная еще на ноябрь, но отложенная из-за локдауна. Экспозиция, развернутая в камерном пространстве Аптекарского приказа, переносит зрителя из заснеженной Москвы в залитую солнцем Италию.

Никита Макаров принадлежит к московской академической школе живописи, как и мастера пейзажа Елена Леонова и Андрей Макаров — его бабушка и дедушка. Никита признается, что редко рассказывает о своей семье, предпочитая говорить за себя. Хотя его интерес к искусству кажется совершено закономерным, ведь прадед художника — писатель Леонид Леонов, автор легендарного романа «Пирамида», а прабабушка — дочь известного издателя Михаила Сабашникова. Еще одна знаменитая родственница — Маргарита Сабашникова, художница и писательница, жена Максимилиана Волошина.

«Недавно в «Гараже» была выставка «Мы храним наши белые сны». Там можно было увидеть автопортрет Маргариты Сабашниковой. Она была последовательницей Рудольфа Штайнера, увлекалась мистицизмом — тогда была мода на его учение», — рассказал журналистам Никита Макаров.

Сам художник выбрал в «проводники» Жоржа Сёра: он пишет пуантелью, как и знаменитый импрессионист.

— Все началось с увлечения Пьером Боннаром, — рассказывает Макаров. — Потом я три года прожил в Париже, в квартале Марэ. И в какой-то момент обратил внимание на Сёра, стал читать о его технике, о воздействии света и цвета на сетчатку глаза. Он подвел под свой метод научную основу, и меня это заинтересовало. При этом Сёра умер рано, в 31 год, и у него не осталось учеников. Он был первооткрывателем и очень ревностно к этому относился. Его метод мне интересен прежде всего с точки зрения научного подхода.

Камерные работы Никиты Макарова, будь то оливковые деревья в Гарньяно, цветущие холмы Чертальдо или рыбацкий пляж острова Искья, переносят зрителя в Италию, где художник прожил 8 лет. «Меня часто спрашивают, почему я там не остался, — поделился с журналистами живописец. — Наверное, потому что не было возможности для интеграции: это связано с устройством социальной жизни в Италии и с тем, какую роль там играет современное искусство. Мне бы все-таки хотелось относить себя к классике. Увереннее чувствую себя на больших камнях».

При этом произведения Макарова — это не попытка творить «как раньше», словно не было ни XX века с его безумными экспериментами, ни двух десятилетий XXI столетия. Небольшие, написанные пуантелью картины — не копирование классиков, но осмысление их наследия через призму накопленного опыта. На своеобразное «остранение», даже игру указывает живописная «рамка» — дополняющая деревянную, в которую заключена работа. Тонкий узор из точек по периметру картины — намек на некоторую дистанцию: когда наследие великих мастеров не воспроизводится, но осмысляется на новый лад.

А заодно это намек на условность изображения — на максимальный отход от того, что можно назвать «реализмом». Для московского художника не так уж важна фотографическая точность. Хотя он признает, что пишет по реальным впечатлениям, а также использует разнообразные документы — подобный подход позволил не прекращать работу в 2020-м, когда поездки практически сошли на нет:

— Я использую все — от набросков до карт Google. Однако для меня архитектура и предметный контекст внутри картины — просто мозаика. А брошенный шлепанец, забытый мячик, детский велосипед — набор знаков для выражения эмоций.

Действительно, пейзаж у Макарова становится выражением внутреннего состояния автора — поэтому документальность отходит на второй план. Люди на его картинах редкие гости, да и то исполняющие лишь роль стаффажа. Иногда их присутствие обозначается с помощью своеобразного «минус-приема» — того же брошенного шлепанца или спасательного круга. Причина кажущегося равнодушия к человеку объясняется тем, что не стаффажные фигурки главные герои картин Макарова, его настоящий герой — зритель, который должен вступить в диалог с живописцем и, погрузившись в изображение, пережить те же чувства, что и автор. Так пейзаж Никиты Макарова приобретает все признаки лирического жанра. Именно законы лирики предполагают отождествление с чувствами лирического героя — который почти неотделим от автора. Присвоить себе чувства автора и героя, превратить диалог с ними в диалог с самим собой — так происходит восприятие лирического произведения. Подобной автокоммуникации художник ждет и от зрителя.

Любопытно, что Никита Макаров тяготеет к средневековой технике: признается, что деревянная доска и темпера (а вовсе не холст и масло) — его зона комфорта. Эта техника, характерная для иконописи, отсылает к русскому наследию в его работах. Впрочем, по словам художника, у него есть отдельная серия, посвященная России:

— Это проект, который все никак не может состояться. Он посвящен одному маленькому городку, Переславлю-Залесскому, и его исчезающей архитектуре. Называется «Точка невозврата»: это своеобразные портреты домов. У Эдварда Хоппера есть известная картина — «Дом у железной дороги». Ею вдохновлялся Альфред Хичкок в фильме «Психо», когда создавал отель, в котором происходит действие. Такой архитектор одиночества. И мне это очень близко.