О душах живых и мёртвых
Оренбургский драматический театр им. Горького – 160-й сезон
Ощутив некие жизненные токи, общественные потребности, театр ищет сценическую литературу, которая бы им отзывалась, вступала с ними во взаимодействие. Классическую или современную, отечественную или зарубежную, бывает по-разному, важно, чтобы отзывалась. Поэтому спектакли оренбуржцев, во всяком случае, лучшие из них, живут долго, совершая движение во времени.
Всё то же на сцене – и скелет доисторического чудища, ихтиозавра ли, другого ли чего, а напротив – пробитый множеством пуль подержанный «мерседес». Такая вот прихотливая дорога борений человечества – между ихтиозавром и «мерседесом», а посредине с испугом и любопытством мечется некое человекоподобное существо, прикрытое шкурой. Не абы кто, король Ричард III – в ближайшем будущем.
Я приготовился к тому, чтобы ещё раз увидеть знакомое, давно понравившееся, но только вдруг – нет, что-то не так, не совсем так, как было. Быстрее, чем прежде, уходят первобытность, пещерность, быстрее испуг и любопытство уступают место наглой уверенности и презрению к окружающим, относительно которых и прежде не заблуждался, но всё же ценил их несколько выше. Незаслуженно, как теперь понял, конечно же незаслуженно.
Что отличает Ричарда от тех, кто вокруг него сгрудился? Не масштаб личности (какой уж тут масштаб), не государственные таланты (какие уж тут таланты), но некое подспудное, подкорковое чутьё к человеческим порокам и слабостям, пусть тщательно скрываемым, которые стравят в конце концов, заставят перегрызть друг другу глотки, открывая Ричарду дорогу к трону, почти беспрепятственную. Так, чуть-чуть подтолкнуть, направить, отпихнув одного, добив другого…
Нынешний Ричард III, в отличие от премьерного, увереннее и глубже укоренился в реальности, уверовав в свою неуязвимость, в то, что его способ существования – норма и иным быть не может. И на любое отклонение от этой нормы стал реагировать с особенно болезненной чуткостью – будь то герцог Бекингем (артист Борис Круглов), усомнившийся (ненадолго!) в необходимости детоубийства, или сэр Тиррел (артист Сергей Кунин), готовый убивать сверх определённой ему квоты. Оба ненадёжны. Надо, чтобы все были на одно лицо, без самодеятельности, без инициативы, и уж конечно без зачатков совести. Без зачатков! Ну и без кровожадности, превосходящей кровожадность патрона.
Кончают, однако, шекспировские злодеи плохо, и Ричард Олега Ханова не исключение. Беда, однако, в том, что на его месте может оказаться новый Ричард: в обществе, массово лишённом чести и достоинства, дорога таким вот ричардам опять-таки открыта.
А что же Исрафилов, реалист по исконной своей сути? А Исрафилов услышал в причудливом сочинении Мопассана-Сигарёва, видимо, всерьёз волнующие режиссёра мотивы ухода из жизни чести, достоинства, милосердия. При этом, думается, существенной была и попытка решения новых профессиональных задач, суть которых в том, чтобы расширить сферу творческих действий, повернуть артистов в сторону непривычного им психологического гротеска.
И вот что получилось: попутчики Пышки и прусский офицер (артист Андрей Иванов) – ну да, манекены, куклы, персонажи из мира выморочного, перевёрнутого, и вдруг – именно вдруг, нежданно-негаданно – едва ли не в каждом из них проблеснёт человеческая искорка, напоминающая, что и они были когда-то людьми. Или показалось? Нет, не показалось. Мгновение сыграно. Но мгновение – не более.
И тем пронзительнее – на резком контрасте – незащищённая, беспомощная, и, однако, неуничтожимая человечность Пышки в исполнении Татьяны Вдовиной. И усталая, отчаявшаяся душевность хозяина гостиницы (артист Сергей Тыщенко).
Демократические убеждения я разделял всегда. Наблюдая отечественные схватки между дежурными либералами и дежурными консерваторами, вспоминал, случалось, Городулина и Крутицкого из пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты», всякий раз приходя к выводу, что к сказанному классикам мне, пожалуй, добавить нечего. Приверженцем социализма с человеческим лицом был, есть и – похоже, до конца – буду. С этим встречал XX съезд. С этим – негодовал по поводу вступления наших войск в Чехословакию. С этим – ходил к Белому дому в августе 91-го года. И вот по прошествии десятилетий, на склоне жизни я хочу понять, задаю вопрос: как получилось, что вместо социализма с человеческим лицом мы общими усилиями соорудили капитализм, да ещё и с лицом нечеловеческим? Вопрос – обществу, руководителям этого общества, самому себе – в первую очередь. Склонен думать, что вопрос этот задаю не я один, а вот разделить, осмыслить нарастающее душевное напряжение театральное искусство наше как-то не торопится.
Поляков и Исрафилов хотят разделить, ищут ответ. Вместе с артистом Борисом Кругловым они проводят героя, бизнесмена средней руки Свирельникова, кругами нынешней нашей действительности. Кругами ада их не назовёшь – всё обыденно, всё то, с чем каждый из нас сталкивается на каждом шагу. Ну да, не назовёшь, и однако… Нормальный человек – не злобный, не подлый – начинает постепенно, незаметно для себя увязать в соображениях и поступках, которые ещё совсем недавно были для него органически неприемлемы. Прежние ценности, и это слово выговорю – святыни – принялись рушить, не озаботившись тем, живые они или мёртвые, а ведь были-то разные, были и есть. А на освободившееся-то место – что? Так ведь получается – ничего. Только свято место, как известно, пусто не бывает. Вот и дожили: предать друга – плохо, но иногда приходится, взятка – нормальное дело, услуга. А в финале спектакля не умершая, как оказалось, совесть делает укол в сердце бизнесмена Свирельникова, смертельный укол, потому что круги пройдены и назад пути нет. Художественный диагноз поставлен. Жёсткий.
Но, оглянувшись, устремляет взор в души героев, упорно различая в них стремление к правде и свету. Пусть не развиты души, пусть стремление это обретает порой формы нелепые, как, например, покупка Андреем Ериным никому не нужного микроскопа или побег Стёпки из тюрьмы за два месяца до освобождения. Но в форме ли в конце концов дело, если живы их души, Андрея и Стёпки, живы и окликают друг друга… А формы – что ж, найдутся, надо полагать. И слова найдутся, которыми они, милые люди, скажут об окружающем всё, что думают, и, не исключено, скажут так, что мало не покажется. В премьерном варианте спектакль, отчаянно прорываясь к словам, завершала немая девушка Верка (артистка Лейла Гусейнова). Сегодня ей вторит ещё одна девочка. Совсем маленькая, но упорная, может она-то, подросши, и скажет. Найдёт слова, прорвёт немоту. А может другой кто. Здесь не точка, а многоточие.
Когда речь заходит о минувшей войне и сегодняшней сцене, часто приходится слышать: новых пьес нет, старые отыграны, публика не пойдёт. Оренбургский театр выпустил два спектакля к 70-летию Великой Победы.
Один – «Письма памяти» – это пластические этюды в постановке балетмейстера Олега Николаева, вполне современная ритмика которых органически сочетается с мелодиями военных лет, мелодиями оттуда, в исполнении Бернеса, Утёсова, а не нынешних звёзд шоу-бизнеса, которые лучше бы пели что-то другое. Оренбургские актёры, особенно молодые, демонстрируют здесь ещё одну грань своих умений, и время, которое в зале мало кто помнит, становится на час с небольшим нашим с вами сценическим временем.
Не знаю, в каждом ли городском музее есть специальные отделы, посвящённые Великой Отечественной войне, но во многих городах, наверное, есть. Однако именно в Оренбурге режиссёр Исрафилов и драматург Павел Рыков догадались в свой музей заглянуть… И оказалось, что с этим именно городом связаны имена легендарного генерала Александра Родимцева, поэта Мусы Джалиля, композитора Василия Соловьёва-Седого, поэта Алексея Фатьянова, и ещё – менее известных людей, но каждый со своей уникальной судьбой и своим вкладом в Победу. Рыков написал пьесу, Исрафилов поставил спектакль – «Позови меня в прошлое», который идёт при полном зале.
Разумеется, художник волен выбирать темы, материал, ракурсы, прогнозировать, на что публика пойдёт, а на что нет. Только вот – коль скоро речь идёт о Великой Отечественной – есть здесь некие моменты особые, совестливого что ли, нравственного свойства…
****
Ярослав Смеляков вспомнился:
Я стихи писать не буду
Из-за всякой ерунды:
Что мне ссуды, пересуды,
Алиментные суды.
Рифкат Исрафилов из-за ерунды спектакли не ставит.