Сегодня – день рождения Некрасова. Продолжение-3
В прошлом посте мы говорили о том, что в редакции некрасовского «Современника» произошёл раскол. Коллектив редакции раскололся на либералов и ревдемократов: дворян-либералов - писателей и разночинцев-ревдемократов – литературных критиков и публицистов. И что Некрасов в этой полемике поддержал ревдемократов. Полемика вроде бы касалась художественной литературы, и если воспринимать её так, то мне трудно определить, на чьей я стороне. Если несколько упростить предмет полемики, то нужно определить, что важнее в художественной литературе – её эстетическая составляющая, совершенство её формы или глубина содержания. Пушкинский Моцарт в «Моцарте и Сальери» сказал: «Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой, Единого прекрасного жрецов», и эти слова находят живейший отклик в моём сердце. И в самом деле, ну её, эту пользу презренную, отдадимся эстетическому наслаждению, нет наслаждения выше. Вообще чистое искусство, искусство для искусства – это очень близко мне, хоть я и считаю это слабостью, борюсь с этим в себе. А именно это защищали представители либерального крыла в «Современнике».
А вот Некрасов сказал: «Сейте разумное, доброе, вечное»… И на этот призыв трудно не откликнуться, трудно его не поддержать. Если представить себе, что талантливый художник, способный создать совершенную форму, движим недобрыми намерениями, а такое возможно, то чем он талантливее, тем больше вреда он может принести. И что такое вообще красота? Как вопрошал Заболоцкий, «что есть красота и почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» Красоту можно оценить по нравственной шкале? Какое отношение к нравственности имеет Венера Милосская, «Дама с горностаем» Леонардо да Винчи. Или красота природы. А представление о красоте у всех одинаковое или есть различия? А если есть различия, то с чем они связаны? Словом, с этой красотой чёрт ногу сломит.
Чернышевский написал на эту тему диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности». Я в университете начала писать дипломную работу об этой диссертации Чернышевского. Работа Чернышевского представляла собой полемику с «Эстетикой» Гегеля. О своих приключениях с этой дипломной работой я уже рассказывала в нашем ЖЖ. Я с этим долго возилась и пришла к выводу, что Чернышевский прав далеко не во всём. В некоторых вопросах правота Гегеля была для меня очевидна. Но научный руководитель моей дипломной работы, Игорь Иванович Виноградов, со мной не согласился. Впоследствии он стал диссидентом и даже редактором русской версии журнала «Континент», но тогда он стоял на железобетонных советских позициях. Он ни в чём не мог признать правоту Гегеля, потому что Гегель был идеалист и немец, а Чернышевский был русский философ-материалист. Такова была позиция тогдашних советских марксистов. А советские марксисты – это тогда была особая секта в марксизме. И это было такое время, подобного которому в нашей стране не было ни до, ни после, когда официальная пропаганда прямо провозглашала превосходство русской нации над всеми остальными. Всё хорошее придумали в России. Россия – родина абсолютно всех великих изобретений, определивших развитие человечества, мировой технический прогресс. Тогда это вызвало волну анекдотов, в них рассказывалось о диссертации на тему «Россия – родина слонов» и т.п. Тех, кто не стоял на этих позициях, обвиняли в «низкопоклонстве перед Западом», придумали же такую формулировку. И это было очень серьёзное обвинение, грозившее большими неприятностями. Вот мой научный руководитель Игорь Иванович Виноградов целиком стоял на этих официальных позициях. Он ничего мне не возражал по существу, только твердил, что Гегель – идеалист и поэтому прав он быть не может. То, что Маркс никогда не упускал случая лишний раз назвать себя учеником этого «великого мыслителя», и то, что Гегель - «отец диалектики», для Виноградова значения не имело.
Я пошла в депозитарий диссертаций, защищавшихся в МГУ за многие годы, и нашла там диссертацию именно на мою тему, которую защищал в 1929 году некто, не помню фамилии. Этот некто написал в своей диссертации точно то, что я написала в своей дипломной работе. Значит, в 1929 году советские марксисты были ещё действительно марксистами. Убедившись в своей правоте и в невозможности работать с Игорем Ивановичем, я решила расстаться с ним и сменить тему дипломной работы. Я взяла тему по драматургии Чехова и Горького и попросила Валентина Хализева руководить моей работой. Он был племянником Геннадия Николаевича Поспелова, это всё, что я о нём знала, но это была хорошая рекомендация. Хализев согласился, но заметил, что до защиты осталось всего полгода, и усомнился, успею ли я. Он спросил, почему я так поздно принимаюсь за работу, что я делала полгода? Я ему рассказала о своих приключениях с Чернышевским, Гегелем и Виноградовым. Он очень смеялся. Спросил, рассказала ли я Виноградову о диссертации 1929 года. Я сказала, что нет, он спросил, почему, и я сказала: «Потому, что воспитание молодых преподавателей МГУ не входит в мои обязанности». Ну вот, я опять отвлеклась от темы, всё о себе да о себе.
Я хочу сказать, что либералы в «Современнике» всей своей писательской практикой, своим творчеством опровергали свои теоретические рассуждения. Полностью опровергали. Это они создали великую русскую литературу, которую советское литературоведение называло литературой критического реализма и которую Никита Михалков в фильме «Солнечный удар» прямо обвинил в русской революции.
Ну, в частности, Лев Толстой. В России тогда было три острых вопроса: крепостное право, польский вопрос и завоевание Кавказа. Толстой написал обо всех трёх. О крепостном праве он написал «Утро помещика». В этом произведении он показал, что крепостное право ведёт к вырождению нации. У Толстого, о чём бы он ни писал, всегда можно заметить три слоя, три причины происходящего: социальную, психологическую и, я бы сказала, медицинскую. Ну, скажем, в «Анне Карениной». У трагедии Анны Карениной есть три причины: социальная – то, что её связь с Вронским и уход от мужа изменили её социальное положение, психологическая причина, связана с первой. Её сомнения в любви к ней Вронского были связаны с тем, что её социальное положение изменилось, а положение Вронского осталось прежним. Его по-прежнему принимали в свете, и он мог вести прежний образ жизни, в то время как она оказалась изолированной, одинокой и зависела только от него. И медицинская причина – приём морфина, дозу которого она всё время увеличивала.
И в «Утре помещика» герой произведения – молодой помещик, вступивший в права наследования, хочет заботиться о своих крестьянах, быть им отцом родным, сделать их счастливыми, он готов посвятить этому всю свою жизнь, но из этого ничего не получается. Социальная причина – крепостное состояние этих крестьян. Психологическая причина связана с первой. Крепостной человек не может самостоятельно планировать свою жизнь даже на несколько дней вперёд, потому что не знает, как распорядится им хозяин. А жизнь не по собственному плану не может быть счастливой. Он и не думает о счастье, ему бы как-нибудь выжить. Следствие всего этого – апатия, клиническая депрессия, поведение крестьян говорит именно об этом. Никакие благие намерения помещика в этой ситуации ничего изменить не могут. Крепостное право нужно отменить по медицинским показаниям.
Польский вопрос – это произведение с многоговорящим названием «За что?» В основе этого произведения лежит реальная история. У героев есть реальные прототипы, и в жизни с ними действительно происходило всё то, что происходит в этом произведении. Я затрудняюсь определить его жанр. Я склонна назвать его документальной повестью. Герой произведения - польский офицер Иосиф Мигурский, участник польского национально-освободительного движения. За участие в восстании 1830 года он разжалован в солдаты и сослан в крепость на Урале. Туда к нему приезжает его любимая девушка Альбина. Он счастлив, не может поверить, что она бросила благословенную, горячо ими любимую Польшу и приехала в проклятую Россию к этим чудовищам русским из любви к нему. Они венчаются, чтобы их обвенчать, приезжает ксендз из Оренбурга. Они живут в нужде, подвергаясь постоянным унижениям. Каждый невежда может их оскорбить. Но они любят друг друга, любовь помогает всё выносить. У них рождается мальчик, а затем девочка. Мальчик заболевает и умирает, потому что в крепости нет врача. От тяжёлых условий жизни умирает и девочка. Альбина в отчаянии, хочет покончить с собой, но не делает этого из жалости к мужу, не может оставить его одного. Жизнь на чужбине становится невыносимой, тоска по родине – мучительной. У них созревает хитроумный план побега из ссылки и возвращения в Польшу. Они бегут, рискуя жизнью, их побег – это череда опаснейших приключений и страданий. Их поймали. Мигурского судили и приговорили к прохождению сквозь строй шпицрутенов, к 1000 ударов – это почти верная смерть. Мало кому, исключительно могучим людям удаётся перенести эту экзекуцию. В Петербурге родственники хлопотали о Мигурском, и этот приговор, в сущности, смертную казнь, смягчили и заменили вечной ссылкой в Сибирь. Альбина поехала с мужем. Я приведу последний абзац повести. «Николай же Павлович радовался тому, что задавил гидру революции не только в Польше, но и во всей Европе, и гордился тем, что он не нарушил заветов русского самодержавия и для блага русского народа удержал Польшу во власти России. И люди в звездах и золоченых мундирах так восхваляли его за это, что он искренно верил, что он великий человек и что жизнь его была великим благом для человечества и особенно для русских людей, на развращение и одурение которых были бессознательно направлены все его силы».
В этой трагической истории Толстой, естественно, на стороне своих героев, сочувствует им, любит их. Названием «За что?» он хочет сказать, что этих людей заставили выносить страдания и унижения только за то, что они были и хотели оставаться теми, кем родились – поляками. За то, что они любили свою родину, что естественно для каждого человека, и хотели, чтобы она была свободной, и сами хотели быть свободными. Толстой сочувствует также польскому национально-освободительному движению. Известно, что Толстой специально изучал этот вопрос. Он осуждает русских поработителей Польши, жёстко осуждает тех, кто участвовал в подавлении восстания, называет их имена. Он не скупится на слова самого сурового осуждения.
Повесть «За что?» была экранизирована по крайней мере дважды. В 1919 году её экранизировал Ханжонков. В 1995-м по ней снял фильм известный польский режиссёр, очень мною любимый, Ежи Кавалерович, это был польско-российский фильм. Фильм Ханжонкова я не видела, а фильм Кавалеровича мне понравился очень.
О завоевании Кавказа Толстой написал повесть «Хаджи-Мурат». Одну главу из этой повести, мою любимую, я уже ставила в нашем ЖЖ дважды и не уверена, что не поставлю в третий раз, если проживу ещё некоторое время. Вот прямо сейчас так и хочется её поставить. Это золотая, литая проза. Ни одного слова не выкинешь и не переставишь. Оказывает такое воздействие, которое, как я думала, пока её не прочла, может оказывать только поэзия. В этой главе описан эпизод из кавказской войны, завоевание одного аула. Сказать, что Толстой осуждает русских завоевателей,- это ничего не сказать. Они для него просто не люди. Жители аула их и не воспринимают как людей и поэтому даже на них не обижаются. Они просто понимают, что с этими нелюдями жить нельзя, и бегут к Шамилю.
Словом, литературу создали либералы-дворяне, а разничнцы-ревдемократы использовали их произведения для исследования по ним русской реальности. Произведения писателей-реалистов давали богатый материал для анализа русской жизни, её неразрешимых противоречий. Выводы напрашивались самые революционные, «ревдемократические».
После прошлого поста о Некрасове мы не поставили никакого стихотворения. Это мой недосмотр, это неправильно. На этот раз давайте мы с вами прочтём ну хотя бы стихотворение «Рыцарь на час», которое мы уже дважды цитировали большими кусками, надо же наконец прочесть его целиком. Это стихотворение программное. И все особенности некрасовской поэзии, о которых мы с вами говорили, по нему можно проследить. В нём выражено и критическое отношение Некрасова к себе как к рыцарю всего лишь на час, и его уважение к тем, кто не на час, а всегда принадлежит к «стану погибающих за великое дело любви».
Если пасмурен день, если ночь не светла,
Если ветер осенний бушует,
Над душой воцаряется мгла,
Ум, бездействуя, вяло тоскует.
Только сном и возможно помочь,
Но, к несчастью, не всякому спится...
Слава богу! морозная ночь —
Я сегодня не буду томиться.
По широкому полю иду,
Раздаются шаги мои звонко,
Разбудил я гусей на пруду,
Я со стога спугнул ястребенка,
Как он вздрогнул! как крылья развил!
Как взмахнул ими сильно и плавно!
Долго, долго за ним я следил,
Я невольно сказал ему: славно!
Чу! стучит проезжающий воз,
Деготьком потянуло с дороги...
Обоняние тонко в мороз,
Мысли свежи, выносливы ноги.
Отдаешься невольно во власть
Окружающей бодрой природы;
Сила юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы
Наполняют ожившую грудь;
Жаждой дела душа закипает,
Вспоминается пройденный путь,
Совесть песню свою запевает...
Я советую гнать ее прочь —
Будет время еще сосчитаться!
В эту тихую, лунную ночь
Созерцанию должно предаться.
Даль глубоко прозрачна, чиста,
Месяц полный плывет над дубровой,
И господствуют в небе цвета
Голубой, беловатый, лиловый.
Воды ярко блестят средь полей,
А земля прихотливо одета
В волны белого лунного света
И узорчатых, странных теней.
От больших очертаний картины
До тончайших сетей паутины,
Что по воздуху тихо плывут, —
Всё отчетливо видно: далече
Протянулися полосы гречи,
Красной лентой по скату бегут;
Замыкающий сонные нивы,
Лес сквозит, весь усыпан листвой;
Чудны красок его переливы
Под играющей, ясной луной;
Дуб ли пасмурный, клен ли веселый —
В нем легко отличишь издали;
Грудью к северу, ворон тяжелый —
Видишь — дремлет на старой ели!
Всё, чем может порадовать сына
Поздней осенью родина-мать:
Зеленеющей озими гладь,
Подо льном — золотая долина,
Посреди освещенных лугов
Величавое войско стогов —
Всё доступно довольному взору...
Не сожмется мучительно грудь,
Если б даже пришлось в эту пору
На родную деревню взглянуть:
Не видна ее бедность нагая!
Запаслася скирдами, родная,
Окружилася ими она
И стоит, словно полная чаша.
Пожелай ей покойного сна —
Утомилась, кормилица наша!..
Спи, кто может, — я спать не могу,
Я стою потихоньку, без шуму
На покрытом стогами лугу
И невольную думаю думу.
Не умел я с тобой совладать,
Не осилил я думы жестокой...
В эту ночь я хотел бы рыдать
На могиле далекой,
Где лежит моя бедная мать...
В стороне от больших городов,
Посреди бесконечных лугов,
За селом, на горе невысокой,
Вся бела, вся видна при луне,
Церковь старая чудится мне,
И на белой церковной стене
Отражается крест одинокий.
Да! я вижу тебя, божий дом!
Вижу надписи вдоль по карнизу
И апостола Павла с мечом,
Облаченного в светлую ризу.
Поднимается сторож-старик
На свою колокольню-руину,
На тени он громадно велик:
Пополам пересек всю равнину.
Поднимись! — и медлительно бей,
Чтобы слышалось долго гуденье!
В тишине деревенских ночей
Этих звуков властительно пенье:
Если есть в околодке больной,
Он при них встрепенется душой
И, считая внимательно звуки,
Позабудет на миг свои муки;
Одинокий ли путник ночной
Их заслышит — бодрее шагает;
Их заботливый пахарь считает
И, крестом осенясь в полусне,
Просит бога о ведреном дне.
Звук за звуком гудя прокатился,
Насчитал я двенадцать часов.
С колокольни старик возвратился,
Слышу шум его звонких шагов,
Вижу тень его; сел на ступени,
Дремлет, голову свесив в колени,
Он в мохнатую шапку одет,
В балахоне убогом и темном...
Всё, чего не видал столько лет,
От чего я пространством огромным
Отделен, — всё живет предо мной,
Всё так ярко рисуется взору,
Что не верится мне в эту пору,
Чтоб не мог увидать я и той,
Чья душа здесь незримо витает,
Кто под этим крестом почивает...
Повидайся со мною, родимая!
Появись легкой тенью на миг!
Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для других.
С головой, бурям жизни открытою,
Весь свой век под грозою сердитою
Простояла ты, — грудью своей
Защищая любимых детей.
И гроза над тобой разразилася!
Ты, не дрогнув, удар приняла,
За врагов, умирая, молилася,
На детей милость бога звала.
Неужели за годы страдания
Тот, кто столько тобою был чтим,
Не пошлет тебе радость свидания
С погибающим сыном твоим?..
Я кручину мою многолетнюю
На родимую грудь изолью,
Я тебе мою песню последнюю,
Мою горькую песню спою.
О прости! то не песнь утешения,
Я заставлю страдать тебя вновь,
Но я гибну — и ради спасения
Я твою призываю любовь!
Я пою тебе песнь покаяния,
Чтобы кроткие очи твои
Смыли жаркой слезою страдания
Все позорные пятна мои!
Чтоб ту силу свободную, гордую,
Что в мою заложила ты грудь,
Укрепила ты волею твердою
И на правый поставила путь...
Треволненья мирского далекая,
С неземным выраженьем в очах,
Русокудрая, голубоокая,
С тихой грустью на бледных устах,
Под грозой величаво-безгласная —
Молода умерла ты, прекрасная,
И такой же явилась ты мне
При волшебно светящей луне.
Да! я вижу тебя, бледнолицую,
И на суд твой себя отдаю.
Не робеть перед правдой-царицею
Научила ты Музу мою:
Мне не страшны друзей сожаления,
Не обидно врагов торжество,
Изреки только слово прощения,
Ты, чистейшей любви божество!
Что враги? пусть клевещут язвительней.
Я пощады у них не прошу,
Не придумать им казни мучительней
Той, которую в сердце ношу!
Что друзья? Наши силы неровные,
Я ни в чем середины не знал,
Что обходят они, хладнокровные,
Я на всё безрассудно дерзал,
Я не думал, что молодость шумная,
Что надменная сила пройдет —
И влекла меня жажда безумная,
Жажда жизни — вперед и вперед!
Увлекаем бесславного битвою,
Сколько раз я над бездной стоял,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падал — л вовсе упал!..
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я в тину нечистую
Мелких помыслов, мелких страстей.
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,
Может смертью еще доказать,
Что в нем сердце неробкое билося,
Что умел он любить...
........................................................................
(Утром, в постели)
О мечты! о волшебная власть
Возвышающей душу природы!
Пламя юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы —
Всё в душе угнетенной моей
Пробудилось... но где же ты, сила?
Я проснулся ребенка слабей.
Знаю: день проваляюсь уныло,
Ночью буду микстуру глотать,
И пугать меня будет могила,
Где лежит моя бедная мать.
Всё, что в сердце кипело, боролось,
Всё луч бледного утра спугнул,
И насмешливый внутренний голос
Злую песню свою затянул:
«Покорись, о ничтожное племя!
Неизбежной и горькой судьбе,
Захватило вас трудное время
Неготовыми к трудной борьбе.
Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано...»
Продолжение следует.