«Парижская нота» русской литературы
Почему мы выбрали виртуальную мини-экскурсию Татьяны Марченко.
В самом деле, в театрах, на киносайтах, в музеях сейчас море мероприятий онлайн, одно другого интереснее, просто Музей русского зарубежья совершенно новый, в мае отметит годовщину, а тема, в которую погружает нас доктор филологических наук, завотделом культуры Дома русского зарубежья им. А.Солженицына Татьяна Марченко, заветная для всех любителей русской словесности. Это — литература русского зарубежья, центром которой всегда был, а 10 декабря 1933 года оказался вдвойне, Нобелевский лауреат Иван Бунин. В октябре отметим 150 лет великому уроженцу воронежской земли.
Татьяна Вячеславовна выстраивает девятиминутную экскурсию как иммерсивный спектакль, оперируя обычными музейными экспонатами — книгами, документами, фотографиями и мемориальными вещами писателей-эмигрантов, она умудряется переместить вас в Париж 20-40-х годов с такой интенсивностью, что в ваших душах отчётливо начинает звучать парижская нота.
«Кроме России, русского языка и Пушкина за Буниным ничего не было, — цитирует экскурсовод критика Георгия Адамовича, — но этого оказалось достаточно».
И добавляет, что соотечественники Бунина плакали от радости, словно узнали о победе на фронте.
А ведь двенадцать лет назад в рассказе «Конец» Иван Бунин писал: «Вдруг меня озарило, так вот оно, я один на чужом пароходе, в Чёрном море, я зачем-то плыву в Константинополь, и всему конец, и России конец, и всей моей прежней жизни тоже конец, если даже случится чудо, и мы не погибнем в этой ледяной пустыне». Как мы узнаем в этих строках импульсивного, тревожного, нервного, способного к тончайшим переживаниям автора «Лёгкого дыхания», «Господина из Сан-Франциско» и «Антоновских яблок». К счастью «конца» не случилось, из Константинополя Бунин перебрался в Париж.
Татьяна Марченко выстраивает события, наплывающие одно на другое, отмечая стойкость и предприимчивость русских людей.
«Если в оставленной на милость большевиков России главными словами стали — "завтра", "начало", "новый", то в эмиграции — "вчера", "прошлое", "конец", — говорит экскурсовод. — Да, это была свобода, но и одиночество, никому не было дела до эмигрантов».
Первым опомнился наш брат журналист, а следом писатели: начали выходить газеты, журналы, а потом и книги — Аркадия Аверченко, Алексея Толстого, Бердяева, Наживина («Из записок беженца»). Столицей русского книгоиздательства стал Берлин, логотипы издательств можно рассмотреть в витрине. Магазины назывались по-русски, книги доставлялись и в Советскую Россию. При этом романы печатались частями, потому что редакторам порой было нечем платить, и они «бились за гонорары с писателями насмерть», считая каждое слово. Минимальные гонорары у Марины Цветаевой: «платят за букву, а не за гениальность».
Машинка-мастерок на столике в кафе
Палочкой-выручалочкой для писателей стала пишущая машинка. На столике в кафе — другого не было. По словам экскурсовода, «машинка — это ещё и мастерок, средство заработка». И жены писателей быстро её осваивают. Так, в Европе, до отъезда в Америку в начале Первой мировой, работала в машбюро Вера Слоним, жена Владимира Набокова. Вера Бунина и Галина Кузнецова помогали Ивану Алексеевичу печатать его шедевры.
Русская литературная молодёжь обосновалась на бульваре Монпарнас — в знаменитых кафе «Ротонда», «Доминик», «Дом», «Куполь». Всё, как сейчас в Литинституте: ночи напролёт за чашкой кофе, чтение стихов друг другу, споры о русской поэзии. Тема главная и больная — есть ли у эмигрантской литературы будущее. Сев за столик за стеклянной перегородкой, Татьяна Вячеславовна говорит: «А здесь подают не кофе, здесь в меню экскурсии по местам русской эмиграции — Белград, Прага, и, конечно, литературный Париж». Городские пейзажи на огромных видеоэкранах продолжают сменять друг друга, сменяются люди и времена. Париж узнаваем по дамским шляпкам, сразу видно, что в моде светлые котелки, перехваченные по тулье широкими чёрными лентами.
«Хочу издаваться сам, ибо вы, издатели, все звери»
Кто мог сказать такую фразу? Конечно, Иван Бунин, человек своевольный и капризный. Его уголок в музее обставлен с особой любовью, и в интонациях экскурсовода зрители это прекрасно чувствуют. Как уже сказано, 10 октября 1933 года — день присуждения Бунину Нобелевской премии по литературе — эмиграция отмечала как национальный праздник. Подчёркивалось, что премия впервые была присуждена русскому и впервые — эмигранту. Одна из корреспонденток так и написала писателю — «Будто мы были под судом и вдруг — оправданы, словно, зимняя Пасха». Какое счастье, что уроженец воронежских мест, впитавший в себя дух елецких и липецких окрестностей, а потом и самого Орла — «третьей литературной столицы России», этот ореол мировой славы прочувствовал. Часть премии писатель задумал потратить на издание Собрания сочинений.
Экскурсовод выдвигает потайную витрину, и мы видим, как писатель в издательстве «Петрополис» (1934) работал над своим Собранием сочинений. Мы словно слышим его переговоры с редакторами, видим его договор и то, как он сам разрисовывал обложку и титульный лист, выбирал шрифт и портреты к разным томам. Кстати, в седьмом непривычно видеть писателя в светлой объёмной кепке. На листке из блокнота — «проэкт обложки». Рукой Бунина в прямоугольник, обведённый коричневым карандашом, вписано: «Собраниiе сочинёнiй И. А. Бунина», VII. И перьевой ручкой — с «ятями» и «ерами» — приписано: «Может быть, обложка должна состоять вот только из этого — без обозначения: Митина любовь. Солнечный удар». А на титульном листе грозное: «Этот шрифт для титула не годится: он 1) совсем другого характера, чем текст книги, 2) он слишком груб и велик. За неимением лучшего, надо для титула взять полное подобие титула в книге Темирязева («Повесть о пустяках»).
«История становилась все печальнее, — рассказывает Марченко, — книги в эмиграции не раскупались, издатель терпел убытки, Бунин этого не понимал и сердился».
Некоторые из писем, «совсем не с книжным накалом», представлены в экспозиции. Знаменита одна из фраз переписки — «Хочу издаваться сам, ибо вы, издатели, все звери». Тем не менее, Собрание сочинений вышло, в Доме русского зарубежья оно хранится в составе библиотеки Будберга, поступившей из Америки.
Символ свободы — Пушкин
Эмиграция отметила в 1937 году и 100-летие со дня гибели Пушкина. «Интересно, что судьбу поэта эмигранты примеряли на себя, Пушкин был для них символом свободы и оставленного Отечества». Видим гипсовые, бронзовые бюсты поэта, его книги, переведённые на другие языки, сувенирную чашку, красный юбилейный платок с его портретом и иллюстрациями к произведениям. «В эмиграции это была не расхожая сувенирная продукция, а знаки признания, драгоценные подарки».
И «совершенными раритетами» Татьяна Вячеславовна называет книги писателей русского зарубежья с их автографами.
«Здесь можно познакомиться и с почерком, и с текстом, и просто почувствовать то литературное, эмигрантское время».
На сборнике стихов Алексея Ачаира «Тропа» написано: «С сердечным приветом дорогому Н.Туроверову. 21\I\39 Харбин». Вижу книгу Тэффи «Всё о любви», «Моё время» Александра Плещеева, автобиографический роман Гайто Газданова «Вечеръ у Клэръ» (1929). И каллиграфически выписанный автограф Алексея Ремизова на книге «Пляшущий Демон» Юрию Борисовичу Елагину: «Моя вековая русская память. Поминаю и Мейерхольда — моего славного спутника и верного ученика. 20 VIII 1952 Париж». Книги в витрине — малая толика того, что хранится в фондах, автор выставки и составитель библиографического указателя всех этих книг — Надежда Егорова.
«Человек нуждается в тепле»
Устроили в музее и литературную гостиную, напоминающую о собраниях под «Зелёной лампой» у Мережковских. Документы много расскажут о литературной жизни русского Парижа, Харбина, Белграда, Праги, о множестве объединений писателей и поэтов. На столе раритеты — ручка, кошелёк и очки Ивана Шмелёва, писательское удостоверение Владимира Варшавского. Это он после войны своей книгой «Незамеченное поколение» дал определение молодому поколению первой волны эмиграции. В витрине концертное платье русской поэтессы и танцовщицы из Шанхая Ларисы Андерсен…
Татьяна Марченко демонстрирует трогательный экспонат — записку поэта Бориса Поплавского, пережившую время. Написал он простую, но очень глубокую фразу: «Не может человек жить в ледяном холоде, он нуждается в тепле». Заметим, что о «ледяной пустыне» писал и Бунин в своём рассказе. Все они, писатели русского зарубежья, мечтали об одном и том же «тепле» — признании у потомков на утерянной родине. К счастью, это случилось.
«Целостность русской литературы XX века восстановлена и сохранена», пишут специалисты. «Но история не заканчивается», — многообещающе произносит Татьяна Марченко, и это означает, что у увлекательного иммерсивного спектакля будет продолжение.
