Наши окрестности

«Разбей, Бог, лодью — накорми, Бог, Солзу»

Для большинства северо-двинцев существуют два географических понятия с именем Солза. Первое относится к нижнему течению близкой к городу таёжной реки, которая питает его питьевой водой. Здесь построена и уже много лет действует плотина. Второе же наименование относится к устьевому участку той же реки, где на берегу Белого моря отсчитывает столетия поморское село Солза, тоже ближайшее к Северодвинску.

Жемчуг и сёмга
Как считается, общая площадь водосборного бассейна Солзы — 1420 квадратных километров. Длина реки, которая проистекает из Солозера (Онежский район Архангель-ской области), — 160 километров. В неё впадают две относительно крупные речки — Пележма и Казанка, а также таёжные ручьи — Глубокий, Берёзовый и Перевесный. Места здесь довольно глухие — только в нижнем течении реку пересекает мост автодороги Архангельск — Северодвинск — Онега. Изыскатели в своё время обнаружили в бассейне Солзы геологические отложения эдиакарского периода. Считается, что именно по названию реки ботаники дали наименование одному из редких представителей местной флоры — Solza margarita.
Река также известна популяцией жемчужницы европейской (Margaritifera). Утверждают, что с XVIII по XX век в Солзе и её притоке Казанке даже вёлся промысел жемчуга. Однако это не единственное местное сокровище. Море — родная стихия поморской царь-рыбы — сёмги. Однако, чтобы оставить потомство, эта благородная рыба непременно заходит в родную реку, где в пресной воде икринки дозревают. Таких рек, к слову, на Белом море немало, и Солза — одна из них.
А ещё прекрасный знаток этих мест знаменитый этно-граф и краевед Ксения Петровна Гемп в своих записях упоминала и о тёплых источниках подземных вод на Солзе. Правда, подобному чуду природы местные жители (не в пример поселянам соседней Сюзьмы) применения так и не нашли.
«Свежая тресочка — сахарина!»
С упоминаниями в литературе Солзе, откровенно говоря, не повезло. Лишь в 1854-м писатель-этнограф Сергей Васильевич Максимов в своей книге «Год на Севере» рассказал о деревне, но сравнительно скупо и без восторга. Солза оказалась самым первым поселением на Летнем берегу Белого моря, которое встретилось Сергею Васильевичу, когда он после посещения деревни Кудьмы впервые съехал с Онежского тракта. А сделал он это на обычной крестьянской телеге по гужевой лесной дороге, огибающей редкую местную возвышенность, известную сегодня как Миронова гора. Тогда-то взору писателя и открылось впервые Белое море. И, пока ехали по куйпоге, ямщик излагал Сергею Васильевичу свои представления о море. Они любопытны: «Ведь оно у нас так-то никогда не живёт, чтобы покойно стояло, как в ведре бы, примерно, али в кадке: всё зыбит, всё шевелится, всё этот колышень в нём ходит, как вот и теперь бы взять. Нет ему так-то ни днём, ни ночью покою: из веков уж, знать, такое, с той самой поры, как Господь его Бог в нашей сторонушке пролил… Никакую дрянь эту наше море в себе не держит, всё выкидывает вон из себя: все эти брёвна, щепы там, что ли, — всё на берег мечет. Чистоту блюдёт!»
Оглядывая горизонт, ямщик усмотрел и бегущую под парусом лодью и принял её за промысловый карбас, шедший на Мурман, но, приглядевшись, поправился: «А ведь про лодью-то про эту я тебе даве соврал: лодья-то ведь соловецкая! Не треску, а, знать, богомольцев повезла… Да гляди: на передней мачте у неё словно звёздочка горит. У них завсегда на передней мачте крест живёт медный; поближе бы стала, и надпись бы на корме распознал. Они ведь у них, лодьи-то, расписные такие бывают. Поэтому и вызнаём их.
И лодье ихней всякой имя живёт, как бы человеку примерно: Зосима бы тебе, Савватий, Александр Невский».
Они всё ехали вдоль мор-ского берега, и, верно, потому и зашёл у них разговор о рыбе. Да и как было помору-трескоеду не сказать о треске: «Больно ведь хороша она, свежая-то: сахарина, братец ты мой, словом сказать! Нам так и мяса твоего не надо, коли тресочка есть — верно слово! У вас там, в Расее-то, какая больше рыба живёт, на Волге-то на твоей?»
Ну а писатель, думается, неслучайно в тот день оставил такую запись: «Архангельские поморы до того любопытны и подозрительны, что во всякой деревне являются толпами и в одиночку опрашивать всякого, куда, зачем и откуда едет, и всякою подробностию жизни всякого нового лица интересуются едва ли не больше собственной. В этом поморские мужики похожи на великорусских баб».
Так, за разговором, они и ехали до самой Солзы.

Присловье бедного села
Точная дата основания селения Солза неизвестна. Однако мы знаем, что ещё в 1772 году на её морской берег высаживалась группа академика Ивана Ивановича Лепёхина. Прибыл он сюда на гребной шняке, которую, как и солдат-гребцов, выделил им архангельский губернатор. Учёный же тогда записал: «В Солзе 62 крестьянина и одна церковь».
К слову, сегодня той церкви нет — лет двадцать, как её разобрали, что называется, по брёвнышкам, чтобы перевезти и собрать уже на новом месте — на въезде-выезде островного микрорайона Северодвин-ска. На прежнем же её месте стараниями солзян установлен памятный крест.
Описание Солзы Сергеем Васильевичем Максимовым тоже стоит привести, причём полностью, — оно наверняка заинтересует, скорее даже позабавит, современного читателя: «Мы ехали недолго и, стало быть, немного, когда под нашими ногами, под горой, раскинулась неширокая река Солза, а по другую сторону — небольшое селение того же имени с деревянной церковью. Надо было переезжать на карбасе и тащить свои вещи пешком с полверсты, для того чтобы взять новых лошадей и проверить личными расспросами ту поговорку, которая ходит про солзян и по смыслу которой они, выходя на морской берег к устью реки своей и видя идущую морем лодью, говорят на ветер: «Разбей, Бог, лодью — накорми, Бог, Солзу». Настоящий же смысл этого присловья оказался таков, что Солза, находясь на довольно значительном удалении от моря, на реке, в которую только осенью (и то в небольшом количестве) заходит сёмга, живёт бедно, живёт почти исключительно, можно сказать, случайностями: или тою же починкой, разбившейся о ближайший, богатый частыми и значительными по величине песчаными мелями морской берег, или ловлею морского зверя — белухи, которая только годами заходит сюда. Хлебопашество в Солзе также незначительно по бесплодию почвы и суровости полярного климата, и вообще деревушка эта при наглазном осмотре гораздо беднее многих других».
Возможно, и бедна была Солза, может, и застал её Сергей Васильевич Максимов не в самое лучшее время, но в изоляции от мира, конечно, не жила. Мне в связи с этим почему-то не раз вспоминалось, как старая жительница села Лидия Ивановна Тетеревлёва увлечённо рассказывала о своей случайной находке в огороде — монете времён Петра Первого.
Железом по природе
Железная дорога здесь изначально появилась в связи со строительством Молотовска, когда встала проблема доставки песка, который решили добывать у Солзы. Это уже потом, в послевоенные годы, линия дошла до поморского села Нёнокса, где ракетчики обживали испытательный полигон. А до того стальные пути упирались в карьеры Солзы. Там же ещё до войны обустроили небольшой шпалозавод. По воспоминаниям Бориса Михайловича Аристидова, одного из строителей дороги, которому поручили изначальную разработку проекта и разбивку будущего полотна, особенно много хлопот здесь доставили глубокие, с заболоченными берегами протоки, а также капризные извилины рек Кудьмы и Ширшемы. Но с болотами и протоками справился рефулёрный песок, а с речками — два деревянных моста. Хотя с ними, к слову, позже возникли проблемы — слишком близко к морю их поставили, и особо злобные осенние штормы стали размывать железнодорожную насыпь. С 1967 по 1970 год из-за этого пришлось и корректировать маршрут дороги, и строить новые мо-
сты — уже дальше от ворчливого Белого моря, вглубь материка.
Не лучшим образом сказалась железная дорога и на местных красотах и экологии.
С разработкой карьеров и шпалозавода сосняки вырубили, а пострадали от этого не только пейзажи — песок дюнами двинулся к деревне.
И даже тогда между Северо-двинском и Солзой какое-то время ещё оставался небольшой участок живой природы с изобилием перелётных птиц. Известный краевед, основатель отдела Географического общества СССР в Северодвин-ске Марк Васильевич Пуссе вспоминал: «В середине пятидесятых, когда болота вокруг Молотовска (так назывался Северодвинск до 1957 года. — Прим. авт.) кишели куликами и утками, не существовало никакой зелёной зоны, охотились прямо у городских окраин. В начале августа тогда открывалась охота, хлопки вы-стрелов были слышны чуть ли не в центре города. Там же, где располагалось охотничье угодье, в несезонное для охоты время местные совхозники пасли скот и лошадей».
Однако с начала 1990-х и эту территорию принялись рьяно оккупировать дачи, которые затем просто «въехали» с окраин на территорию села. И тогда природной элегии на Солзе окончательно пришёл конец — всё по сценарию превращения поморского села в дачный пригород. Мне довелось застать тех, кого, образно говоря, можно назвать по-следними из могикан.

«Как выжили, не знаю»
Ираида Иосифовна Барбушенко — одна из них. В своё время она поделилась воспоминаниями, а моя коллега Татьяна Букурова тогда же взяла их на карандаш. Рассказ Ираиды Иосифовны получился незатейливым, чрезвычайно сжатым, возможно, кому-то он покажется сумбурным и обрывочным. Но читал-перечитывал его и всякий раз думал — он служит свидетельством судьбы северного крестьянина, который жил-выживал в полное великих потрясений, а потому очень противоречивое XX столетие. Прочтите и вы.
«Жила наша семья своим трудом, было у нас восемь детей, корова, лошадь, овцы. Деревня была большая — более ста дворов — это с маминых слов. До революции Солзу считали небедной. Реку нашу называли золотым дном: много было сёмги, а ещё в ней добывали жемчуг. Тем и жили мы, солзенские, и пришлые — из деревни Кудьмы.
Мама моя поступила было в гимназию в Архангельске, да её отец не дал учиться, сказал: «Писать-считать умеешь — и хватит. Отдаём тебя взамуж». Жених её только что пришёл из армии, где служил в Петербурге во дворце у царя в кавалерийском полку. Служил долго, до тридцати четырёх лет. Были у него две медали: одна серебряная, другая золотая. Серебряную потом украли, а золотая где-то потерялась. Зато каким-то чудом сохранились грамоты. Одна с портретом царя, царицы и первой их дочки. И другая, данная отцу по поводу смотра Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. На ней царь уже со всей семьёй. Подписано и послание от само-держца, чтоб хорошо Россию защищал. И дата указана —
22 февраля 1906 года.
Мама вспоминала такой случай времён Гражданской войны. Белые, а скорее всего, английские интервенты бежали от Красной армии и остановились у нас и в других избах деревни. У нас, видно, начальство стояло — офицеры всё на карты смотрели. А как напились, стрелять начали, опрокинули буфет со всей посудой да потолок прострелили — и по сей день память осталась. Мама беременная была, грела им самовар, картошку варила да плакала, жалко было добра нажитого. Постояльцы, как протрезвели, ей обещали, что в Архангельске в посольстве оплатят убытки, которые они нанесли, и написали справку по-английски. Да, конечно, никто и ничего нам не вернул. Кому в то время было дело до вражеской справки?!
А после Гражданской «раскулачка» наступила — раскулачили тогда в Солзе два дома. Один ничего был, а другой бедный, но там хозяйка наняла мужика напилить дров — ей сказали: эксплуатация.
В 1939-м на Солзе построили шпалозавод, шпалы нужны были стране. Вот и вырубили вокруг деревни весь лес, да и песок вывезли. Иными словами — разорили Солзу. Старики-то берегли деревню, ближний лес не рубили, ведь он защищал от моря. Брат мой поступил работать на этот завод, и стали мы жить получше, да только перед войной сгорел завод. Потом, когда стал строиться Молотовск, много народу туда уехало из нашей Солзы.
У нас в семье сестра Тоня была животноводом в колхозе, а Лида — агрономом, растила капусту. А брата, как началась война, забрали в армию. Был он сначала юнгой на Соловках, потом отправили его Волгу защищать. Служил он водолазом и после войны ту же Волгу очищал от затопленных кораблей и барж. А сестру Лиду ещё раньше призвали на карело-фин-скую.
Нам в деревне в те годы тяжко приходилось. Все должны были платить налог государству — 500 рублей. Где деньги взять? Зарплаты-то не было, и хоть где бери. Так мы ягоды из леса продавали. А ещё ведь нужно было сдавать пятьдесят литров молока да от овец шкуру, ещё мясо, яйца — всё надо отдать государству. А как самим жить, если у матери инвалидность второй группы и двое детей на фронте?! Как выжили, не знаю.
На Солзе во время войны было три лагеря заключённых. Они строили железную дорогу. В одном лагере — осуждённые на сроки до семи лет, а в другом — от семи до двадцати. Тех, кому двадцать лет сидеть, не очень-то на тяжёлую работу гоняли, они все сами поумирали от туберкулёза. Третий лагерь был в лесу — там те, чьи сроки шли к концу. Песок заключённые рыли лопатами, руки-то у них без верхонек (рукавицы. — Прим. авт.), все в крови. Мы детьми бегали к ним и всё видели, хотя близко к ним нам подходить не разрешали. Спустя многие годы хотела я
узнать, сколько людей в лагерях наших сидело и сколько погибло. Но куда бы я ни писала, никакого ответа не было. Как же так? Что ж мы беспамятные такие? На том месте, где раньше часовня стояла, мы с соседом крест поставили.
И батюшка из города обещался к нам приехать, да так и не сдержал своего слова.
Закончилась война, брат женился, а сёстры замуж так и не вышли. Я и брат остались с мамой. Брат, хоть был инвалидом по зрению, работал в колхозе конюхом — лошадей любил, много жеребяток вырастил. Я пошла работать на почту, была почтальоном. С моей лошадкой мы весь Молотовск обслуживали, почту развозили. Возили и деньги в банк Пертоминска — я как сопровождающая. А позже пятнадцать лет работала телефони-сткой.
Замуж я вышла за матроса. Он потом остался служить сверхсрочно, стал мичманом. Родила двух сыновей. Здесь, в Солзе, ребята мои и в школу ходить начали. Всё у нас было: и школа хорошая, и колхоз. Это потом уж разорили деревню. Дали нам квартиру в Северо-двинске, а я, как пошла на пенсию, вернулась жить в деревню. Квартиру сыну оставила. Ему за его труды на заводе никакого жилья не дали, только здоровье своё он на работе потерял.
Вот так я и вернулась в свой дом. Ему уже, почитай, два века. Конечно, нужен дому ремонт, да спасибо хоть помогли мне два раза крышу покрыть. Ну и ладно. Жить можно! А дальше посмотрим, что будет. Но, наверное, всё до конца разворуют. Вот ведь Пётр Первый всё в Россию тащил, а сейчас всё из России увозят. Разве мы будем богатыми?»

Деревню не узнать
Валентин Мефодиевич Панов — один из последних старост Солзы. Его преемнику старшинствовать почти не над кем — умерла, рассеялась
местная корневая община, и живут в селе дети, внуки и правнуки, не заставшие крестьянского уклада. Валентин Мефодиевич памятлив даже
на, казалось бы, незначительные детали, слово его ценно и может увлечь. А ещё у него руки труженика — и в самом деле, он знает, каков вкус здешнего хлеба. Война ему не запечатлелась — был слишком мал, вот первое десятилетие после неё помнится живо — песчаные карьеры и лагеря заключённых, рыбный промысел и крестьянские будни. Когда подрос, подался в город — учился, работал монтажником на местном гиганте судостроения. Село, где оставалась мать, не забывал — всякий выходной приезжал, чтобы помочь ей с бытом и хозяйством. Когда сам вышел на пенсию, пытался было осесть в Псковской области. Не вы-шло — тянуло домой. Вернулся. Он из тех, кого нет-нет да и будоражит печальная мысль: не должна Солза исчезнуть, должна остаться, пусть в старых документах и снимках. Таких обычно зовут краеведами — собирает Валентин Мефодиевич крупицы истории своего села, где, как во многих северных деревнях, сплошь родня: Пановы, Шестаковы, Поповы, Маклаковы… Для городского ли музея они или пытливого архивиста, а может, ещё проще — надо бы, чтоб остались хотя бы заметки на страницах мест-ной газеты — тоже ведь след в летописи…

Чуть выше по реке
А что сказать о той Солзе, что в 11 километрах выше по течению, там, где сдерживает напор таёжных вод плотина? Она появилась после войны, когда стремительно растущий Северодвинск — центр кораблестроения на Советском Севере — потребовал стабильного водоснабжения. На реке организовали водозабор. Первые годы к ней вели автодорожные гати, доступные только трёх-осным «студебеккерам» и
ЗИСам, сейчас проложено более-менее обихоженное шоссе.
Второй промышленный объект на реке появился чуть ниже плотины уже в середине восьмидесятых, когда потребовалось, наконец, упорядочить сёмужий вопрос, десятилетиями не дававший покоя браконьерам. Тогда-то и решили организовать специализированное предприятие, чтобы наладить искусственное воспроизводство ценного «рыбьего поголовья». В начале 1985-го уже поднимались стены его административного корпуса и здания главного производственного цеха, которое протянулось на 144 метра. Тогда же здесь готовили к установке 12-тонные бетонные аквариумы для мальков. И уже на следующий год в садках на самой быстрине Солзы появились первые «младенцы» сёмги.
Завод, который так и назвали — Солзенский экспериментальный лососевый, успешно прошёл первую стадию освоения, обзавёлся тремя сотнями тысяч мальков сёмги. Больше того, из Калининградской области на совсем молодой завод привезли для выращивания ещё и икринки форели.
— По проекту мы должны заниматься только воспроизводством сёмги, — рассказывали рыбоводы. — Но мы рассчитали, что сумеем, не уменьшая мощностей основного производства, выделить часть бассейнов для выращивания товарной рыбы. Форель в наших условиях — самый подходящий вид. Затем годовиков форели передадим Архангельскому рыбокомбинату. В садках, установленных в морской воде Унской губы (если по Летнему берегу на запад, то в 200 километрах от Северо-двинска. — Прим. авт.), она будет расти дальше.
Такими были планы. Уже через год молодь сёмги (5500 экземпляров), перезимовавшую в тёплой воде рыбозавода, северодвинцы решили выпустить взрослеть на вольные хлеба, оставив себе для дальнейшего выращивания порядка 900 тысяч мальков.
Справедливости ради скажем, что с сёмгой дело сразу не наладилось. Первые два года существования рыбоводного хозяйства означились гибелью большого количества мальков сёмги. Стали искать причину и нашли её в несовершенстве применяемой на заводе проектной технологии. Выяснилось, что предприятие строили с учётом средней полосы, а не местных условий. Поэтому и встала проблема замены несовершенного оборудования.
К тому же в 1987-м в Солзе появились новые рыбные обитатели — в реку впервые стала заходить ещё и горбуша, икру которой в своё время привезли из Магадана на Онежский рыбоводный завод, который, если напрямую, примерно в 160 километрах от устья Солзы. А горбуша, как позже признали ихтиологи, по отношению к сёмге повела себя агрессивно и по всему Белому морю стала её вытеснять с привычных нерестилищ.

* * *
Дом Валентина Мефодиевича Панова в крайнем, ближнем к морю ряду. Когда-то именно здесь шумел старинный сосновый бор, защищал деревню от ветров с неприветливого простора: деревья принесли в жертву строительному песку — вырубили вчи-стую. Нынче здесь голое ме-сто и линия железной дороги. Хотя островок зелени всё же есть — он появился лет двадцать назад, когда Валентин Панов посадил молодые сосенки. Никто его к тому не обязывал, сделал он это, как говорится, для души и, думаю, ещё и в память о своём селе, уходящем в века. Сосенки прижились и нынче уже радуют взор. Жаль, в те дни Валентин Мефодиевич оказался один…
Олег ХИМАНЫЧ,
морской историк
Фото Ярослава Химаныча