Реутов. Не смешно

– Итак, вы настаиваете, что в театре нужно задавать вопросы и искать на них ответы. Так какие вопросы вы поднимаете в своём «Тартюфе»?

– Эта пьеса как великая классика ставит миллион вопросов. И каждый отвечает на них по–своему, каждый читает свою газету. Мне кажется, что «Тартюф» — это страшная трагедия одиночества. Для меня здесь важны две вещи: одиночество каждого персонажа, будь то Клеант или дети Оргона, которые не слышат и не услышаны своими родителями, или сам Оргон, который нашёл Тартюфа. Значит, ему чего–то не хватало в семье, раз он нашёл главного героя? Второй вопрос этой пьесы, как мне кажется, это потеря веры. Когда у Оргона отнимают веру в Тартюфа, когда он обнаруживает, что это всё было обманом, ему больше не с чем жить. Меня волнует это. И, мне кажется, на самом деле эти вопросы есть у каждого. В этой пьесе есть много неправды, как и в нашей жизни. Мы говорим много неправды по разным причинам: не хотим обидеть кого–то, так сложились обстоятельства и даже потому, что иногда другие не верят в истину, поэтому мы выдаём желаемое за действительное.

– «Тартюф» у режиссёра Реутова всегда был в рабочем чемоданчике или вы решили ставить Мольера исключительно для Норильска?

– У меня, конечно, есть этот режиссёрский чемоданчик, где находятся вещи, которые мне бы хотелось поставить. Но всё зависит только от театра и от определённых личностей.

– Ну то есть в Нягане вы бы не ставили «Тартюфа»?

– Нет. У меня должно совпасть четыре вещи: я, пьеса, театр и время. Мне кажется, что сейчас важно говорить об этом, и я надеюсь,что сегодня кто–то тоже задаётся именно этими вопросами. Есть пьесы, которые мне очень хочется поставить, которые вызывают у меня просто дикий интерес, благоговение и трепет, но пока что–то не совпадает. Например, я уже несколько раз поставил «Сирано де Бержерака» и смотрел его в нескольких театрах. Для меня это какая–то магическая пьеса, тексты, которые произносятся там, я просто обожаю, это какой–то космос. Но в Норильске я его не поставлю.

– В Норильском Заполярном театре драмы Александр Зыков ставил «Сирано» в 2005 году. И там, кстати, играли Лаврентий Сорокин и Сергей Ребрий.

– Да. Во–первых, его уже ставили, во–вторых, играли Ребрий и Сорокин.

– Расскажите о команде, которая работала с вами над новым спектаклем.

– Прекрасный сценограф Анвар Гумаров, с которым я работаю последние несколько лет, с ним мы выпустили несколько спектаклей. Он главный художник Санкт–Петербургского театра имени Комиссаржевской и просто талантливый человек. Прошлой осенью в Барнауле мы выпустили с ним прекрасный спектакль «Антигона», ой, нельзя же так говорить о своих спектаклях. (Смеётся.) За эту сценографию он получил международную премию «Золотой Трезини» — это серьёзная архитектурная награда, и там есть номинация «Воплощённая сценография спектакля». Художница по костюмам Наталья Дружкова. Свет поставит прекрасный Тарас Михалевский, с которым я тоже постоянно работаю.

– Но сценография вашего «Тартюфа» не классическая. Я бы сказала, современный минимализм.

– Да, никакой это не ХIХ век. Но поймите, если бы проблема «Тартюфа» была проблемой только ХIХ века, наверное, необходимо было бы делать всё по классике. А там затрагиваются проблемы, которые переживает современный мир. Там абсолютно современные герои.

– На музыкальное оформление спектакля вы пригласили Андрея Федоськина, композитора и музыканта, который достаточно продолжительное время работал в этом театре, но сейчас живёт в Москве. Почему он?

– Федоськин — прекрасный человек, без которого не обойтись. Он может ту музыку, которую я нашёл, преобразить в атмосферу. Чтоб это было не просто произведение такое–то, номер такой–то, нужен Андрей. Он синтезирует мелодию и спектакль. Он умеет превращать звук в музыкально–драматургическую ткань произведения, работает над всем звучанием спектакля, создаёт звуковую жизнь. Это как с фильмом Алексея Германа «Хрусталёв, машину!». До него была одна музыка в кино, а когда вышла эта картина, мы просто одурели от звука! Там не просто подобранные музыкальные темы, а целая атмосфера: кто–то пробегает, падает ложка, кто–то говорит... Это общий звук фильма. Происходит сцена, а где–то там, за кадром, тоже что–то происходит, там же тоже есть жизнь. Вот её Федоськин и создаёт.

– В вашем «Тартюфе» есть танцы?

– Нет! Правда, в одной сцене есть отсылка к спектаклю «Женитьба Фигаро», который в норильской «Маяковке» поставил Александр Исаков, а я работал с ним как хореограф. В моём спектакле есть музыкальный трек, взятый оттуда. А поскольку артисты, задействованные в «Фигаро», играют и в «Тартюфе», то получается такое самоцитирование.

– Я как раз хотела узнать о выборе актёрского состава, но в течение интервью вы себя уже не раз выдали. Вы назначали исключительно тех артистов, с которыми работали, хорошо их знаете, в ком уверены?

– Да, и потому что я их знаю, и потому что мне интересно, как они это сыграют. С Анастасией Черкасовой я, например, не работал, но я понял, что для меня именно она Марианна, дочь Оргона. Причём она большая молодец — сразу меня услышала. Я как–то на одной репетиции сказал: «То, что ты сейчас де